Джонатан Сафран ФоерЖутко громко и

запредельно близко

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6298048Жутко громко и запредельно близко / Джонатан СафранФоер;

[пер. с англ. В. Арканова]: Эксмо; Москва; 2013ISBN 978-5-699-69109-8

АннотацияРоман Фоера «Жутко громко и запредельно близко» –

это трогательная, глубокая, искренняя и щемящая сердцеистория, рассказанная девятилетним мальчиком, отецкоторого погиб в одной из башен-близнецов 11 сентября2001 года.

Мировая премьера фильма, снятого по книге, сСандрой Буллок и Томом Хэнксом в главных ролях,состоялась в январе 2012 года.

СодержаниеТы чё? 5Почему я не там, где ты 21/5/63 32Гуголплекс 44Мои чувства 104Единственное животное 121Конец ознакомительного фрагмента. 137

Жутко громко изапредельно близко

Jonathan Safran Foer «EXTREMELY LOUD ANDINCREDIBLY CLOSE»

Copyright © 2007 by Jonathan Safran Foer

© Арканов В., перевод на русский язык, 2013© Издание на русском языке «Издательство «Экс-

мо», 2013

* * *

Николь, воплощающей моепредставление о прекрасном

Ты чё?

Что бы придумать с чайником? Что если бы его но-

сик открывался и закрывался под напором пара и былбы тогда как рот: он мог бы насвистывать зыкинскиемелодии, или декламировать Шекспира, или раскалы-ваться со мной за компанию? Я мог бы изобрести чай-ник, читающий голосом папы, чтобы наконец-то за-снуть, или даже набор чайников, подпевающих вме-сто хора в Yellow Submarine – это песня «Битлз», чтозначит «жучки», а я жучков обожаю, потому что энто-мология – один из моих raisons d'être, а это – француз-ское выражение, которое я знаю. Или еще одна фиш-ка: я мог бы научить анус разговаривать, когда пержу.А если б захотел отмочить жуткую пенку, то научил быего говорить «Не я!» во время запредельно ядерныхзалпов. А если б я дал запредельно ядерный залп вЗеркальном зале, который в Версале, который рядомс Парижем, который, само собой, во Франции, то мойанус мог бы сказать: «Ce n'êtais pas moi!»

Что бы придумать с микрофончиками? Что, еслибы мы их проглатывали и они воспроизводили бы бойнаших сердец в мини-динамиках из карманов нашихкомбинезонов? Катишься вечером по улице на скейт-борде и слышишь сердцебиение всех, а все слышат

твое, по принципу гидролокатора. Одно непонятно:интересно, станут ли наши сердца биться синхронно,по типу того, как у женщин, которые живут вместе, ме-сячные происходят синхронно, о чем я знаю, хотя, поправде, не хочу знать. Полный улет – и только в одномотделении больницы, где рожают детей, будет стоятьзвон, как от хрустальной люстры на моторной яхте,потому что дети не успеют сразу синхронизироватьсвое сердцебиение. А на финише нью-йоркского ма-рафона будет грохотать, как на войне.

И еще: сколько раз бывает, когда надо аварийноэвакуироваться, а своих крыльев у людей нет, во вся-ком случае пока, а что если придумать спасательныйжилет из птичьего корма?

Ладно.Мое первое занятие джиу-джитсу состоялось три с

половиной месяца назад. Самообороной я жутко за-интересовался по понятным причинам, а мама реши-ла, что мне будет полезна еще одна физическая на-грузка в дополнение к тамбуриниванью, поэтому моепервое занятие джиу-джитсу состоялось три с поло-виной месяца назад. В группе было четырнадцатьдетей, и на всех – клевенькие белые робы. Мы по-репетировали поклоны, а потом сели по-турецки, апотом Сенсей Марк попросил меня подойти. «Ударьменя между ног», – сказал он. Я закомплексовал.

«Excusezmoi?» – сказал я. Он расставил ноги и ска-зал: «Я хочу, чтобы ты изо всех сил врезал мне междуног». Он опустил руки по бокам, сделал глубокий вдохи закрыл глаза, – это убедило меня, что он не шутит.«Бабай», – сказал я, но про себя подумал: Ты чё? Онсказал: «Давай, боец. Лиши меня потомства». – «Ли-шить вас потомства?» Глаза он не открыл, но здоро-во раскололся, а потом сказал: «У тебя все равно неполучится. Зато вы сможете посмотреть, как хорошоподготовленное тело способно амортизировать удар.А теперь бей». Я сказал: «Я пацифист», а посколь-ку большинство моих сверстников не знают значенияэтого слова, обернулся и сообщил остальным: «Я счи-таю, что лишать людей потомства – неправильно. Впринципе». Сенсей Марк сказал: «Могу я задать те-бе вопрос?» Я обернулся к нему и сказал: ««Могу язадать тебе вопрос?» – это уже вопрос». Он сказал:«Разве ты не мечтаешь о том, чтобы стать мастеромджиу-джитсу?» «Нет», – сказал я, хотя о том, чтобывозглавить ювелирный бизнес нашей семьи, я тожеперестал мечтать. Он сказал: «А хочешь знать, когдаученик джиу-джитсу становится мастером джиу-джит-су?» «Я все хочу знать», – сказал я, хотя и это уженеправда. Он сказал: «Ученик джиу-джитсу становит-ся мастером джиу-джитсу, когда лишает своего масте-ра потомства». Я сказал: «Обалдеть». Мое последнее

занятие джиу-джитсу состоялось три с половиной ме-сяца назад.

Как же мне сейчас не хватает моего тамбурина, по-тому что даже после всего у меня на сердце осталисьгири, а на нем сыграешь – и гири кажутся легче. Мойсамый коронный номер на тамбурине – «Полет шме-ля» композитора Николая Римского-Корсакова, его жея закачал и на свой мобильник, который у меня послесмерти папы. Это довольно удивительно, что я испол-няю «Полет шмеля», потому что в некоторых местахтам надо бить запредельно быстро, а мне это покажутко трудно, потому что у меня еще запястья недо-развиты. Рон предложил мне купить установку из пятибарабанов. Деньгами, само собой, любовь не купишь,но я, на всякий случай, спросил, будут ли на ней та-релки Zildjian. Он сказал: «Все, что захочешь», а по-том взял с моего стола йо-йо и начал «прогуливатьпса»1. Я знал, что он хотел подружиться, но разозлил-ся запредельно. «Йо-йо moi!» – сказал я, отбирая унего йо-йо. Но по правде мне хотелось ему сказать:«Ты мне не папа и никогда им не будешь».

Прикольно, да, как число покойников растет, а раз-мер земли не меняется, и значит ли это, что скоро в

1 Одна из «фигур» в игре в йо-йо, когда катушка раскручивается и за-кручивается параллельно полу, как если бы была поводком, которыйпотянула собака. (Здесь и далее примечания переводчика).

нее вообще никого не похоронишь, потому что кончит-ся место? На мое девятилетие в прошлом году бабуш-ка подарила мне подписку на National Geographic2, ко-торый она называет «Национальная география». Ещеона подарила мне белый пиджак, потому что я ношутолько белое, но он оказался великоват, так что егонадолго хватит. Еще она подарила мне дедушкин фо-тик, который мне нравится по двум причинам. Я спро-сил, почему он не забрал его с собой, когда от нееушел. Она сказала: «Может, ему хотелось, чтобы ондостался тебе». Я сказал: «Но мне тогда было ми-нус тридцать лет». Она сказала: «Все равно». Коро-че, самое крутое, что я вычитал в National Geographic,это что число людей, живущих сейчас на земле, боль-ше, чем число умерших за всю историю человече-ства. Другими словами, если все одновременно захо-тят сыграть «Гамлета», кому-то придется ждать, пото-му что черепов на всех не хватит!

Что если придумать небоскребы для покойникови строить их вглубь? Они могли бы располагатьсяпрямо под небоскребами для живых, которые строятввысь. Людей можно было бы хоронить на ста этажахпод землей, и мир мертвых оказался бы прямо подмиром живых. Иногда я думаю, было бы прикольно,

2 Популярный иллюстрированный ежемесячный журнал о странах иконтинентах.

если бы небоскребы сами ездили вверх и вниз, а лиф-ты стояли бы на месте. Хотите вы, допустим, поднять-ся на девяносто пятый этаж, нажимаете на кнопку 95,и к вам подъезжает девяносто пятый этаж. Это можетжутко пригодиться, потому что если вы на девяностопятом этаже, а самолет врезался ниже, здание самоопустит вас на землю, и никто не пострадает, даже ес-ли спасательный жилет из птичьего корма вы забылив этот день дома.

Я всего два раза в жизни был в лимузине. Первыйраз был ужасный, хотя сам лимузин был прекрасный.Дома мне не разрешают смотреть телек, и в лимузи-нах тоже не разрешают, но все-таки было клево, чтотам оказался телек. Я спросил, не можем ли мы про-ехать мимо школы, чтобы Тюбик и Минч посмотрелина меня в лимузине. Мама сказала, что школа не попути и что нам нельзя опоздать на кладбище. «Поче-му нельзя?» – спросил я, что, по-моему, было хоро-шим вопросом, потому что, если вдуматься, то дей-ствительно – почему нельзя? Хоть сейчас это уже нетак, раньше я был атеистом, то есть не верил в вещи,не доказанные наукой. Я считал, что, когда ты умер, –ты полностью мертв, и ничего не чувствуешь, и снытебе не снятся. И не то чтобы теперь я поверил в ве-щи, не доказанные наукой, – вовсе нет. Просто теперья верю, что это жутко сложные вещи. И потом, по-лю-

бому, – это ж не так, как если бы мы его по-настояще-му хоронили.

Хотя я очень старался, чтобы меня это недостава-ло, меня стало доставать, что бабушка постоянно ме-ня трогает, поэтому я перелез на переднее сиденьеи стал тыкать водителя в плечо, пока он на меня непокосился. «Какова. Твоя. Функция», – спросил я егоголосом Стивена Хокинга3.

«Чего-чего?» – «Он хочет познакомиться», – сказа-ла бабушка с заднего сиденья. Он протянул мне своювизитку.

3 Знаменитый ученый-астрофизик, культовая фигура в науке. По-сле того как его разбил паралич, общается с помощью компьютерногоустройства, которое делает его голос похожим на голос роботов из на-учно-фантастических фильмов.

ДЖЕРАЛЬД ТОМПСОН

Лучезарный Лимузин

обслуживает пять

муниципальных округов

(212) 570-7249

Я дал ему свою визитку и произнес: «Приветствую.Джеральд. Я. Оскар». Он спросил, почему я так раз-говариваю. Я сказал: «Центральный процессор Оска-ра – искусственная нейронная сеть. Это обучающий-ся компьютер. Чем больше он вступает в контакт слюдьми, тем больше он познает». Джеральд сказал:«О» и потом добавил «Кей». Трудно было понять, по-нравился я ему или нет, поэтому я сказал: «У вас тем-ные очки на сто долларов». Он сказал: «Сто семьде-сят пять». – «Вы много ругательств знаете?» – «Кое-какие знаю». – «Мне не разрешают ругаться». – «Об-

лом». – «Что значит «облом»? – «Досада». – «Вы зна-ете «какашка»?» – «А это разве не ругательство?» –«Нет, если сказать задом наперед – «акшакак». – «Вотоно что». – «Упож енм ижилоп, акшакак». Джеральдзатряс головой и немного раскололся, но не по-пло-хому, то есть не надо мной. «Мне даже «кисонька»нельзя говорить, если только речь не идет о настоя-щей кошке4. Клевые перчатки для вождения». – «Спа-сибо». А потом я кое о чем подумал и поэтому сказал:«Между прочим, если сделать жутко длинные лиму-зины, то тогда водители вообще не понадобятся. Лю-ди будут заходить в них сзади, проходить по салонуи выходить спереди – и как раз там, куда хотели по-пасть. В данном случае – на кладбище». – «А я быцелыми днями смотрел бейсбол». Я похлопал его поплечу и сказал: «Если заглянуть в словарь на слово«оборжацца», там будет ваша фотография».

На заднем сиденье мама сжимала что-то внутрисвоей сумочки. Я это заключил, потому что видел наее руке мускулы. Бабушка вязала белые варежки, разбелые – значит, для меня, хотя было еще не холодно.Мне хотелось спросить у мамы, что она сжимает и по-чему она это прячет. Помню, как я подумал, что дажеесли буду умирать от гипотермии, ни за что на светене надену эти варежки.

4 В английском языке один из многочисленных эвфемизмов вагины.

«Если на то пошло, – сказал я Джеральду, – можноизготовить запредельно длинный лимузин, чтобы зад-няя дверца была напротив маминой ПЗ, а передняя –у входа в твой мавзолей, лимузин длиною в жизнь».Джеральд сказал: «Да, но если у всех будет по такомулимузину, никто никогда ни с кем не встретится, пра-вильно?» Я сказал: «Ну и?»

Мама все сжимала, бабушка все вязала, а я сказалДжеральду: «Встречаются на парижской улице две ку-рицы», – мне хотелось, чтобы он по-настоящему рас-кололся, потому что, если бы у меня получилось по-настоящему его расколоть, гири на сердце стали бычуть-чуть полегче. Он ничего не сказал, может, простопотому, что не услышал, поэтому я сказал: «Я сказал:на парижской улице встречаются две курицы». – «А?»– «Одна нормальная, а у другой две головы и восемькрыльев. И та, которая нормальная, говорит: Bonjour,ma tante». – «Ну и что?» – «Это шутка такая. Расска-зывать следующую или вы тоже ma tante?» Он по-смотрел на бабушку в зеркальце и сказал: «Что он го-ворит?» Она сказала: «Его дедушка любил животныхбольше, чем людей». Я сказал: «Дошло? Мутант?»

Я перелез назад, потому что вести одновременноразговор и машину небезопасно, особенно на хайвее,где мы как раз и находились. Бабушка опять приня-лась меня трогать, что меня доставало, хоть я этого и

не хотел. Мама сказала: «Лапуль», и я сказал: «Oui»,и она сказала: «Это ты дал запасной ключ от нашейквартиры почтальону?» Тогда меня удивило, что онавдруг затеяла этот разговор, потому что он вообще ник чему не имел отношения, но теперь я думаю, что ейпросто нужно было заговорить о чем-нибудь неоче-видном. «Не почтальону, а почтальонше». Она кивну-ла, но как-то рассеянно, и спросила, давал ли я ключпочтальонше. Я кивнул утвердительно, потому что ни-когда не обманывал ее до всего происшедшего. Мнебыло незачем. «С какой стати?» – спросила она. Ну, яи сказал: «Стэн…» А она сказала: «Кто?» А я сказал:«Стэн, наш швейцар. Иногда он уходит пить кофе, итогда некому принимать бандероли, а я хочу быть уве-ренным, что не пропущу ни одной, ну, я и подумал: ес-ли у Алиши…» – «У кого?» – «Это почтальонша. Еслиу нее будет наш ключ, она сможет заносить посылкипрямо в квартиру». – «Ключи существуют не для то-го, чтобы раздавать их посторонним». – «К счастью,Алиша не посторонняя». – «У нас в квартире многоценных вещей». – «Я знаю. Некоторые – просто су-перценные». – «Иногда люди, о которых думаешь хо-рошо, на поверку оказываются не такими хорошими,понимаешь? А вдруг она украдет что-нибудь из твоихвещей?» – «Не украдет». – «А вдруг?» – «Ну, не укра-дет она». – «Обрати внимание: ключ от своей кварти-

ры она тебе почему-то не предложила». Было ясно,что она на меня сердится, но я не понимал, за что.Я не сделал ничего плохого. А если и сделал, то незнал, что именно. И уж, конечно, не нарочно.

Я переместился на бабушкину половину лимузинаи сказал маме: «Зачем мне ключ от ее квартиры?» Ейбыло ясно, что я застегиваюсь на все «молнии» внут-ри самого себя, а мне было ясно, что она меня ни ка-пельки не любит. Я знал правду, и правда состояла втом, что если бы она могла выбирать, то мы бы сейчаснаправлялись на мои похороны. Я посмотрел на люклимузина и представил, как выглядел мир до изобре-тения потолков, отчего у меня возник вопрос: что пра-вильнее – считать, что у пещеры нет потолка или чтотам нет ничего, кроме потолка? «В другой раз, пожа-луйста, спрашивай сначала у меня, договорились?» –«Не сердись», – сказал я и, перегнувшись через ба-бушку, пощелкал замком на дверце. «Я не сержусь», –сказала она. «Ни капельки?» – «Нет». – «Ты меня неразлюбила?» Сейчас был явно не самый подходящиймомент, чтобы сообщить ей про запасные ключи, ко-торые я заказал для разносчика пиццы из «Пиццыхат», и для служащего UPS5, и еще для группы ребятиз «Гринписа», чтобы они могли оставлять мне статьипро ламантинов и других животных, находящихся под

5 Одна из частных почтовых компаний США, экспресс-почта.

угрозой исчезновения, пока Стэн заправляется кофе.«Я тебя еще никогда так сильно не любила».

«Мам?» – «Да». – «Есть вопрос». – «Слушаю». –«Что ты сжимаешь в сумочке?» Она вынула руку иразжала кулак, и там было пусто. «На автомате», –сказала она.

Несмотря на запредельно грустный день, она былану очень красивая. Я искал способ как-нибудь ей обэтом сказать, но все мои способы выглядели дурац-кими и неправильными. На ней был браслет, которыйя для нее изготовил, и от этого я себя чувствовал насто долларов. Я люблю изготавливать для нее укра-шения, потому что это ее радует, а радовать ее – ещеодин из моих raisons d'être.

Сейчас это уже не так, но очень долгое время ямечтал о дне, когда смогу возглавить ювелирный биз-нес нашей семьи. Папа мне постоянно говорил, чтоя слишком умен для розничной торговли. Я никогдане мог этого понять, потому что он был умнее меня, азначит, если я был слишком умен для розничной тор-говли, то он был тем более слишком умен для роз-ничной торговли. Я сказал ему об этом. «Во-первых, –сказал он, – я не умнее тебя, а просто больше знаю,поскольку я старше. Родители всегда знают большедетей, зато дети всегда умнее родителей». – «Еслитолько ребенок не дегенератор», – сказал я. На это

ему нечего было возразить. «Ты сказал «во-первых»,а что во-вторых?» – «Во-вторых, если я такой умный,то что я делаю в розничной торговле?» – «Верно», –сказал я. Но тут же кое-что сообразил: «Погоди, ведьнаш ювелирный бизнес не мог бы быть семейным, ес-ли бы никто в семье им не занимался?» Он сказал:«Конечно, мог бы. Просто им владела бы другая се-мья». Я спросил: «А как же наша семья? Открыла быновый бизнес?» Он сказал: «Мы бы нашли себе заня-тие». Я думал об этом в мой второй раз в лимузине,когда мы с жильцом ехали выкапывать пустой папингроб.

Крутейшая игра, в которую мы с папой иногда иг-рали по воскресеньям, называлась «Разведыватель-ная экспедиция». Иногда «Разведывательные экспе-диции» были жутко простые, как когда он сказал, что-бы я принес ему что-нибудь из каждого десятилетиядвадцатого века (я проявил сообразительность и при-нес камень), а иногда запредельно сложные и мог-ли тянуться неделями. В нашу последнюю экспеди-цию, которая так и не кончилась, он дал мне картуЦентрального парка. Я сказал: «И?» Он сказал: «Что«и»?» Я сказал: «Подскажи ключ». Он сказал: «Ктосказал, что он есть?» – «Ключ всегда есть». – «Этонаукой не доказано». – «Значит, никакого ключа?» Онсказал: «Если только отсутствие ключа не ключ». –

«Отсутствие ключа – это ключ?» Он пожал плечами,как будто понятия не имел, о чем я его спрашиваю. Яэто обожал.

Я ходил по парку весь день, надеясь найти ка-кой-нибудь намек на какую-нибудь подсказку, но этобыло типа «найди то – не знаю что». Я подходил кнезнакомым людям и спрашивал у них, потому чтоиногда папа устраивал «Разведывательные экспеди-ции» с таким расчетом, чтобы мне приходилось заго-варивать с незнакомыми. Но все, к кому я подходил,были типа Ты чё? Я надеялся найти ключ у резервуа-ра6. Прочел все объявления на всех фонарных стол-бах и деревьях. Изучил описания животных в зоопар-ке. Я даже упросил пускателей воздушных змеев смо-тать лески, чтобы обследовать змеев вблизи, хотя ипонимал, что шансов немного. Но с папой никогда неизвестно. Я не нашел ни одной подсказки, прямо хотьплачь, если только отсутствие подсказок не было клю-чом. Могло ли отсутствие подсказок быть ключом?

В тот вечер мы заказали на ужин глютен ГенералаЦао7, и я обратил внимание на то, что папа ест вил-кой, хотя он прекрасно умеет палочками. «Погоди!» –

6 Небольшое озеро в Центральном парке, хранилище пресной воды.7 Вегетарианская модификация популярного китайского блюда Курица

Генерала Цао (General Tso's Chicken), в котором вместо кусочков кури-цы в кисло-сладком остром тесте запекают глютен.

сказал я и встал. Я указал на его вилку. «Эта вилка– ключ?» Он пожал плечами, из чего я заключил, чтовилка – важнейший ключ. Я подумал: Вилка, вилка. Япобежал в свою лабораторию и извлек из коробки вшкафу металлодетектор. Поскольку вечером мне неразрешают находиться в парке одному, со мной по-шла бабушка. Я начал от входа на Восемьдесят ше-стой улице и стал двигаться жутко ровными линия-ми, как если бы был одним из тех мексиканцев, кото-рые стригут лужайку: мне важно было ничего не про-пустить. Я знал, что должны гудеть насекомые, пото-му что было лето, но я их не слышал, потому что былв наушниках. Я был один на один с металлом под зем-лей.

Каждый раз, когда гудки учащались, я просил ба-бушку посветить на землю фонариком. Затем я наде-вал белые перчатки, вынимал лопатку из своего на-бора и копал, но жутко осторожно. Как только я на-ходил какой-нибудь предмет, я брал кисточку и сма-хивал с него землю, как настоящий археолог. Хоть втот вечер мне удалось обследовать лишь маленькийучасток парка, я отрыл квотер8, и несколько скрепок, ичто-то похожее на цепочку от лампы, за которую дер-гают, чтобы зажечь свет, и магнит на холодильник вформе суши, про которые я знаю, хотя лучше бы не

8 Монета достоинством в двадцать пять центов.

знал. Я сложил все вещественные доказательства впакет и пометил на карте место, где они были найде-ны.

Придя домой, я изучил вещественные доказатель-ства в моей лаборатории под микроскопом, каждоев отдельности: погнутая столовая ложка, несколь-ко винтиков, ржавые ножницы, игрушечная машинка,ручка, кольцо для ключей, сломанные очки кого-то сзапредельно фиговым зрением…

Я принес это папе, который читал «Нью-ЙоркТаймс» за столом на кухне, помечая ошибки краснойручкой. «Вот что я нашел», – сказал я, сталкивая моюкисоньку со стола подносом с вещественными дока-зательствами. Папа заглянул в него и кивнул. Я спро-сил: «Ну и?» Он пожал плечами, как будто понятия неимел, о чем я говорю, и уткнулся в газету. «Скажи хо-тя бы, тепло или холодно». Бакминстер замурлыкал,а папа снова пожал плечами. «Как же я узнаю, чтоправ, если ты мне ничего не подсказываешь?» Он об-вел в кружочки какие-то слова в статье и сказал: «Кпроблеме можно подойти и иначе: как ты узнаешь, чтонеправ?»

Он встал, чтобы налить себе воды, а я изучил егопометки в газете, потому что с папой никогда не из-вестно. Статья была про то, как исчезла одна девушкаи как все считали, что ее убил конгрессмен, который

с ней трахался. Через пару месяцев ее тело нашли вРок Крик парке, который в Вашингтоне, но к тому вре-мени многое изменилось, и про нее все забыли, кро-ме ее родителей.

заявлении, прочитанном сотням собравшихсяпредставителей прессы в импровизированноммедиацентре на задворках их дома, отецмисс Леви снова выразил непоколебимуюуверенность в том, что его дочь найдут. «Мыне непрекратим поиск, пока не будем иметьдостаточных оснований прекратить поиск, то естьдо возвращения Чандры». В ходе последовавшейза этим краткой сессии вопросов и ответовкорреспондент газеты El Pais попросил г-на Левиуточнить, имел ли он в виду любое возвращениеили только благополучное. От избытка чувств г-н Леви был не в состоянии ответить, и микрофонвзял его адвокат. «Мы продолжаем надеяться имолимся о благополучии Чандры, и мы сделаемвсе, от нас

Это не была ошибка! Это была подсказка мне!В следующие три дня я ходил в парк каждый вечер.

Я отрыл заколку для волос, и рулон пенсов, и чертеж-ную кнопку, и вешалку, и девятивольтовую батарейку,и складной нож Swiss Army, и миниатюрную рамку, ибирку собаки по кличке Турбо, и квадратик алюмини-евой фольги, и колечко, и лезвие бритвы, и жутко ста-

рые карманные часы, остановившиеся в 5:37 (толькоя не знал, утра или вечера). Но я по-прежнему не могсообразить, что все это значит. Чем больше вещей янаходил, тем меньше понимал.

Я разложил карту на столе в гостиной и придавилее концы баночками V89. Точки, которыми я помечалместа своих находок, были похожи на звезды галак-тики. Я соединил их, как астролог, и сощурился, каккитаец, и увидел, что получилось слово «хрупкий».Хрупкий. К чему бы оно могло относиться? К Цен-тральному парку? К природе? К вещам, которые я на-шел? Чертежную кнопку хрупкой не назовешь. А по-гнутую столовую ложку? Я все стер и соединил точ-ки по-другому, чтобы получилось «дверь». Хрупкий?Дверь? Потом я вспомнил про porte, а это тоже дверь,только, само собой, по-французски. Я все стер и со-единил точки так, чтобы получилось porte. Тут мне бы-ло озарение, что точки можно соединить в «киборг»,и в «утконос», и в «сиськи», и даже в «Оскар», еслижутко закосить под китайца. Я мог соединять их, какхочу, а значит, был ничуть не ближе к разгадке. А те-перь мне уже никогда не узнать, что я искал. И этоеще одна причина, из-за которой у меня бессонница.

Ладно.Мне не разрешают смотреть телек, зато разреша-

9 Название сока из восьми овощей.

ют брать напрокат документальные фильмы, одоб-ренные для моего возраста, а читать я могу все, чтозахочу. Моя любимая книга – «Краткая история вре-мени»10, хотя я ее еще не закончил, потому что тамзапредельно сложная математика, а мама не помо-гает. Больше всего мне нравится начало первой гла-вы, там, где Стивен Хокинг рассказывает об извест-ном ученом, который читал лекцию про то, как Зем-ля вращается вокруг Солнца, а Солнце вращается во-круг Солнечной системы, и все такое. Потом женщи-на из последних рядов подняла руку и сказала: «Все,что вы тут нам наговорили, – чепуха. На самом делемир – это плоская тарелка, которая стоит на спине ги-гантской черепахи». Тогда ученый спросил ее, на чемстоит черепаха. И она сказала: «Черепаха – на другойчерепахе, та на третьей, и так до самого низа!»

Я обожаю эту историю, потому что она показывает,до чего люди бывают невежественными. И еще пото-му, что я обожаю черепах.

Через несколько недель после наихудшего дня ястал писать кучу писем. Не знаю, почему, но это бы-ло почти единственное занятие, от которого гири насердце казались чуточку легче. Что странно, вместо

10 «Краткая история времени: от большого взрыва до черных дыр» –книга Стивена Хокинга.

обычных марок я зачем-то наклеивал на конвертымарки из моей коллекции, включая ценные, и теперьдумаю, что просто хотел избавиться от вещей. Пер-вым делом я написал Стивену Хокингу. Я наклеил наего конверт марку с изображением Александра Грэхе-ма Белла11.

Уважаемый Стивен Хокинг!Можно я буду вашим протеже?Спасибо, Оскар Шелл

Я думал, он не ответит, потому что он исключитель-ный человек, а я самый обыкновенный. Но однажды явернулся домой из школы, и Стэн протянул мне кон-верт со словами: «Вам письмо!» голосом из «Амери-ки онлайн»12, которому я его научил. Я пробежал 105ступеней до нашей квартиры, и влетел в свою лабора-торию, и залез в кладовку, и включил карманный фо-нарик, и вскрыл конверт. Письмо, само собой, былонапечатано, потому что Стивен Хокинг не может поль-зоваться руками, потому что он болен боковым амео-трофическим склерозом, о чем мне известно, к сожа-лению.

11 Физик, изобретатель телефона.12 Один из наиболее популярных в США интернет-провайдеров. При-

ход каждого электронного сообщения сопровождается в нем характер-ным восклицанием электронного голоса «You've got mail!» («Вам пись-мо!»), ставшего благодаря этому расхожим.

Спасибо за Ваше письмо. Ввиду огромногоколичества получаемой корреспонденции я не всостоянии вести личную переписку. Но знайте,что я прочитываю и сохраняю все письма внадежде, что когда-нибудь смогу ответить накаждое так, как автор того заслуживает. Дотой порыискренне Ваш, Стивен Хокинг

Я позвонил маме на мобильник. «Оскар?» – «Ещене было гудков, а ты уже ответила». – «Все в поряд-ке?» – «Мне необходим ламинатор». – «Ламинатор?»– «Есть одна запредельно важная вещь, которую на-до сохранить».

Папа всегда укладывал меня спать, и рассказывалкрутейшие истории, и мы вместе читали «Нью-ЙоркТаймс», а иногда он насвистывал I am the Walrus13, по-тому что это его любимая песня, хоть он так и не смогобъяснить, о чем она, что обидно. Что было круто, такэто как он всегда находил ошибки в статьях, которыемы читали. Иногда это были грамматические ошибки,иногда ошибки по географии или по фактам, а иногдастатья просто не давала полной картины. Я обожал,что мой папа умнее целой «Нью-Йорк Таймс», и чтоможно чувствовать щекой волосы под майкой на егогруди, и что он всегда пахнет бритьем, даже в конце

13 Песня «Битлз».

дня. Рядом с ним мой мозг успокаивался. Мне ничегоне нужно было изобретать.

Когда в тот вечер папа укладывал меня спать – ввечер накануне наихудшего дня, – я спросил, правдали, что мир – это плоская тарелка, которая стоит наспине гигантской черепахи. «Ты это всерьез?» – «Нет,ну а почему тогда Земля остается на месте, а не па-дает сквозь галактику?» – «Неужели этого мальчиказовут Оскар? Не украл ли его мозг инопланетный при-шелец для каких-нибудь экспериментов?» Я сказал:«Мы не верим в инопланетян». Он сказал: «Земля па-дает сквозь галактику. И ты, старина, об этом зна-ешь. Она постоянно падает в направлении Солнца. Вэтом и состоит движение по орбите». Тогда я сказал:«Само собой, но зачем тогда гравитация?» Он сказал:«Что значит: зачем гравитация?» – «С какой целью?»– «Кто сказал, что должна быть цель?» – «Никто, всущности». – «Это был риторический вопрос». – «Чтоэто значит?» – «Это значит, я задал его не для того,чтобы получить ответ, а для того, чтобы подчеркнутьсвою мысль». – «Какую мысль?» – «Что не во всемобязательно должна быть цель». – «Но если нет цели,зачем тогда вообще существует галактика?» – «Пото-му что этому благоприятствуют обстоятельства». – «Апочему тогда я твой сын?» – «Потому что мы с мамойзанимались любовью, и один из моих сперматозоидов

оплодотворил одну из ее яйцеклеток». – «Я щас срыг-ну». – «А я-то думал, ты взрослый». – «Нет, чего я непонимаю, так это почему мы существуем? Не как, апочему». Я наблюдал, как светлячки его мыслей дви-жутся по орбите вокруг его головы. Он сказал: «Мысуществуем, потому что мы существуем». – «Ты чё?»– «Мы можем сколько угодно воображать галактики,не похожие на нашу, но иных у нас нет».

Я понял, что он пытается сказать, и не стал спорить,но и не согласился. Даже когда ты атеист, это еще незначит, что тебе не может хотеться, чтобы у вещей бы-ла цель.

Я включил свой коротковолновый приемник, и папапомог мне настроиться на волну, где кто-то говорилпо-гречески, что было клево. Мы ни слова не понима-ли, но лежали, глядя в потолок, обклеенный светящи-мися созвездиями, и слушали. «Твой дед говорил по-гречески», – сказал он. «В смысле, говорит», – ска-зал я. «Именно. Только не с нами». – «Может, мы какраз его сейчас и слушаем». Газетная страница укры-вала нас, как одеяло. На ней было фото теннисистана спине, который, кажется, выиграл, хотя было непо-нятно, обрадован он или огорчен.

«Пап?» – «Ау?» – «Можешь что-нибудь расска-зать?» – «Легко». – «Только интересное». – «То естьне как обычно». – «Ага». Я придвинулся запредельно

близко к нему, так что нос уткнулся в его подмышку. «Иты не будешь меня перебивать?» – «Я постараюсь». –«Потому что иначе трудно рассказывать». – «И доста-ет». – «И достает».

Больше всего я обожал тишину за миг до начала.«В давние времена был в Нью-Йорке Шестой му-

ниципальный округ». – «Что такое округ?» – «Кто-тообещал не перебивать». – «Да, но как же я поймутвою историю, если не знаю, что такое округ?» – «Этовсе равно что район. Или несколько районов». – «Ноесли был шестой, то какие пять остались?» – «Ман-хэттен, само собой, Бруклин, Квинс, Статен Айленди Бронкс». – «А я бывал где-нибудь, кроме Манхэт-тена?» – «Ну, начинается». – «Мне просто интерес-но». – «Пару лет назад мы с тобой ходили в зоопарк вБронксе. Помнишь?» – «Нет». – «И еще мы ездили вБруклин смотреть на розы в ботаническом саду». – «Ав Квинсе я когда-нибудь бывал?» – «Сомневаюсь». –«А в Статен Айленде?» – «Нет». – «А Шестой округ поправде был?» – «Ты же не даешь мне рассказать». –«Больше не перебиваю. Честное слово».

Когда рассказ кончился, мы снова включили радиои нашли кого-то, кто говорил по-французски. Это былоособенно клево, потому что напомнило мне про кани-кулы, с которых мы недавно вернулись, хотя мне такхотелось, чтобы они никогда не кончились. Потом па-

па спросил, не уснул ли я. Я сказал, что уснул, пото-му что знал, что он не любит уходить, пока я не усну,а мне не хотелось, чтобы завтра утром он пошел наработу невыспавшимся. Он поцеловал меня в лоб ипожелал спокойной ночи, и потом я его помню уже вдверях.

«Пап?» – «Что, старина?» – «Ничего».В следующий раз я услышал его голос, когда было

уже завтра и я вернулся домой из школы. Из-за все-го происшедшего нас отпустили раньше. Я вообще ненапрягся, потому что мама с папой работали в другойчасти города, а бабушка, само собой, на работу не хо-дила, так что никому из тех, кого я любил, ничего неугрожало.

Я знаю, что пришел домой ровно в 10:18, потомучто у меня привычка все время посматривать на на-ручные часы. В квартире было как-то слишком пусто итихо. По дороге на кухню я успел изобрести такой тум-блер на входной двери, который бы запускал здоро-венное колесо со спицами в гостиной, а оно бы, вра-щаясь, задевало металлические зубья, свисающие спотолка, и получалась бы красивая мелодия, вродеFixing a hole или I want to tell you14, и вся квартира былабы как одна громаднейшая музыкальная шкатулка.

Несколько секунд я гладил Бакминстера, чтобы по-14 Песни «Битлз».

казать ему, как я его обожаю, а потом проверил авто-ответчик. Тогда у меня еще не было мобильника, а пе-ред уходом из школы Тюбик обещал позвонить и ска-зать, идти ли мне в парк смотреть на его скейтбор-дистские трюки или мы пойдем смотреть «Плейбой»в магазин, где в проходах не видно, какой журнал тылистаешь, что мне, вообще-то, не очень хотелось, новсе-таки.

Сообщение первое. Вторник, 8:52. Кто-нибудьдома? Алло? Это папа. Если вы дома, возьмитетрубку. Я только что звонил в офис, но тамникто не подходит. Тут что-то случилось.Я в порядке. Но всех просят оставаться наместах и ждать пожарных. Уверен, что ничегострашного. Я позвоню позже, как только пойму,что к чему. Просто хотел сказать, что жив ичтобы вы не волновались. Скоро позвоню.

Кроме этого, от него было еще четыре сообщения:одно в 9:12, одно в 9:31, одно в 9:46 и одно в 10:04.Я прослушал их раз, потом другой, а потом, не давмне времени осознать не только того, что я долженделать, но что я должен думать, что чувствовать, –зазвонил телефон.

Было 10:22:27.Я посмотрел на определитель номера и увидел, что

это был он.

Почему я не там, где ты 21/5/63

Моему нерожденному сыну: я не всегда был нем,

когда-то я говорил, и говорил, и говорил, и говорил,рта не мог закрыть, безмолвие одолело меня, как рак,это случилось вскоре после моего приезда в Америку,в кафе, я хотел сказать официантке: «Вы сейчас по-дали мне этот нож совсем как…», но я не смог закон-чить предложения, ее имя не произнеслось, я еще разпопробовал, оно опять не произнеслось, она была за-купорена во мне, как странно, подумал я, как нелов-ко, как горько, как грустно, я достал из кармана ручкуи написал на салфетке «Анна», это повторилось двадня спустя, и еще через день, ни о чем, кроме как оней, я говорить не хотел, это стало происходить ре-гулярно, когда под рукой не оказывалось ручки, я пи-сал ее имя в воздухе, «Анна» – от конца к началу исправа налево, – чтобы собеседник мог прочитать, аговоря по телефону, набирал цифры – 2, 6, 6, 2, – что-бы он услышал то, что сам я был не в состоянии про-изнести. «И» было следующим словом, которое я по-терял, возможно потому, что оно всегда присоседива-лось к ее имени, такое коротенькое словечко, такаяневосполнимая утрата, вместо него теперь приходи-

лось говорить «амперсанд»15, ужасно нелепо, а какойвыход: «Будьте добры, кофе амперсанд что-нибудьсладкое», – кто согласится на это по своей воле. Сло-во «хочу» я потерял одним из первых, из чего вовсе неследует, что я перестал хотеть, хотел я даже сильнее,чем прежде, просто мои желания больше нечем быловыразить, вместо «хочу» я стал говорить «жажду», «Яжажду две булочки», – говорил я продавцу, но это бы-ло не совсем то, смысл моих намерений начал уплы-вать от меня, как листья, слетевшие с дерева в реку, ябыл деревом, мир был рекой. Я потерял «ко мне» навечерней прогулке с собаками, я потерял «славно»,пока цирюльник разворачивал меня лицом к зеркалу,я потерял «стыд» – существительное и одновременносразу все производные от него, вот уж действитель-но стыдоба. Я потерял «носить», потерял вещи, кото-рые носил: «ежедневник», «карандаш», «карманнуюмелочь», «бумажник», – я даже «потеря» потерял. Современем в моем арсенале осталось всего несколь-ко слов, если мне делали приятное, я говорил: «То,что предшествует «пожалуйста», проголодавшись, япоказывал себе на живот и говорил: «Я прямо про-тивоположен сытости», я потерял «да», но сохранил«нет», поэтому на вопрос: «Вы Томас?», отвечал «Не

15 Амперсанд является графическим сокращением латинского союзаet (и). Обозначается значком «&».

нет», но потом потерял и «нет», я пошел к татуиров-щику и попросил его написать ДА на ладони моей ле-вой руки и НЕТ на моей правой ладони, ну, что ска-зать, сказкой свою жизнь я бы после этого не назвал,но она стала сносной, потирая руки в разгар зимы, ясогреваюсь от трения ДА о НЕТ, аплодируя, я выра-жаю восторг путем объединения и разделения ДА иНЕТ, я говорю «книга», раскрывая сдвинутые вместеладони, каждая моя книга – зыбкий баланс между ДАи НЕТ, даже эта, моя последняя, особенно эта. Рветли мне это сердце, еще бы, каждую секунду каждогодня на столько кусочков, что, кажется, их уже не соста-вить вместе, разве мог я подумать, что стану молча-ливым, тем более – немым, я вообще о многом не за-думывался, все изменилось, клин между мной и моейспособностью радоваться был вколочен не миром, небомбами и горящими зданиями, а мной самим, мои-ми мыслями, раковой опухолью моего нежелания что-либо забыть, блаженно ли неведение, я не знаю, нокак же мучительно размышлять, и вот скажи мне, чтодали мне мои размышления, в какие божественныедали завели? Я думаю, и думаю, и думаю, мои мыс-ли миллион раз уводили меня прочь от радости, но ниразу к ней не приблизили. «Я» было последним сло-вом, которое я еще мог произносить вслух, что ужас-но, а какой выход, я бродил по улицам, повторяя: «Я,

я, я, я». «Налить тебе чашечку кофе, Томас?» – «Я». –«И что-нибудь сладкое?» – «Я». – «Как тебе эта погод-ка?» – «Я». – «Ты какой-то расстроенный. Что-нибудьне так?» Мне хотелось сказать: «Конечно», мне хоте-лось спросить: «А разве что-нибудь так?» Мне хоте-лось разорвать узелок, распустить шарф моей немо-ты и начать все снова, начать все с чистого листа,но вместо этого я говорил: «Я». Я знаю, что не оди-нок в своей болезни, вон сколько на улице стариков,и некоторые из них просто причитают: «А-яй-яй-яй», адругие причитают, потому что цепляются за свое по-следнее слово, за «я», они его повторяют в отчаянии,это не жалоба, это молитва, а потом я потерял «я», инемота стала полной. Я начал всюду носить с собойпустые тетради, вроде этой, и записывал в них то, чтоне мог сказать, отсюда все и пошло, если мне хоте-лось купить две булочки в булочной, я открывал тет-радь на чистом листе, писал: «Дайте две булочки» ипоказывал продавцу, если мне требовалась помощь,я писал «Помогите», если что-то меня смешило, я пи-сал «Ха-ха-ха!», а вместо того чтобы петь под душем,я писал слова своих любимых песен, от чернил водастановилась синей, или красной, или зеленой, музыкастекала у меня по ногам, в конце каждого дня я укла-дывался с тетрадью в постель и перечитывал страни-цы собственной жизни:

Дайте две булочки

От сладкого я еще никогда не отказывался

Извините, но мельче у меня нет

Start spreading the news…16

То, что обычно, пожалуйста

Спасибо, но я и так скоро лопну

Точно не скажу, но уже поздно

Помогите

Ха-ха-ха!

То, что чистые листы заканчивались раньше, чемистекал день, было в порядке вещей, поэтому, когдатребовалось заговорить с кем-нибудь на улице, илив булочной, или на автобусной остановке, единствен-ное, что мне оставалось, – пролистнуть тетрадь отконца к началу и найти запись, которую уместно бы-ло бы пустить в оборот по второму разу, если кто-ни-будь спрашивал меня: «Как самочувствие?», для от-вета вполне могло сгодиться «То, что обычно, пожа-луйста» или «От сладкого я еще никогда не отказы-

16 Первая строчка знаменитой песни Фреда Эбба «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

вался», когда мой единственный друг мистер Рихтерпредложил: «А не попробовать ли тебе вновь занять-ся скульптурой? Чем ты рискуешь?», я порылся в ис-писанной тетради и нашел где-то посередине: «Точноне скажу, но уже поздно». Я извел сотни тетрадей, ты-сячи, они заполонили собой квартиру, я использовалих вместо дверных упоров и пресс-папье, я склады-вал их в стопки, когда не на что было встать, чтобы дочего-нибудь дотянуться, я подсовывал их под ножкишатких столов, мастерил из них поддоны и кормушки,выравнивал ими птичьи клетки и прихлопывал насе-комых, у коих вымаливал прощение, я никогда не ду-мал, что записываю что-то особенное, только необхо-димое, я мог вырвать страницу – «Извините, но мель-че у меня нет», – чтобы вытереть грязь, а мог выпо-трошить весь день, чтобы завернуть запасные лам-почки, помню, как однажды мы с мистером Рих-

тером провели вечер в зоопарке Центрального пар-ка, я пришел, нагруженный провизией для зверей,только тот, кто сам никогда не был зверем, мог при-думать таблички, запрещающие их кормить, мистерРихтер рассказал анекдот, я бросил гамбургер львам,от его хохота задребезжали клетки, звери разбрелисьпо углам, мы хохотали и хохотали, вместе и по отдель-ности, безмолвно и во весь голос, мы задались це-лью забыть все, что никак не удавалось забыть, со-здать новый мир в пустоте, раз ничего, кроме пусто-ты, от прежнего мира не осталось, это был один излучших дней моей жизни, день, когда я просто прожи-вал жизнь и совсем не думал о ней. В том же году, нопозднее, когда снег уже припорашивал нижние ступе-ни крыльца, когда утро превратилось в вечер, заставменя на тахте под спудом всего, что было безвозврат-но потеряно, я развел огонь, пустив свой смех на рас-топку: «Ха-ха-ха!», «Ха-ха-ха!», «Ха-ха-ха!», «Ха-ха-ха!» Когда мы встретились с твоей матерью, все словауже были в прошлом, только это и сделало наш браквозможным, ей ничего не пришлось обо мне узнать.Мы встретились в кафетерии Колумбийской булочнойна Бродвее, до Нью-Йорка мы оба добрались одино-кими, сломленными и в смятении, я сидел в углу, вме-шивая сливки в кофе, круг за кругом – эдакая крошеч-

ная вселенная, было много свободных столиков, ноона подсела за мой. «Ты все потерял, – сказала она,точно у нас на двоих была одна тайна, – это сразувидно». Будь я другим человеком в другом мире, я быпоступил как-нибудь иначе, но я оставался собой, имир оставался миром, поэтому я промолчал. «Это ни-чего, – прошептала она, ее рот возле самого моегоуха. – Я тоже. Ты бы это наверняка заметил, даже ес-ли бы я села вон там. Мы ведь не как итальянцы. У насвсе на лбу написано. Видишь, как они смотрят. Врядли ведь знают, что мы все потеряли, но чувствуют –что-то не так». Она была одновременно и деревом, ирекой, струившейся мимо дерева. «Есть вещи и поху-же, – сказала она. – Хуже, чем быть, как мы. Согла-сись: мыто хоть живы». Я увидел, что эти слова онабы предпочла взять обратно, но течение было слиш-ком сильным. «А зато погода сегодня на сто долла-ров, давно собираюсь сказать». Я еще помешал ко-фе. «Но я слышала, к вечеру запаршивит. Во всякомслучае, так ведущий по радио сказал». Я пожал пле-чами. Я не знал, что значит «запаршивит». «Я тут со-биралась за тунцом забежать в A&P17. Купоны выре-зала из утреннего «Поста»18. Пять банок по цене трех.

17 Сеть супермаркетов Atlantic & Pacific Tea Company.18 Газета «Нью-Йорк Пост» публиковала несколько полос купонов, по

предъявлении которых можно приобрести товар со скидкой.

Это ж почти задаром! Так-то я тунца не люблю. У ме-ня от него, откровенно говоря, живот крутит. Но за та-кую цену!» – она старалась меня рассмешить, но ятолько пожал плечами и помешал кофе. «Прямо незнаю, как быть, – сказала она. – Погода на сто дол-ларов, а по радио говорят, что к вечеру запаршивит,так может, мне лучше в парк сходить, хотя я на солн-це сгораю в два счета. И еще ладно бы я тунца себена ужин покупала, а то ведь нет, правильно? Я его во-обще есть не собиралась, если быть откровенной. Уменя от него живот крутит, откровенно говоря. Так чтоникакой спешки по части консервов. А вот погода точ-но долго не продержится. Она никогда долго не дер-жится. Если хочешь знать, мне мой врач вообще реко-мендовал прогулки. У меня глаза паршивят, и он гово-рит, что я слишком мало гуляю и что если бы я гулялапобольше, а боялась поменьше…» Она протягивалако мне руку, которую я не знал, как взять, и поэтомуполомал ей пальцы своим молчанием, она сказала:«Ты со мной общаться не хочешь, да?» Я достал тет-радь из своего рюкзака и открыл ее на чистой стра-нице, предпоследней от конца. «Я не говорю, – напи-сал я. – Прости». Она посмотрела на листок, потом наменя, потом опять на листок, она закрыла глаза рука-ми и разрыдалась, слезы просачивались у нее междупальцев, собирались в крошечных перемычках, она

рыдала, и рыдала, и рыдала, салфеток нигде побли-зости не было, и поэтому я вырвал из тетради стра-ницу – «Я не говорю. Прости» – и стал вытирать ейщеки, мой ответ и мое извинение потекли по ее лицу,как тушь, она взяла ручку из моих рук и написала наследующей чистой странице, на последней:

Пожалуйста, женись на мне

Я отлистнул назад и показал на «Ха-ха-ха!». Онаперелистнула вперед и показала на «Пожалуйста, же-нись на мне». Я отлистнул назад и показал на «Изви-ните, но мельче у меня нет». Она перелистнула впе-ред и показала на «Пожалуйста, женись на мне». Яотлистнул назад и показал на «Точно не скажу, ноуже поздно». Она перелистнула вперед и показала на«Пожалуйста, женись на мне», только на этот раз на-давила на «Пожалуйста» пальцем, точно хотела удер-жать страницу на месте, или положить конец разгово-ру, или прорваться сквозь слово к тому, что по-насто-ящему пыталась сказать. Я подумал о жизни, о сво-ей жизни – замешательства, крошечные совпадения,тени будильников на ночных столиках. Я подумал освоих ничтожных победах и обо всем, что было раз-рушено на моих глазах, я плескался в море норко-вых шуб на постели родителей, развлекавших внизугостей, я потерял единственного человека, с которыммог бы разделить свою единственную жизнь, я оста-

вил нетронутыми тысячи тонн мрамора, я мог бы вы-свободить из них скульптуры, я мог бы высвободитьиз мрамора и себя. Я познал радость, хотя ее бы-ло слишком мало, но разве радости бывает достаточ-но? Конец страданий не оправдывает страданий, по-тому-то у страданий и не бывает конца, во что я пре-вратился, подумал я, ну и дурак, какой глупый и огра-ниченный, какой никчемный, какой нищий и жалкий,какой беспомощный. Даже мои домашние животныене знают своих имен, что я после этого за человек?Я приподнял ее палец, как иголку проигрывателя, истал перелистывать тетрадь назад, страницу за стра-ницей:

Помогите

Гуголплекс

А браслет, в котором мама была на похоронах, я из-

готовил так: я преобразовал последнее папино сооб-щение на автоответчике в азбуку Морзе и использо-вал небесно-голубой бисер для тишины, темно-бор-довый – для пауз между буквами, фиолетовый – дляпауз между словами, а длинные и короткие участкилески между бусинами – для длинных и коротких гуд-ков, которые вообще-то называются импульсами, ка-жется, или типа того. Папа бы точно знал. Я провозил-ся с браслетом девять часов и сначала хотел пода-рить его Сонни – бомжу, которого иногда вижу у входав «Альянс Франсез»19, потому что у меня из-за него ги-ри на сердце, или, может быть, Линди – опрятной ста-рушке, которая водит бесплатные экскурсии по Музеюестественной истории, чтобы стать для нее особен-ным, или просто кому-нибудь в инвалидной коляске.Но вместо этого я подарил его маме. Она сказала,что лучшего подарка в жизни не получала. Я спросил,лучше ли он, чем сдобное цунами, которое я ей пода-рил в период моего увлечения сдобными метеороло-гическими явлениями. Она сказала: «Их нельзя срав-

19 Некоммерческая общественная организация, предлагающая попу-лярные курсы изучения французского языка и французской культуры.

нивать». Я спросил, любит ли она Рона. Она сказала:«Рон – замечательный человек», что было ответом навопрос, который я не задавал. Поэтому я спросил сно-ва. «Истинно или ложно: ты любишь Рона». Она про-вела рукой с обручальным кольцом по своим волосами сказала: «Оскар, Рон мой друг». Мне хотелось спро-сить, трахается ли она со своим другом, и если быона сказала «да», я бы убежал, а если бы она сказа-ла «нет», я бы спросил, занимаются ли они глубокимпеттингом, про который я знаю. Мне хотелось сказать,что ей еще рано играть в скрэбл. Или смотреться взеркало. Или включать музыку громче, чем очень ти-хо. Это нечестно по отношению к папе и нечестно поотношению ко мне. Но все это я запрятал поглубже. Яизготовил для нее еще несколько украшений из мор-зянки папиных сообщений – цепочку на шею, цепочкуна щиколотку, сережки-висюльки, обруч для волос, –но браслет был точно самым красивым, возможно, по-тому, что я его изготовил последним, и из-за этого онбыл мне особенно дорог. «Мам?» – «Что?» – «Ниче-го».

Даже спустя год мне по-прежнему жутко трудно де-лать некоторые вещи – типа принимать душ (поче-му-то) и ездить на лифте (само собой). Есть целаякуча вещей, которые меня напрягают, типа подвес-ные мосты, микробы, самолеты, салют, арабы в мет-

ро (хоть я и не расист), арабы в ресторанах, кафеи других общественных местах, строительные леса,решетки водостоков и сабвеев, оставленные сумки,обувь, люди с усами, дым, узлы, высокие здания, тюр-баны. Часто у меня такое чувство, будто я в центреогромного черного океана или в открытом космосе, ноне как когда балдеешь. Просто все становится запре-дельно далеким. Хуже всего по ночам. Я начал изоб-ретать разные вещи и потом не смог остановиться, какбобры, про которых я знаю. Люди думают, что бобрыподпиливают деревья, чтобы строить плотины, а насамом деле из-за того, что у них зубы всю жизнь рас-тут, и если бы они их постоянно не стачивали, подпи-ливая деревья, то зубы постепенно врастали бы им вморды, и тогда бы бобрам конец. Так было и с моиммозгом.

Как-то ночью после целого гуголплекса изобрете-ний я зашел в папину кладовку. Когда-то мы с ним тамборолись по греко-римски и рассказывали уморитель-ные анекдоты, а однажды привесили маятник к потол-ку и разложили костяшки домино на полу по кругу, что-бы доказать, что Земля вертится. Но после его смертия туда ни разу не заходил. Мама и Рон были в гости-ной – слушали слишком громкую музыку и играли внастольные игры. Мама не скучала по папе. Я взялсяза ручку двери, но не сразу ее повернул.

В отличие от гроба, в котором папы не было, в кла-довке он был. И хоть прошло уже больше года, там по-прежнему пахло бритьем. Я потрогал его белые май-ки. Я потрогал его крутейшие наручные часы, которыеон никогда не носил, и запасные шнурки от его крос-совок, которые никогда больше не побегут вокруг ре-зервуара. Я обследовал карманы всех его пиджаков(нашел чек за такси, обертку мини-«Крэкла»20 и ви-зитку какого-то поставщика алмазов). Я влез в его та-почки. Я посмотрелся в его металлический рожок дляобуви. В среднем, чтобы заснуть, человеку требуетсяне больше семи минут, а я не могу уснуть часами, ногирь на моем сердце стало поменьше, когда я оказал-ся среди его вещей и потрогал то, до чего он дотра-гивался, и поправил вешалки, чтобы ровнее висели,хотя это уже не имело значения.

Его смокинг висел на стуле, на который он обыч-но садился, когда завязывал шнурки, и я подумал:Странно. Почему он не висит вместе с другими ко-стюмами? Может, в свой последний вечер он вернул-ся с какой-нибудь пафосной вечеринки? Но тогда по-чему, раздевшись, он не повесил его на место? Может,собирался сдать в чистку? Но я не помнил пафоснойвечеринки. Я помнил, как он укладывал меня спать,и как кто-то говорил по-гречески на коротких волнах

20 Название хлебцев из питы.

радиоприемника, и историю про Шестой округ. Еслибы больше ничего странного я не заметил, я бы не на-прягся из-за смокинга. Но я кучу всего заметил.

На полке, на самом верху, стояла зыкинская синяяваза. Зачем ставить зыкинскую синюю вазу под самыйпотолок? Дотянуться до нее, само собой, я не смог,поэтому придвинул стул со смокингом, а потом схо-дил в комнату за собранием сочинений Шекспира, ко-торое мне подарила бабушка, когда узнала, что я будуЙориком, и перетаскал его в кладовку по четыре тра-гедии за раз, пока не получилась солидная стопка. Яна все это встал, и вроде было нормально. В первуюсекунду. Но когда я уже почти коснулся вазы, траге-дии закачались, и еще этот смокинг запредельно от-влекал, ну а дальше все было уже на полу, включаяменя и включая вазу, которая кокнулась. «Это не я!» –крикнул я, но они не услышали, потому что музыка иг-рала слишком громко и тусовка там шла по полной. Язастегнулся на все «молнии» внутри самого себя, ноне потому, что ударился, и не потому, что что-то раз-бил, а потому, что там шла тусовка. Хоть я и знал, чтоне стоит, я наставил себе синяк.

Я решил все убрать и тогда заметил еще одну подо-зрительность. Среди осколков лежал маленький кон-верт размером с карточку для беспроводного Интер-

нета. Ты чё? Я открыл его, и внутри оказался ключ. Тычё, ты чё? Он был странной формы и, само собой,открывал что-нибудь жутко важное, потому что былтолще и короче, чем обычный ключ. Я терялся в до-гадках: короткий толстый ключ в маленьком конвертев синей вазе на верхней полке его кладовки.

Мое первое решение было логичным, потому чтоя решил быть суперскрытным и проверить этот ключво всех замочных скважинах в квартире. Я знал, чтоон не от входной двери, потому что ключ от входнойдвери я ношу на шее на веревочке, чтобы попадатьдомой, когда никого нет дома, и он совсем другой. Дляскрытности я пошел на цыпочках и проверил, не ото-прет ли этот ключ дверь в ванную, и разные двери вспальне, и ящички маминого комода. Я проверил, неотопрет ли он конторку на кухне, за которой папа вы-писывал чеки, или шкаф рядом с бельевым шкафом,в котором я любил прятаться, когда мы играли в прят-ки, или мамину шкатулку с драгоценностями. Но онникуда не подходил.

В ту ночь, лежа в кровати, я изобрел специальнуюдренажную систему, которая одним концом будет под-ведена под каждую подушку в Нью-Йорке, а другимсоединена с резервуаром. Где бы люди ни заплакалиперед сном, слезы всегда будут стекать в одно место,а утром метеоролог сообщит, возрос или опустился

уровень воды в резервуаре слез, и всем будет ясно,сколько гирь у ньюйоркцев на сердце. А когда случит-ся что-нибудь действительно ужасное – типа ней-тронная бомба или даже атака с применением биоло-гического оружия, – заработает жутко громкая сирена,и все бросятся в Центральный парк, чтобы обклады-вать резервуар мешками с песком.

Ладно.На следующее утро я сказал маме, что не могу пой-

ти в школу, потому что заболел. Я соврал первый разв жизни. Она положила ладонь на мой лоб и сказа-ла: «Да, ты немного горячий». Я сказал: «Я померилтемпературу – у меня сорок два». Я соврал во второйраз. Она повернулась ко мне спиной и попросила по-мочь ей с «молнией» на платье, которую, вообще-то,могла застегнуть и сама, но знала, что я это обожаю.Она сказала: «У меня весь день совещания, но, еслипонадобится, бабушка может зайти в любую минуту,а я буду звонить каждый час». Я сказал: «Если я неподхожу, значит, заснул или в туалете». Она сказала:«Лучше подходи».

Стоило ей уйти, как я тут же оделся и пошел вниз.Стэн подметал тротуар перед домом. Я попробовалпройти мимо, чтобы он не заметил, но он заметил. «Апо виду не скажешь, что заболел», – сказал он, сма-хивая охапку листьев с тротуара на мостовую. Я ска-

зал: «Это внутренняя болезнь». Он спросил: «И кудаже наш больной направляется?» Я сказал: «В аптекуна Восемьдесят четвертой улице, купить сосулек откашля». Ложь № 3. На самом деле я пошел в мастер-скую «Фрейзер и сыновья», в которой ремонт замков,на Семьдесят девятой.

«Опять за запасными ключами?» – спросил Уолт.Я ответил на его хай-файв, достал ключ и спросил,что он мне может про него рассказать. «Это от како-го-то ящичка», – сказал он, держа его перед лицом ирассматривая поверх очков. «Даже, пожалуй, сейфа.Это ясно по форме». Он указал на панель с крючка-ми на стене мастерской, где висела куча разных клю-чей. «Видишь, эти совсем другие. Твой значительнотолще. Его труднее сломать». Я провел рукой по всемключам на стене, до которых смог дотянуться, и отэтого мне почему-то стало спокойнее. «Но вряд ли отвстроенного сейфа. Что-нибудь не слишком большое.И наверняка переносное. Может быть, даже касса.Старого образца. Или какой-нибудь допотопный гене-ратор». Тут я немного раскололся, хотя и знаю, что нетничего смешного, когда человек – дегенератор. «Этостарый ключ, – сказал он. – Ему лет двадцать, а то ивсе тридцать». – «Откуда вы знаете?» – «Я про ключивсе знаю». – «Клево». – «Многие сейфы теперь вооб-ще без ключей». – «Как это?» – «Ключами уже почти

никто не пользуется». – «Я пользуюсь», – сказал я ипоказал ему ключ от нашей квартиры. «Я знаю, что тыпользуешься, – сказал он. – Но таких, как ты, скоросовсем не останется. Сегодня все замки электронные.Открываются дистанционно. Или распознают отпеча-ток пальца». – «Но это же круто». – «Мне ключи боль-ше нравятся». Я задумался на минуту, а потом у ме-ня возникли гири на сердце. «Если таких, как я, ско-ро не останется, что же будет с вашим бизнесом?» –«Придется перепрофилироваться, – сказал он. – Какмагазин пишущих машинок. Пока мы нужны, а скоростанем достопримечательностью». – «Может, вам от-крыть другой бизнес?» – «Мне этот нравится».

Я сказал: «У меня вопрос, но он совсем про дру-гое». Он сказал: «Валяй». – «Валять?» – «Валяй. Нестесняйся. Задавай». «Вы Фрейзер или вы сын?» –«Строго говоря, внук. Эту мастерскую открыл еще мойдед». – «Клево». – «Но, выходит, что я и сын, потомучто пока был жив отец, всеми делами здесь ведал он.И я же, пожалуй, Фрейзер, потому что летом со мнойвместе работает мой сын».

Я сказал: «У меня еще вопрос». – «Валяй». – «Выдумаете, я смогу узнать, кто изготовил этот ключ?» –«Его кто угодно мог изготовить». – «Вообще-то я дру-гое хотел спросить: как мне найти замок, который оноткрывает?» – «Только методом тыка. Пробуй откры-

вать им разные замки. А понадобится запасной клю-чик – я тебе его всегда сделаю». – «Мне может по-надобиться гуголплекс запасных ключей». – «Гугол-плекс?» – «Гугол в степени гугол». – «Гугол?» – «Этоединица с сотней нолей». Он положил руку мне наплечо и сказал: «Тебе нужен всего один замок». Я изовсех сил удлинился вверх, и положил руку ему на пле-чо, и сказал: «Ага».

Когда я уходил, он спросил: «А что это ты не в шко-ле?» Моя реакция была мгновенной: «Сегодня деньрождения доктора Мартина Лютера Кинга-младше-го21». Ложь № 4. «Это же, вроде, в январе». – «Такраньше было». Ложь № 5.

Когда я возвратился домой, Стэн сказал: «Вамписьмо!»

Дорогой Оск!Здорово, дружище! Спасибо за славное

письмецо и пуленепробиваемые барабанныепалочки, которые, надеюсь, мне непонадобятся! Скажу откровенно, у меня никогдане было желания давать уроки…

Надеюсь, тебе понравится эта майка, накоторой я без твоего разрешения рискнул

21 Лидер движения за гражданские права чернокожего населения. Ро-дился 15 января 1929 года, убит 4 апреля 1968-го. Праздник его имениотмечается в США каждый третий понедельник января и является нера-бочим днем для большинства государственных и учебных учреждений.

поставить автограф.Твой друг, Ринго

Майка мне не просто понравилась. Я от нее затор-чал! Хотя она, к сожалению, не была белой, поэтомуносить ее я не мог.

Я заламинировал письмо Ринго и прикнопил его кстене. Затем я полазил в Интернете и нарыл кучу по-лезной информации про замки в Нью-Йорке. Напри-мер, что в нем 319 отделений связи и 207 352 або-нентных ящика. В каждом ящике, само собой, есть за-мок. Я также узнал, что в Нью-Йорке около 70 571 го-стиничного номера, и в большинстве из них имеетсяосновной замок, замок в ванной, замок в шкафу и за-мок на мини-баре. Я не знал, что такое мини-бар, по-этому позвонил в отель «Плаза», про который знал,что он знаменитый, и поинтересовался. После этогоя уже знал, что такое мини-бар. В Нью-Йорке более300 000 автомобилей, не считая 12 187 такси и 4425автобусов. Еще я вспомнил, что в метро, которым яраньше пользовался, у проводников есть ключи, что-бы открывать и закрывать двери, – значит, эти замкитоже следовало учесть. В Нью-Йорке живет более 9миллионов человек (каждые 50 секунд в Нью-Йоркекто-то рождается), и все они где-нибудь проживают, ав большинстве квартир – два замка на входной двери,и, по крайней мере, в некоторых – замки на дверях в

ванную, и, может быть, в другие комнаты и, само со-бой, на комодах и шкатулках с драгоценностями. По-мимо этого есть офисы, и художественные студии, исклады, и банки с сейфами, и ворота в частные сады,и автостоянки. Я прикинул, что если сложить все – отвелосипедных замков и щеколд на чердаке до заще-лок на коробках для запонок, – то на каждого жителяНью-Йорка приходится, в среднем, по 18 замков, а этозначит, что всего в Нью-Йорке около 162 миллионовзамков, а это до фигищи.

«Квартира Шеллов… Привет, мам… Немного полег-че, но пока еще плохо… Нет… Угу… Угу… Наверное…Я закажу в индийском… Ну и что… О’кей… Угу… Бу-ду… Я знаю… Я знаю… Пока».

Я засек время и установил, что на отпирание замкау меня ушло 3 секунды. Затем я подсчитал, что есликаждые 50 секунд в Нью-Йорке рождается ребенок, ана каждого жителя приходится по 18 замков, то зна-чит, каждые 2,777 секунды в Нью-Йорке прибавляет-ся по замку. Таким образом, даже если бы я ничегобольше не делал, а только отпирал замки, я бы всеравно отставал на 0,333 замка в секунду. И это еслине переходить от замка к замку, не есть и не спать,что было самым легким «если», потому что я и так неспал. Мне нужен был план получше.

В ту ночь я надел свои белые перчатки, подошел к

мусорной корзине в папиной кладовке и открыл пакет,в который ссыпал осколки вазы. Я надеялся отыскатьеще один ключ – тот, который подтолкнул бы меня кразгадке. Надо было быть жутко осторожным, чтобыне повредить вещественные доказательства, не по-пасться маме, не порезаться и при этом найти кон-верт из-под ключа. Только теперь я увидел то, на чтоопытный сыщик первым делом обратил бы внимание:на обратной стороне конверта было написано слово«Black»22. От злости, что не заметил его сразу, я на-ставил себе небольшой синяк. Папин почерк выгля-дел странно. Он выглядел небрежно, как если бы папаписал второпях, или разговаривая по телефону, илипросто думая о чем-то другом. Интересно, о чем ондумал?

Я порыскал в «Гугле» и обнаружил, что ни у од-ной из компаний, производящих сейфы, в названиинет слова «Black». Это меня немного огорчило, пото-му что лишало логического объяснения, которое все-гда самое лучшее, хотя, к счастью, не единственное.Затем я обнаружил, что в каждом штате нашей стра-ны и почти во всех странах мира есть место под на-званием Black. Например, во Франции есть место подназванием Noir. Но кому от этого легче. Я еще немно-го порыскал, хотя знал, что будет только хуже, но уже

22 Черный.

не мог остановиться. Я распечатал несколько попав-шихся по ходу фоток (акула, нападающая на девоч-ку; какой-то человек, идущий по канату между башня-ми-близнецами; та актриса, которой делает минет еенормальный бойфренд; солдат, которого обезглавли-вают в Ираке; пустая стена, на которой раньше висе-ла знаменитая украденная картина) и добавил их ко«Всякой всячине, которая со мной приключилась», –это мой альбом, в который я собираю все, что со мнойприключается.

На следующее утро я сказал маме, что опять несмогу пойти в школу. Она спросила, что на этот раз.Я сказал: «То же, что всегда». – «Куксишься?» – «Гру-щу». – «О папе?» – «Обо всем». Она присела ко мнена кровать, хотя я знал, что она торопится. «Что те-бя огорчает?» Я начал загибать пальцы: «Мясные имолочные продукты у нас в холодильнике, кулачныеразборки, аварии на дорогах, Ларри…» – «Кто такойЛарри?» – «Бездомный у Музея естественной исто-рии. Он еще всегда говорит: «Честное слово, на еду»,когда просит денег». Она повернулась ко мне спиной,и я застегнул «молнию» на ее платье, продолжая пе-речислять: «То, что ты не знаешь, кто такой Ларри,хотя наверняка видела его сто тысяч раз, то, что Бак-минстер только спит, ест и ходит в туалет без всякогоraison d'être, уродливый коротышка без шеи, который

проверяет билеты на входе в кинотеатр IMAX, то, чтосолнце рано или поздно взорвется, то, что каждый годна свой день рождения я обязательно получаю в пода-рок хотя бы одну вещь, которая у меня уже есть, бед-няки, которые жиреют, потому что едят жирную еду,потому что она дешевле…» Здесь у меня закончилисьпальцы, хотя я был еще в самом начале списка, а мнехотелось сделать его подлиннее, потому что я знал,что она не уйдет, пока я не остановлюсь. «…Домаш-ние животные, то, что у меня есть домашнее живот-ное, ночные кошмары, «Майкрософт Виндоуз», ста-рики, которые целыми днями сидят одни, потому чтопро них все забыли, а им неудобно попросить, чтобыпро них вспомнили, секреты, телефоны с крутящимсядиском, то, что китайские официантки улыбаются, да-же когда им не смешно, и еще, что китайцы владеютмексиканскими ресторанами, а мексиканцы китайски-ми – никогда, зеркала, кассетники, то, что со мной ни-кто не хочет дружить в школе, бабушкины купоны, ве-щехранилища, люди, которые не знают про Интернет,плохой почерк, красивые песни, то, что через пятьде-сят лет на земле не будет людей…» – «Кто сказал, чточерез пятьдесят лет не будет людей?» Я спросил: «Тыоптимист или пессимист?» Она посмотрела на часыи сказала: «Я настроена оптимистично». – «Тогда уменя для тебя плохие новости, потому что люди уни-

чтожат друг друга при первой возможности, а это ско-ро». – «А почему тебе грустно от красивых песен?» –«В них все неправда». – «Так уж и все?» – «Красотаи правда несовместны». Она улыбнулась, но не осо-бенно радостно, и сказала: «Ты звучишь, совсем какпапа».

«В каком смысле я звучу, как папа?» – «Он часто такговорил». – «Типа?» – «Типа то-то и то-то несовмест-но. Или то-то и то-то гениально. Или само собой». Оназасмеялась. «Он все всегда обобщал». – «Что значит«обобщал»?» – «Это значит – объединял вместе. Отслова «общий». – «Что плохого в обобщательности?»– «Просто очень часто папа за лесом не различал де-ревьев». – «За каким лесом?» – «Неважно».

«Мам?» – «Да». – «Мне вообще-то не очень прият-но, когда ты говоришь, что я делаю некоторые вещи,совсем как папа». – «Да? Прости. А я часто так гово-рю?» – «Постоянно». – «Представляю, как это можетбыть неприятно». – «А бабушка всегда говорит, что яделаю некоторые вещи, совсем как дедушка. Мне отэтого не по себе, потому что их нет. И еще мне кажет-ся, что я для вас ничего не значу». – «Вот уж этого нибабушка, ни я точно не имеем в виду. Разве ты не зна-ешь, как много ты для нас значишь?» – «Ну, знаю». –«Ты все для нас значишь».

Некоторое время она гладила меня по голове, и ее

пальцы забирались за ухо, в то место, до которого по-чти никогда не дотрагиваешься.

Я спросил, можно ли еще раз застегнуть ей платье.Она сказала: «Конечно» и повернулась ко мне спиной.Она сказала: «Мне кажется, будет правильно, если тывсе-таки постараешься пойти в школу». Я сказал: «Ястараюсь». – «Сходи хотя бы на первый урок». – «Ядаже с кровати встать не могу». Ложь № 6. «ДокторФайн сказал, что я должен к себе прислушиваться. Онсказал, что если не хочется, лучше себя не застав-лять». Тут я не совсем соврал, но и не совсем справ-дивил. «Мне бы не хотелось, чтобы это вошло в при-вычку», – сказала она. «Не войдет», – сказал я. Поло-жив руку на одеяло, она, видимо, кое-что заподозри-ла, потому что спросила, лежу ли я в постели одетым.Я сказал: «Да, и это потому, что мне холодно». № 7.«Не считая того, что жарко».

Как только она ушла, я собрал все необходимоеи спустился вниз. «Сегодня ты выглядишь лучше», –сказал Стэн. Я сказал, что это не его дело. Он сказал:«Тоже мне». Я сказал: «Просто сегодня я чувствую се-бя хуже».

Я дошел до магазина художественных принадлеж-ностей на Девяносто третьей улице и спросил женщи-ну у входа, могу ли я поговорить с менеджером, пото-му что папа всегда так делал, когда у него был важ-

ный вопрос. «Я могу чем-нибудь помочь?» – спроси-ла она. «Мне нужен менеджер», – сказал я. «Пони-маю. Я могу чем-нибудь помочь?» – «Вы запредельнокрасивая», – сказал я, потому что она была толстая,и я решил, что ей это будет особенно приятно услы-шать, и еще для того, чтобы ей снова понравиться,хоть я и вел себя, как сексист. «Спасибо», – сказалаона. Я сказал: «Вы просто звезда экрана». Она пока-чала головой, типа Ты чё? «Ладно», – сказал я, и по-казал ей конверт, и объяснил, как я нашел ключ, и кактеперь пытаюсь найти замок, который он открывает, икак слово «Black» может что-нибудь означать. Я хотелзнать все, что она может рассказать мне про черное,поскольку она наверняка является экспертом по цве-ту. «Ну, – сказала она, – не знаю, какой из меня экс-перт. Но одно могу отметить: немного необычно, чтослово «Black» написано красной ручкой».

Я спросил, что в этом необычного, потому что у па-пы всегда была под рукой красная ручка для «Нью-Йорк Таймс». «Иди сюда», – сказала она и подвеламеня к витрине с десятью ручками. «Смотри». Она по-казала мне блокнот, который был рядом с витриной.

«Видишь, – сказала она, – большинство людей пи-шут название цвета той ручки, которую они пробу-ют». – «Почему?» – «Откуда я знаю. Небось какая-ни-будь психологическая заморочка». – «Психологиче-ская значит умственная?» – «Практически». Я надэтим задумался, и мне было озарение, что если быя захотел попробовать синюю ручку, то, скорее все-го, написал бы слово «синий». «Не так-то просто сде-лать, как твой папа, – написать название одного цветадругим цветом. Не увсех получится». – «Правда?» –«А это еще труднее», – сказала она и написала что-тона следующей странице блокнота, и попросила меняпрочесть это вслух. Она была права: прочесть оказа-лось еще труднее, потому что одна часть меня хотелапроизнести название цвета, а другая часть меня хоте-ла произнести то, что им было написано. В итоге я непроизнес ничего.

Я спросил, что бы это могло значить, по ее мнению.«Ну, – сказала она, – не знаю, значит ли это вооб-ще что-нибудь. Но смотри: когда человек пробует руч-ку, он, чаще всего, пишет либо название ее цвета, ли-бо свое имя. То, что «Black» написано красным, наво-дит меня на мысль, что Блэк – это фамилия». – «Воз-можно, даже женская». – «И я тебе больше скажу». –«Что?» – «Б – у тебя заглавная. А название цветов мы

ведь обычно пишем со строчной». – «Бабай!» – «Про-шу прощения?» – «Black написал Блэк». – «Что?» –«Black написал Блэк. Я должен найти этого Блэка».Она сказала: «Если я еще чем-нибудь могу помочь –обращайся». – «Я вас люблю». – «Только не тряси таксвоим тамбурином – ты в магазине».

Она отошла, а я еще немного постоял, стараясьугнаться за работой своего мозга. Я пролистал блок-нот от конца к началу, раздумывая над тем, как бы по-ступил на моем месте Стивен Хокинг.

Я вырвал из блокнота последний лист и снова по-бежал за менеджером. Она помогала кому-то выби-рать кисточки, но я решил, что не будет невежливымее прервать. «Это мой папа, – сказал я, тыча пальцемв его имя. – Томас Шелл!» – «Какое совпадение», –сказала она. Я сказал: «Но только он не покупал ху-дожественные принадлежности». – «Может, он купил,а тебе не сказал». – «Может, он просто зашел за руч-кой». Я обежал весь магазин, от витрины к витрине,проверяя, не оставил ли свой след и в других отделах.Так я смог бы определить, покупал ли он здесь разныехудожественные принадлежности или только ручку.

Трудно было поверить в то, что я обнаружил.Его имя было повсюду. Он перепробовал маркеры,

и тюбики с маслом, и цветные карандаши, и мелки,и ручки, и пастели, и акварели. Он даже процарапалсвое имя на куске формовочной глины, и я нашел ма-стихин с желтым на конце, поэтому я точно знал, чемименно он это сделал. Было похоже, что он затевалкрупнейший художественный проект в истории. Толь-ко я не понял: ведь все это должно было быть большегода назад.

Я опять нашел менеджера. «Вы сказали, что ес-ли вы еще можете чем-нибудь помочь, чтобы я обра-щался». Она сказала: «Сначала я закончу с покупа-

телем, а потом буду в твоем полном распоряжении».Я стоял и ждал, пока она заканчивала с покупате-лем. Она повернулась ко мне. Я сказал: «Вы сказа-ли, что если вы еще можете чем-нибудь помочь, что-бы я обращался. Мне необходимо просмотреть ведо-мости продаж». – «Зачем?» – «Чтобы узнать, когдамой папа здесь был и что именно он купил». – «За-чем?» – «Чтобы знать». – «Но зачем?» – «У вас па-па не умер, поэтому вы все равно не поймете». Онасказала: «У тебя умер папа?» Я сказал да. И доба-вил: «Я очень ранимый». Она подошла к одной изкасс, которая на самом деле была компьютер, и по-нажимала пальцем на экран. «Продиктуй по буквамего фамилию». – «Ш.Е.Л.Л». Она еще понажимала,и пошевелила лицом, и сказала: «Ничего». – «Ниче-го?» – «Либо он ничего не купил, либо расплатилсяналичными». – «Акшакак, я щас». – «Прошу проще-ния?» – «Оскар Шелл… Привет, мам… Потому что я втуалете… Потому что он был в кармане… Угу… Угу…Немного, но можно я тебе перезвоню, когда я не в туа-лете… Типа через полчаса?.. Не по телефону… На-верное… Угу… У-гу. О’кей, мам… Да… Пока».

«Тогда у меня еще вопрос». – «Ты со мной разго-вариваешь или по телефону?» – «С вами. Эти блок-ноты у витрин давно там лежат?» – «Я не знаю». –«Он умер больше года назад. Это ведь уже давно,

да?» – «Так долго они бы точно не пролежали». – «Выабсолютно уверены?» – «Не абсолютно, но увере-на». – «Процентов на семьдесят пять или больше?» –«Больше». – «На девяносто девять?» – «Меньше». –«На девяносто?» – «Около того». Я на несколько се-кунд сконцентрировался. – «Это ж до фигищи процен-тов».

Я побежал домой, и еще полазил в Интернете, иобнаружил, что в Нью-Йорке 472 человека по фами-лии Блэк. Адресов было 216, потому что некоторыеБлэки, само собой, жили вместе. Я подсчитал, что ес-ли каждую субботу заходить к двум, что казалось по-сильным, плюс праздники, минус репетиции «Гамле-та» и другие дела, типа геологических и нумизматиче-ских конвенций, то у меня уйдет около трех лет, чтобыобойти всех. Но не могу же я ждать три года. Я напи-сал письмо.

Cher Marcel!Alló. Я мама Оскара. Я тут пораскинула

мозгами и пришла к выводу, что непонимаю, зачем Оскару этот французский,поэтому больше он не будет ходить квам по воскресеньям, как раньше. Я вамочень благодарна за все, чему вы егонаучили, особенно за условное время, котороеполнейший прикол. Само собой, не звонитемне, когда Оскар не придет на урок, потому

что я уже об этом знаю, потому что я такрешила. И еще я буду по-прежнему оплачиватьего занятия, поскольку вы клевый.Votre ami dévoéeMademoiselle Шелл

Это и был мой гениальный план. Находить по вы-ходным людей с фамилией Блэк и выяснять у них все,что они знают про ключ и вазу из папиной кладовки.Через полтора года я буду знать все. Или хотя бы, чтонужен новый план.

Конечно, мне хотелось поговорить с мамой уже в туночь, когда я решил начать свой поиск, но я не мог. Непотому, что думал, что мне влетит за то, что сую нос,куда не надо, и не потому, что боялся, что она разо-злится из-за вазы, и даже не потому, что сам злилсяна нее за то, что она столько тусуется с Роном, хотяей следует пополнять резервуар слез. Не могу объяс-нить, почему, но я был уверен, что она не знает ни провазу, ни про конверт, ни про ключ. Замок был тольконаш с папой.

Поэтому, если в те восемь месяцев, что я ходил поНью-Йорку, она спрашивала, куда я иду и когда вер-нусь, я отвечал только: «По делам. Буду позже». Чтобыло особенно странно, и в чем стоило разобраться– так это почему она никогда ничего не уточняла, типа«По каким делам?» или «Когда позже?», хотя обычно

очень за меня волновалась, особенно после смертипапы. (Она мне купила мобильник, чтобы мы всегдамогли друг друга найти, и велела ездить на такси, ане на метро. Она даже водила меня в полицейскийучасток на отпечатки пальцев, что вообще было су-перски.) Так почему же она вдруг стала обо мне забы-вать? Уходя на поиск замка, я становился чуточку лег-че, потому что приближался к папе. Но и чуточку тяже-лее, потому что я чувствовал, как удаляюсь от мамы.

В ту ночь, лежа в кровати, я не переставая думалпро ключ и как каждые 2,777 секунды в Нью-Йоркерождается новый замок. Я достал «Всякую всячину,которая со мной приключилась» из зазора между кро-ватью и стеной и немного ее полистал, надеясь, чтоэто мне поможет заснуть.

Спустя вечность я встал и подошел к шкафу, в ко-тором был спрятан телефон. После наихудшего дняя его оттуда ни разу не вынимал. Это было простоневозможно.

Я часто думаю про те четыре с половиной минутымежду тем, когда я пришел домой, и тем, когда по-звонил папа. Стэн погладил меня по лицу, чего рань-ше никогда не делал. Я в последний раз поднялся налифте. Я открыл дверь в квартиру, поставил на полсумку и снял ботинки, как будто все зашибись, пото-му что я ведь не знал, что на самом деле все простоужас, потому что откуда мне было знать? Я погладил

Бакминстера, чтобы показать ему, как я его обожаю. Яподошел к телефону проверить сообщения и прослу-шал их одно за другим.

Сообщение первое: 8:52 Сообщение второе:9:12 Сообщение третье: 9:31 Сообщениечетвертое: 9:46 Сообщение пятое: 10:04

Я подумал о том, чтобы позвонить маме. Я поду-мал о том, чтобы схватить мою рацию и радироватьбабушке. Я отмотал сообщения к началу и прослушалих снова. Я посмотрел на часы. Было 10:22:21. Я по-думал о том, чтобы убежать из дома и больше нико-гда ни с кем не разговаривать. Я подумал о том, что-бы спрятаться под кровать. Я подумал о том, чтобыпоехать к башням-близнецам и посмотреть, не смогули как-нибудь спасти его сам. И тогда зазвонил теле-фон. Я посмотрел на часы. Было 10:22:27.

Я знал, что нельзя допустить, чтобы мама услыша-ла эти сообщения, потому что оберегать ее – один измоих наипервейших raisons d’être, поэтому я поступилвот как: я взял деньги из папиного НЗ на комоде и по-шел в «Радио шек»23 на Амстердам24. Там я увидел потелеку, как падает первая башня. Я купил новый те-лефон, который был в точности такой же, как наш, и

23 Сеть магазинов электроники и электротоваров.24 Название одной из авеню в Манхэттене.

примчался домой, и переписал на него наше привет-ствие со старого телефона. Я замотал старый теле-фон шарфом, который бабушка так и не довязала из-за моей несговорчивости, и положил его в целлофа-новый пакет, а пакет положил в коробку, а коробку –в другую коробку, а ее – к себе в шкаф под кучу ба-рахла, типа набора моих ювелирных инструментов иальбомов с иностранными монетами.

В ту ночь, когда я решил, что поиск замка – мойсамый главный raison d'être – raison, перед которыммеркнут все другие raisons, – мне было необходимоего услышать.

Я жутко старался не нашуметь, вынимая из тайникателефон. Хоть громкость была почти нулевая, чтобыпапин голос не разбудил маму, он все равно заполнилкомнату, типа как свет, даже когда он тусклый.

Сообщение второе. 9:12. Это опять я. Тытам? Алло? Прости, если. Здесь немного.Дымно. Я надеялся, что застану. Тебя. Дома. Незнаю, слышал ли ты уже, что произошло. Но.Я. Просто хотел дать знать, что в порядке.Все. Нормально. Когда прослушаешь, позвонибабушке. Скажи ей, что я в порядке. Я скороеще позвоню. Пожарные, наверное, будут. Здесьвот-вот. Я позвоню.

Я снова завернул телефон в недовязанный шарф и

положил его обратно в пакет, а пакет положил обратнов коробку, а коробку – в другую коробку, и все это – вшкаф под кучу барахла.

Я до бесконечности пялился на фальшивые звез-ды.

Я изобретал.Я наставил себе синяк.Я изобретал.Я встал, подошел к окну и взял рацию. «Бабушка?

Бабушка, как слышишь меня? Бабушка? Бабушка?» –«Оскар?» – «Я в порядке. Прием». – «Так поздно. Чтослучилось? Прием». – «Я тебя разбудил? Прием». –«Нет. Прием». – «Что ты делала? Прием». – «Болталас жильцом. Прием». – «Он до сих пор не спит? При-ем». Мама сказала, чтобы я не задавал бабушке во-просов про жильца, но часто это само собой получа-лось. «Нет, – сказала бабушка, – он только что ушел. Унего были дела по хозяйству. Прием». – «В 4:12 утра?Прием».

Жилец поселился у бабушки сразу после смертипапы, но хоть я и бывал у нее в квартире практиче-ски каждый день, я ни разу его не встретил. Он по-стоянно бегал по хозяйственным делам, или дремал,или принимал душ, даже когда вода не шумела. Ма-ма сказала: «Мне кажется, бабушке очень одиноко, тыне думаешь?» Я ей ответил: «Мне кажется, всем лю-

дям одиноко». – «Но у бабушки нет ни мамы, ни такихдрузей, как Даниэль и Джейк, ни хотя бы Бакминсте-ра». – «Это правда». – «Может, ей нужен воображае-мый друг». – «Но я-то настоящий», – сказал я. «Да,и она любит, когда ты у нее бываешь. Но у тебя ведьесть еще школа, и друзья, и репетиции «Гамлета», икружки…» – «Пожалуйста, не называй их кружками». –«Я только хотела сказать, что ты не можешь быть сней постоянно. И еще ей, наверное, хочется, чтобы унее был друг ее возраста». – «Откуда ты знаешь, чтоее воображаемый друг старый?» – «Ты прав, я этогоне знаю».

Она сказала: «Каждому человеку нужен друг». –«Это ты про Рона?» – «Нет. Это я про бабушку». –«Хотя, на самом деле, про Рона». – «Нет, Оскар. Непро Рона. И мне не нравится твой тон». – «Обычныйтон». – «Не обычный, а инкриминирующий». – «Я да-же не знаю, что значит «инкриминирующий», – как этоможет быть мой тон?» – «Ты хотел, чтобы мне сталостыдно за то, что у меня есть друг». – «Нет, не хотел».Она провела рукой с обручальным кольцом по сво-им волосам и сказала: «Ты знаешь, я действительноговорила только про бабушку, Оскар, но это правда.Мне тоже нужны друзья. Что в этом плохого?» Я по-жал плечами. «Разве ты не думаешь, что и папе хо-телось бы, чтобы у меня были друзья?» – «Обычный

тон».Бабушка живет в доме через дорогу. Мы на пятом

этаже, а она на третьем, но разница практически неза-метна. Иногда она мне пишет записки на окне, кото-рые я читаю в бинокль, а однажды мы с папой потра-тили весь вечер, проектируя бумажный самолет, кото-рый можно было бы запускать из нашей квартиры вее. Стэн стоял на улице и подбирал наши неудавши-еся попытки. Я помню одну записку, которую она на-писала вскоре после того, как умер папа: «Не уходи».

Бабушка высунулась в окно и приложила рацию за-предельно близко к губам, отчего у нее поплыл го-лос. «Ты в порядке? Прием?» – «Бабушка? Прием?» –«Да? Прием». – «Почему спички такие короткие? При-ем». – «В каком смысле? Прием». – «Всегда кажет-ся, что они сгорят целиком. Под конец все торопят-ся, а иногда даже обжигают пальцы. Прием». – «Я неспециалист, – сказала она, как всегда принижая се-бя, прежде чем высказать свое мнение, – но я думаю,спички короткие для того, чтобы умещаться в карма-не. Прием». – «Ага, – сказал я, балансируя подбород-ком на руке, а локтем на подоконнике. – Мне тожетак кажется. А что, если сделать карманы поглубже?Прием». – «Я в этом мало что смыслю, но думаю, чтолюдям будет трудно доставать вещи, если сделать ихочень глубокими.

Прием». – «Точно, – сказал я, меняя руки, потомучто одна затекла. – А что если придумать переноснойкарман? Прием». – «Переносной карман? Прием». –«Ага. Он будет типа как носок, но только с липучкойснаружи, чтобы его можно было ко всему прицепить.Не совсем сумка, потому что он все-таки часть одеж-ды, но и не совсем карман, потому что снаружи, и ещесъемный, а в этом куча преимуществ: во-первых, изнего легче перекладывать вещи, когда меняешь одеж-ду, а во-вторых, в нем можно носить большие вещи,поскольку карман всегда можно отцепить и достать ихдаже из глубины. Прием». Она приложила руку к тойстороне ночной рубашки, под которой сердце, и сказа-ла: «Звучит на сто долларов. Прием». – «Переноснойкарман убережет много пальцев от обжигания корот-кими спичками, – сказал я, – и не даст потрескатьсягубам из-за короткого «Чапстика»25. А кстати, почемушоколадные батончики такие маленькие? У тебя ко-гда-нибудь было, чтобы ты один съела – и больше незахотелось? Прием». – «Мне нельзя шоколад, – ска-зала она. – Но я тебя прекрасно понимаю. Прием». –«В нем можно будет носить длинные расчески, что-бы их хватало сразу на весь пробор, и большие кар-мандаши». – «Кармандаши?» – «Карандаши для пе-реносных карманов». – «Да-да». – «Большие карман-

25 Лечебная защитная помада для губ.

даши удобнее держать, когда у тебя пальцы, как мои –толстые, а еще можно было бы натренировать спаса-тельных птиц, чтобы они использовали этот карман,как сранец». – «Я не поняла». – «Если его прицепитьк спасательному жилету из птичьего корма».

«Оскар? Прием». – «Я в порядке. Прием». – «По-чему ты не спишь, лапонька? Прием». – «В какомсмысле? Прием». – «Почему ты не спишь? Прием?»– «Я скучаю по папе. Прием». – «Я тоже. Прием». –«Я очень по нему скучаю. Прием». – «И я. Прием». –«Все время. Прием». – «Все время. Прием». Я не могей объяснить, что скучаю по нему больше – больше,чем она, больше, чем все на свете, потому что я немог рассказать ей про телефон. Эта тайна была ды-рой в моем сердце, в которую проваливалась любаярадость. «Я тебе когда-нибудь рассказывала, как де-душка останавливался и гладил встречных животных,всегда, даже если очень спешил? Прием?» – «Ты мнеоб этом рассказывала гуголплекс раз. Прием». – «Апро то, как у него руки были такие огрубевшие и крас-ные от скульптур, что иногда я ему говорила – в шутку,конечно, что это не он лепит скульптуры, а они его?Прием». – «Про это тоже. Но можешь по новой рас-сказать, если хочешь. Прием». Она рассказала по но-вой.

По улице, которая нас разделяла, проехала «Ско-

рая», и я представил того, кто внутри, и что с нимслучилось. Как он, типа, сломал лодыжку, выполняянавороченный трюк на скейтборде. Или как умираетот ожогов третьей степени, покрывающих девяностопроцентов его тела.

А вдруг я его знаю? А вдруг кто-то смотрит на эту«Скорую» и думает, что внутри я?

Что если сделать прибор, распознающий всех, ко-го ты знаешь? Тогда у едущей по улице «Скорой» накрыше могла бы загораться надпись:

НЕ ВОЛНУЙСЯ! НЕ ВОЛНУЙСЯ!

если прибор того, кто внутри, не распознал прибо-

ры тех, кто снаружи. А если распознал, то на «Скорой»могло бы загораться имя того, кто внутри, и либо:

НИЧЕГО СЕРЬЕЗНОГО!

НИЧЕГО СЕРЬЕЗНОГО!

либо, если это что-то серьезное:

ЭТО СЕРЬЕЗНО! ЭТО СЕРЬЕЗНО!

Еще можно распределить всех, кого ты знаешь, по

тому, как сильно их любишь, и если прибор того, ктов «Скорой», распознал прибор того, кого он большевсех любит, или того, кто больше всех любит его, иесли у того, кто в «Скорой», по-настоящему тяжелаятравма, и он может даже умереть, на «Скорой» моглобы загораться:

ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ПРОЩАЙ!

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Еще может быть так, что кто-нибудь окажется пер-вым номером в списках сразу многих людей, и когдаон будет умирать, а «Скорая» – ехать по улицам вбольницу, на ней постоянно будет гореть:

ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ПРОЩАЙ!

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

«Бабушка? Прием?» – «Что, лапонька? Прием?»– «Если дедушка был такой хороший, почему он то-гда от тебя ушел? Прием». Она сделала полшага на-зад и пропала из вида. «Он не хотел уходить. Емупросто пришлось. Прием». – «Но почему пришлось?Прием». – «Я не знаю. Прием». – «И ты не сердишь-ся? Прием». – «На него? За то, что он ушел? При-ем». – «На себя. За то, что не знаешь, почему. При-ем». – «Нет. Прием». – «И не расстраиваешься? При-ем». – «Очень расстраиваюсь. Прием». – «Не отклю-чайся», – сказал я, и подбежал к своему походномунабору, и схватил дедушкин фотик. Я подошел с нимк окну и щелкнул ее окно. Вспышка осветила улицу,которая нас разделяла.

10. Уолт 9. Линди 8. Алиша

Бабушка сказала: «Я только надеюсь, что ты никогоне будешь любить так же сильно, как я тебя. Прием».

7. Фарлей6. Минч/Тюбик (поровну)5. Стэн

Я услышал, как она поцеловала кончики своихпальцев, а потом подула на них.

4. Бакминстер 3. Мама

Я тоже послал ей воздушный поцелуй.

2. Бабушка

«Отбой», – сказал кто-то из нас.

1. Папа

Нам нужны карманы побольше, размышлял я ужев постели, поджидая, когда истекут семь минут, необ-ходимых нормальному человеку, чтобы заснуть. Намнужны громаднейшие карманы – такие, чтобы в нихумещались наши семьи, и наши друзья, и даже лю-ди, которых нет в наших списках, незнакомые, кото-рых мы все равно хотим защитить. Нам нужны карма-ны для муниципальных округов и целых городов, кар-маны, способные вместить всю Вселенную.

Восемь минут тридцать две секунды…Но я знал, что карманы не бывают такими боль-

шими. В конце концов все потеряют всех. Нет такогоизобретения, чтобы это предотвратить, и поэтому в туночь я чувствовал себя, как та самая последняя чере-паха, на которой держались все остальные.

Двадцать одна минута, одиннадцать секунд…Ну, а ключ я повесил на веревочку рядом с ключом

от квартиры и носил, как колье.Ну, а сам я не мог заснуть еще долго-долго. Бак-

минстер свернулся рядышком, и я поспрягал немного,чтобы не думать о другом.

Je suisTu esIl/elle estNous sommesVous êtesIls/elles sontJe suisTu esIl/elle estNous

Ночью я проснулся только один раз, потому что Бак-минстер положил мне лапы на веки. Он, наверное, по-чувствовал, что мне снятся кошмары.

Мои чувства

12 сентября 2003 года Дорогой Оскар!Я пишу из аэропорта.Мне так много нужно тебе сказать. Я хочу начать

сначала, потому что другого ты не заслуживаешь. Яхочу рассказать тебе все, не пропуская ни одной ме-лочи. Но где начало? И что значит все?

Сейчас я старая, а когда-то была девчонка. Этоправда. Я была, как ты. В мои обязанности входи-ло доставать из почтового ящика почту. Однажды тамоказалась записка. На ней был наш адрес, но не былоимени адресата. Значит, она и мне, подумала я. Я ееразвернула. Многие слова были вымараны из текстацензором.

14 января 1921 годаПолучателю этого письма:

Меня зовут ХХХХХХХ ХХХХХХХХХ, и яХХХХХХХХ в турецком исправительно-трудовомлагере, барак ХХ. Я знаю, что мне повезло ХХХХХХХХХ, что я вообще жив. Я решил написатьтебе, не зная, кто ты. Мои родители ХХХХХХХХХХ. Мои братья и сестры ХХХХХ ХХХХ, ноглавное ХХХХХХ ХХ ХХХХХХХХ! Я пишу ХХХ ХХХХХХХХХХХХХХ каждый день с тех пор, как я

здесь. Я обмениваю хлеб на марки, но ответапока не получил. Я утешаю себя тем, что нашиписьма просто не отправляются.

ХХХ ХХ ХХХХХХ, или хотя бы ХХХХХХХХХХХХ?

ХХ ХХХХХ Х ХХ на протяжении ХХХХХ ХХ.ХХХ ХХХ ХХ ХХХХХ и ХХХХХ ХХ ХХХХХХХ

ХХХ, но ни разу ХХХ ХХ ХХХХХХ, ХХХХХХХХХХХХХХ ХХХХХ кошмаре?

ХХХ ХХХ, ХХ ХХХХХ ХХ ХХХХХХХ! ХХХХХХХ ХХХ ХХ ХХХ ХХХХХХХХ написать мне паруслов, я буду признателен до небес. Некоторые изХХХХХХ ХХХХ получают почту, поэтому я знаю,что ХХ ХХ ХХХХХХХХ. Пожалуйста, вложи своефото и напиши, как тебя зовут. Ничего не забудь.С огромной надеждой Искренне твой,ХХХХХХХХ ХХХХХХХХХ

Я примчалась с письмом к себе в комнату. Я спря-тала его под матрас. Я никогда не сказала о нем ни от-цу, ни матери. Много ночей подряд я не могла уснуть,строя догадки. За что его отправили в турецкий испра-вительно-трудовой лагерь? Почему письмо пришлочерез пятнадцать лет после того, как он его написал?Где оно находилось все эти годы? Почему никто емуне ответил? Он ведь сказал, что другие получают по-чту. Почему он отправил письмо нам? Откуда он знаетназвание моей улицы? Откуда он знает про Дрезден?

Где он выучил немецкий? Что с ним стало потом?Я попробовала составить его портрет по письму.

Слова были совсем простые. Хлеб всегда значитхлеб. Почта есть почта. Огромная надежда – этоогромная надежда, и ничего больше. Но еще был по-черк.

И вот я попросила отца, твоего прадеда, которогосчитала самым лучшим, самым добрым человеком насвете, написать мне письмо. Я сказала, что неважно, очем оно будет. Только напиши, – сказала я. Что угодно.

Родная моя!Ты хотела, чтобы я написал тебе письмо, и вот

я пишу тебе письмо. Я понятия не имею, ни зачемего пишу, ни о чем мне следует написать, но этовсе равно, потому что я слишком тебя люблю иуверен, что ты попросила из лучших побуждений.Надеюсь, что когда-нибудь и тебе доведетсяузнать, как приятно сделать для любимого то,чего сам не понимаешь.Твой отец

Ничего, кроме этого письма, у меня от отца не оста-лось. Даже фотографии.

Дальше я пошла в тюрьму. Мой дядя был тамохранником. Мне удалось заполучить образец почер-ка убийцы. Дядя попросил его написать ходатайствоо досрочном освобождении. Это была злая шутка.

В Тюремное управление:Меня зовут Курт Шлютер. Я заключенный

номер 24 922. Сюда в тюрьму меня поместилинесколько лет назад. Когда точно, не знаю.Календарей у нас нет. Я рисую на стене линиимелом. Но во время дождя дождь попадает вокно, когда я сплю. И когда я встаю, линий нет.Поэтому я точно не знаю, сколько прошло. Яубил брата. Раскроил ему голову лопатой. Потом,после, той же лопатой я закопал его в саду. Землябыла красная. Над тем местом в траве, над ним,лез сорняк. Я часто вставал по ночам на колени ивыдирал его, чтобы никто не узнал.

Я сделал страшную вещь. Я верю в загробнуюжизнь. Я знаю, что сделанного не воротишь.Жаль, что прожитые дни нельзя смыть также просто, как меловые линии прожитых дней.Я постарался исправиться. Я помогаю другимзаключенным выполнять их обязанности.

Я теперь терпелив.Вам это, может, и все равно, но у брата был

роман с моей женой. Жену я не убил. Я хочу к нейвернуться, потому что простил ее.

Если вы меня освободите, я будудобропорядочным, тихим и неприметным.

Прошу вас рассмотреть мое ходатайство.Курт Шлютер, заключенный № 24 922

Позднее дядя сказал мне, что этот заключенный

пробыл в тюрьме больше сорока лет. Он вошел в нееюношей. А когда писал мне письмо, был старым исломленным. Его жена вторично вышла замуж. У неебыли дети и внуки. Хоть он мне этого и не говорил, ядогадалась, что дядя дружил с заключенным. Он то-же потерял жену и тоже был в тюрьме. Он мне этогоне говорил, но я поняла по голосу, что он заботитсяо заключенном. Они охраняли друг друга. И когда че-рез несколько лет я спросила у дяди, что стало с темзаключенным, дядя сказал, что он все еще в тюрьме.Он продолжал писать письма в управление. Он про-должал казнить себя и прощать жену, не подозревая,что пишет в пустоту. Дядя брал письма, обещая, чтоони будут доставлены. Но они оставались у него. Всеящики его комода были ими забиты. Помню, я одна-жды подумала, что одно это способно толкнуть чело-века на самоубийство. Я оказалась права. Мой дядя,твой двоюродный прадед, покончил с собой. Конечно,я допускаю, что заключенный не имел к этому никако-го отношения.

Три письма уже можно было сравнить. Я, по край-ней мере, увидела, что почерк осужденного на прину-дительные работы больше похож на почерк моего от-ца, чем на почерк убийцы. Но я поняла, что мне пона-добятся еще письма. Чем больше, тем лучше.

Тогда я пошла к своему учителю музыки. Мне все-

гда хотелось его поцеловать, но я боялась, что он ме-ня засмеет. Я попросила его написать письмо. А по-том попросила сестру моей матери. Она любила тан-цевальную музыку, но терпеть не могла танцевать.

Я попросила свою одноклассницу Мэри написатьмне письмо. Она была смешная и неуемная. Когда ро-дителей не было, ей нравилось носиться по всему до-му раздетой даже и в более старшем возрасте. Ее ни-что не смущало. Я ей так завидовала, потому что самавсе время смущалась и страдала от этого. Она обо-жала скакать на постели. Она скакала столько лет, чтооднажды на моих глазах на матрасе разошлись швы.Небольшая комната заполнилась перьями. Наш смехне давал им осесть. Я подумала про птиц. Смогли быони летать, если бы никто нигде не смеялся?

Я пошла к бабушке, твоей прапрабабушке, и попро-сила написать мне письмо. Это была мамина мама.Мать матери матери твоего отца. Я ее почти не зна-ла. Мне и не хотелось ее знать. Кому нужно прошлое,думала я, как всякий ребенок. Я не предполагала, чтопрошлому могу быть нужна я.

Какого рода письмо? – спросила бабушка.Я сказала, чтобы она написала все, что захочет.Ты хочешь от меня письмо? – спросила она.Я сказала да.Дай тебе Бог здоровья, – сказала она.

Письмо, которое она мне дала, было на шестидеся-ти семи страницах. Это была история ее жизни. Моюпросьбу к ней она превратила в свою просьбу ко мне.Слушай меня.

Я столько всего для себя открыла. В юности она пе-ла. Девочкой побывала в Америке. Я об этом не зна-ла. Она так часто влюблялась, что начала сомневать-ся, влюбляется ли вообще или с ней происходит что-то более прозаическое. Я узнала, что она так и не на-училась плавать и поэтому всегда любила реки и озе-ра. Она попросила отца, моего прадеда, твоего пра-прапрадеда, купить ей голубку. А он купил ей косын-ку. Тогда она представила, что косынка – это голубка.Она даже убедила себя, что косынка умеет летать, ноне летает, чтобы никто не узнал, кто она на самом де-ле. Вот как она любила своего отца.

Письмо погибло, но его заключительные строчкинавсегда остались со мной.

Она написала: я бы хотела снова статьдевочкой, и чтобы вся жизнь снова былавпереди. Я страдала чаще, чем следовало. Арадости, которые мне выпали, не всегдарадовали. Теперь я бы прожила иначе. Когдая была в твоем возрасте, дедушка купилмне рубиновый браслет. Он был большойи болтался на запястье. Не браслет, ацелое ожерелье. Позднее дедушка признавался,

что специально просил ювелира сделать еготаким. Он хотел, чтобы размер браслета былсимволом его любви. Больше рубинов – большелюбви. Но носить его было мукой. Я вообщеего не носила. И вот главное, что я хочу тебесказать. Если я решу подарить тебе браслет,я сперва дважды измерю твое запястье.С любовьюТвоя бабушка

У меня были письма от всех моих знакомых. Я раз-ложила их на полу своей спальни и попробовала си-стематизировать. Ровно сто писем. Я постоянно пе-рекладывала их из одной стопки в другую, отыскиваясвязи. Я хотела понять.

Через семь лет вновь возник один знакомый из дет-ства, и как раз когда я больше всего в нем нуждалась.Я была в Америке всего пару месяцев. Жила на по-собие агентства, но скоро предстояло начать зараба-тывать самой. Я понятия не имела, чем буду зараба-тывать. Целыми днями читала газеты и журналы. Хо-тела выучить идиомы. Хотела стать настоящей аме-риканкой. Перемывать кости. Выпускать пар. Без пя-ти минут в яблочко. Всплывать в памяти. Наверное,я звучала нелепо. А хотелось звучать естественно. Ямахнула на это рукой.

Я его не видела с тех пор, как все потеряла. Я о немне вспоминала. Он дружил с моей старшей сестрой

Анной. Однажды я случайно увидела, как они целуют-ся в поле за сараем на задворках нашего дома. Я таквозбудилась. Показалось, что это я с ним целуюсь. Яеще никогда не целовалась. Но возбудилась больше,чем если бы целовалась сама. Дом у нас был неболь-шой. Мы с Анной спали в одной постели. Ночью я ейобо всем рассказала. Она взяла с меня слово никомуоб этом не говорить. Я обещала.

Она сказала: Почему я должна тебе верить?Я хотела сказать: Потому что это перестанет быть

только моим, если я кому-нибудь расскажу. Я сказала:Потому что я твоя сестра.

Спасибо.Можно я буду смотреть, как вы целуетесь?Можно ты будешь смотреть, как мы целуемся?Ты мне заранее говори, где вы собираетесь цело-

ваться, а я буду там прятаться и смотреть. Ее смехудержал бы в небе целую стаю птиц. Так она сказаламне да.

Иногда это происходило в поле за сараем на за-дворках нашего дома. Иногда за каменной оградой водворе школы. Всегда за чем-нибудь. Я гадала, сказа-ла ли она ему. Я гадала, чувствует ли она, как я на нихсмотрю, возбуждает ли ее это.

Почему я напросилась смотреть? Почему она со-гласилась?

Я и к нему обращалась, когда пыталась разузнатьпро осужденного на принудительные работы. Я ковсем обращалась.

Прелестной младшей сестричке Анны:Вот письмо, о котором ты просила. Во мне

почти два метра роста. У меня карие глаза.Многие считают, что у меня громадные руки.Я хочу быть скульптором и хочу жениться натвоей сестре. Других желаний у меня нет. Я могунаписать еще, но это самое важное.Твой друг Томас

Через семь лет я вошла в булочную – а там он. У егоног лежали собаки, а сбоку стояла клетка с какой-топтицей. Эти семь лет были не как семь лет. Но и некак семьсот лет. Их протяженность не измерить года-ми, как океаном не объяснить путь, который мы про-делали, как всех мертвых не сосчитать. Мне захоте-лось убежать от него и захотелось подойти к нему. Яподошла.

Ты Томас? – спросила я.Он покачал головой – нет.Томас, – сказала я. Я уверена.Он покачал головой – нет.Из Дрездена.Он показал мне правую ладонь с татуировкой НЕТ.Я тебя помню. Я подсматривала, как ты целуешься

с моей сестрой.Он достал маленькую книжицу и написал: Я не го-

ворю. Прости.Я расплакалась. Он утер мне слезы. Но так и не

признал, что он – это он. Никогда не признал.Мы провели вместе вечер. Все время хотелось к

нему прикоснуться. Я так давно его не видела, и онпробудил во мне такую жалость. Семь лет назад онбыл великаном, а теперь казался маленьким. Я хоте-ла отдать ему деньги, которые мне дали в агентстве.Я не спешила рассказывать о себе, но жаждала знатьо нем. Мне хотелось оберегать его, и я была уверена,что смогу, хотя сама была беззащитной.

Я спросила: Ты стал скульптором, как мечтал?Он показал мне правую ладонь, и наступило мол-

чание.Нам столько нужно было друг другу сказать, но мы

не знали, как.Он написал: Ты в порядке?Я сказала: У меня глаза паршивят.Он написал: Но ты в порядке?Я сказала: Это очень сложный вопрос.Он написал: Это очень простой ответ.Я спросила: Ты в порядке?Он написал: Бывают дни, когда я просыпаюсь с чув-

ством благодарности.

Мы еще долго говорили, но лишь снова и снова по-вторяли одно и то же.

Наши чашки опустели.День опустел.Я ощущала одиночество сильнее, чем если бы бы-

ла одна. Мы собирались разойтись в разные стороны.Мы ничего другого не умели.

Уже поздно, – сказала я.Он показал мне левую ладонь с татуировкой ДА. Я

сказала: Мне, наверное, пора.Он отлистнул назад несколько страниц в своей кни-

жице и указал на: Ты в порядке?Я кивнула, что да.Я направилась к выходу. Я решила идти к Гудзону

и идти дальше. По пути я бы подобрала камень потя-желее – и пусть вода заполнит мне легкие.

Вдруг я услышала, как он хлопнул в ладоши у меняза спиной.

Я обернулась, и он жестом подозвал меня к себе.Мне захотелось убежать от него и захотелось по-

дойти к нему.Я подошла.Он спросил, могу ли я ему попозировать. Он напи-

сал свой вопрос по-немецки, и я только тогда осозна-ла, что все это время он писал по-английски, и я го-ворила по-английски. Да, – сказала я по-немецки. Да.

Мы договорились на завтра.Его квартира была как зоопарк. Повсюду звери.

Собаки и кошки. Дюжина птичьих клеток. Аквариум.Стеклянный куб со змеями, ящерицами и насекомы-ми. Мыши в клетках, чтобы их не съели коты. ПростоНоев ковчег.

Но в одном углу была чистота и порядок.Он сказал, что он специально отделил это место.

Для чего?Для скульптур.Я хотела спросить, от чего или от кого он его отде-

лил, но не спросила.Он провел меня за руку. Полчаса мы обсуждали его

замысел. Я сказала, что готова на все.Мы выпили кофе.Он написал, что еще не делал скульптур в Америке.Почему не делал?Не мог.Почему не мог?Мы никогда не говорили о прошлом.Он открыл задвижку дымохода – я не знала, зачем.В соседней комнате щебетали птицы.Я сняла одежду.Я легла на диван.Он стал на меня смотреть. Я впервые была обна-

женной перед мужчиной. Интересно, знал ли он об

этом?Он подошел и стал двигать мое тело, как будто я

была куклой. Он заложил мне руки за голову. Он слег-ка согнул в колене мою правую ногу. Я решила, что егоруки огрубели от скульптур, которые он лепил рань-ше. Он опустил мой подбородок. Он развернул моикисти ладонями вверх. Его взгляд залатал дыру в са-мом центре моего существа.

На следующий день я пришла опять. И на следую-щий. Я перестала искать работу. Его взгляд – един-ственное, что имело значение. Ради него я всем былаготова пожертвовать.

Каждый раз все повторялось.Он говорил о своем замысле.Я говорила, что сделаю все, что он скажет.Мы пили кофе.Мы никогда не говорили о прошлом.Он открывал задвижку дымохода.В соседней комнате щебетали птицы.Я раздевалась.Он придавал мне позу.Он меня лепил.Порой я думаю о тех ста письмах, что остались раз-

ложенными на полу моей спальни. Если бы не они,может, наш дом не горел бы так ярко? По окончаниисеансов я смотрела на скульптуру. Он уходил кормить

животных. Он давал мне возможность побыть с нейнаедине, хотя я никогда не просила его об этом. Онпонимал.

Почти сразу стало очевидно, что он лепит Анну. Онпытался воспроизвести ту девочку семилетней дав-ности. Он лепил, глядя на меня, а видел ее. Поиск по-зы занимал все больше и больше времени. Он трогалменя везде. Он меня перекладывал. Он потратил це-лых десять минут, сгибая и разгибая мое колено. Онскладывал и выпрямлял мои руки.

Надеюсь, это тебя не смущает, – написал он по-немецки в своей книжице.

Нет, – сказала я по-немецки. – Нет.Он сложил мою руку. Он распрямил мою руку. На

следующей неделе он возился с моей прической – нето пять, не то пятьдесят минут.

Он написал: Я ищу приемлемый компромисс.Как он не умер в тот вечер, хотела бы я знать.Он коснулся моих грудей, разведя их в стороны.Мне кажется, так хорошо, – написал он.Что хорошо, хотела бы я знать. И чем это лучше?Его руки были повсюду. Я рассказываю тебе об этих

вещах, потому что я их не стесняюсь, потому что онидля меня важны. И я не сомневаюсь, что ты меня пой-мешь. Ты единственный, в ком я не сомневаюсь, Ос-кар.

Поиск позы и был лепкой. Он лепил меня. Он пы-тался сделать меня той, которую смог бы любить.

Он раздвинул мне ноги. Его ладони прижались к мо-им бедрам изнутри. Мои бедра прижались к его ладо-ням снаружи. Он надавил.

В соседней комнате щебетали птицы.Мы искали приемлемый компромисс.На следующей неделе он размял тыльные стороны

моих ног, а еще через неделю лег сзади. Я впервыезанималась любовью. Интересно, знал ли он об этом?Это было все равно как плакать. Я подумала: Зачемлюди вообще занимаются любовью?

Я смотрела на недолепленную скульптуру своейсестры, а недолепленная девочка смотрела на меня.Зачем люди вообще занимаются любовью?

Мы вместе дошли до булочной, в которой первыйраз встретились.

Вместе, но порознь.Мы сели за столик. По одну сторону, лицом к окнам.Меня не волновало, сможет ли он меня полюбить.

Меня волновало, сможет ли он во мне нуждаться. Янашла в его книжице чистую страницу и написала: По-жалуйста, женись на мне.

Он посмотрел на свои руки.ДА и НЕТ.Зачем люди вообще занимаются любовью?

Он взял ручку и написал на следующей и послед-ней странице: Никаких детей.

Это было наше первое правило.Поняла, – сказала я по-английски.Больше мы по-немецки не говорили.На другой день мы с твоим дедушкой поженились.

Единственное животное

Я прочел первую главу «Краткой истории времени»,

когда папа был еще жив, и у меня возникли запре-дельно тяжелые гири на сердце от того, как, в сущно-сти, мало значит человеческая жизнь и как в сравне-нии со Вселенной и в сравнении с вечностью вообщене важно, что я существую. Когда в ту ночь папа укла-дывал меня спать и мы обсуждали книгу, я спросил,знает ли он решение этой задачи. «Какой задачи?» –«Того, что наша жизнь так мало значит». Он сказал:«Ну, смотри: что будет, если самолет сбросит тебя по-среди пустыни Сахара, и ты возьмешь пинцетом од-ну песчинку и сдвинешь ее на один миллиметр?» –«Вероятно, я умру от обезвоживания». Он сказал: «Яимею в виду, в тот момент, когда ты сдвинешь песчин-ку. Что это будет означать?» Я сказал: «Без понятия,а что?» Он сказал: «Подумай». Я подумал. «Ну, типа,что я сдвинул песчинку». – «Из чего следует?» – «Изчего следует, что я сдвинул песчинку». – «Из чего сле-дует, что ты изменил Сахару». – «И что?» – «Что? Ато, что Сахара – громаднейшая пустыня. Она суще-ствует десятки миллионов лет. А ты ее изменил!» –«Вот это да! – сказал я, садясь на кровати. – Я изме-нил Сахару». – «Из чего следует?» – сказал он. «Что?

Ну, скажи». – «И я ведь не говорю о том, чтобы нари-совать «Мону Лизу» или найти лекарство от рака. Яговорю всего лишь о том, чтобы сдвинуть одну пес-чинку на один миллиметр». – «Ага?» – «Если бы тыэтого не сделал, история человечества пошла бы поодному пути…» – «Угу?» – «Но ты это сделал, и поэто-му…» Я встал во весь рост, указал пальцами на фаль-шивые звезды и крикнул: «Я изменил ход истории че-ловечества!» – «Вот именно». – «Я изменил Вселен-ную!» – «Точно». – «Я Бог!» – «Ты атеист». – «Меня несуществует!» Я плюхнулся обратно в кровать, к немув охапку, и мы вместе раскололись.

Что-то типа этого я почувствовал, когда решилобойти всех жителей Нью-Йорка с фамилией Блэк.Может, в сравнении с вечностью и Вселенной это бы-ло ничто, но для меня это была задача, а задача мненеобходима, как акулам, которые умирают, если неплавают, о чем мне известно.

Ладно.Я решил, что пойду по именам в алфавитном по-

рядке, от Аарона к Яне, хотя ясно, что ходить по гео-графическим зонам было бы эффективнее. Что я ещерешил, так это изо всех сил скрывать правду о своемнамерении дома, и не скрывать ее не дома, потомучто так надо. Поэтому, если мама спросит: «Куда ты икогда вернешься?», я буду отвечать: «По делам, поз-

же». Но если какой-нибудь Блэк захочет что-нибудьузнать, я расскажу ему все. У меня были еще прави-ла: не быть сексистом, или расистом, или гомофобом,или плаксой, не дискриминировать против пожилых,инвалидов и дегенераторов и не обманывать без по-вода, чем я занимался постоянно. Я приготовил спе-циальный походный набор, куда вошли вещи первойнеобходимости, типа карманный фонарик «Магнум»,«Чапстик», несколько печений «Фиг Ньютонз»26, цел-лофановые пакеты для мусора и важных веществен-ных доказательств, мобильник, инсценировка «Гам-лета» (чтобы заучивать ремарки по дороге из одно-го места в другое, потому что у меня роль без слов),топографическая карта Нью-Йорка, ампулы с йодомна случай грязной бомбы, мои белые перчатки – самособой, две упаковки сока «Джюси Джюс»27, увеличи-тельное стекло, «Карманный словарь Ларусса» и ещекуча всего полезного. Пора было идти.

Когда я выходил, Стэн сказал: «День-то какой!» Ясказал: «Ага». Он спросил: «Какие планы?» Я показалему ключ. Он сказал: «Скважные?» Я сказал: «Оченьостроумно». Он покачал головой и сказал: «Не могудержаться. Так какие все-таки планы?» – «Квинс и

26 Особый вид высококалорийного мягкого печенья с начинкой из про-тертого инжира.

27 Сок в маленьких упаковках.

Гринвич Вилидж». – «Ты хотел сказать Грэ-нич Ви-лидж28?» Это было первое разочарование экспеди-ции: я-то думал, что Greenwich произносится фонети-чески и, значит, в нем есть «green»29, потому что тогдаэто был бы обалденный ключ. «Ну, типа».

На то, чтобы дойти до Аарона Блэка, у меня ушлотри часа и сорок одна минута, потому что обществен-ный транспорт меня напрягает, хотя и переходить мо-сты – тоже. Папа говорил, что иногда приходится вы-бирать, что тебя напрягает меньше, и это был одиниз таких разов. Я пересек Амстердам авеню, Колам-бус авеню, Центральный парк, Пятую авеню, Мэдисонавеню, Парк авеню, Лексингтон авеню, Третью аве-ню и Вторую авеню. Когда я был ровно посерединеМоста Пятьдесят девятой улицы30, я подумал о том,как всего в миллиметре за мной Манхэттен, а всегов миллиметре передо мной – Квинс. А как называют-ся части Нью-Йорка – ровно на полпути через Мид-таунский тоннель31, ровно на полпути через Бруклин-

28 Известный артистический район в Манхэттене, который, если сле-довать правилам правописания, должен произноситься как «Гринвич»,однако в Нью-Йорке его называют «Грэнич».

29 «Зеленый».30 Этот мост через Ист-Ривер более известен под названием «Квин-

сборо», так как соединяет Манхэттен с Квинсом. В Манхэттене он начи-нается от 59-й улицы, отсюда его второе название.

31 Проложен под рекой Ист-Ривер в районе 34-й улицы и, как и мост,

ский мост32, в самом центре Статенайлендского паро-ма33, когда он ровно посередине между Манхэттеноми Статен Айлендом, – которые не относятся ни к ка-кому округу?

по которому идет Оскар, соединяет Манхэттен с Квинсом.32 Самый старый мост Нью-Йорка соединяет Манхэттен с Бруклином.33 Паром регулярно курсирует между Манхэттеном и островом Статен

Айленд – пятым муниципальным округом Нью-Йорка.

Я сделал шаг вперед – и впервые оказался в Квин-се.

Я прошел через Лонг Айленд Сити, Вудсайд, Элм-херст и Джексон Хайтс34. Я все время тряс тамбури-ном, потому что это помогало мне не забыть, что хотьрайоны вокруг и разные, иду по ним прежний я. Когдая, наконец, дошел до нужного дома, то никак не могпонять, куда подевался швейцар. Сначала я подумал,что он отлучился за кофе, но прошло несколько минут,а его все не было. Я заглянул внутрь сквозь стеклян-ную дверь и увидел, что в парадном нет его стойки. Яподумал: Странно.

Я попробовал вставить мой ключ в замочную сква-жину, но вставился только самый кончик. Я увиделустройство с кнопками для квартир и нажал на кнопкуквартиры А. Блэка с номером 9Е. Никто не ответил.Я снова нажал. Ничего. Я нажал на кнопку и держалее пятнадцать секунд. Опять ничего. Я сел на пол иподумал, что вряд ли буду считаться плаксой, еслинемного пореву в подъезде жилого дома в Короне35.

«Ну, ладно, ладно, – сказал голос из динамика. –Раззвонились». Я аж подпрыгнул. «Здравствуйте, –сказал я, – меня зовут Оскар Шелл». – «Что ты хо-

34 Название районов в Квинсе.35 Жилой район в Квинсе.

чешь?» Голос звучал раздраженно, хотя я ничего пло-хого не сделал. «Вы знали Томаса Шелла?» – «Нет». –«Вы уверены?» – «Да». – «Вы знаете что-нибудь проключ?» – «Что ты хочешь?» – «Я ничего плохого несделал». – «Что ты хочешь?» – «Я нашел ключ, – ска-зал я. – И он был в конверте с вашим именем». –«Аарон Блэк?» – «Нет, просто Блэк». – «Это расхожаяфамилия». – «Я знаю». – «И к тому же цвет». – «Самособой». – «Всего хорошего», – произнес голос. «Но ятолько хочу узнать про ключ». – «Всего хорошего». –«Но…» – «Всего хорошего». Разочарование № 2.

Я сел на пол и заревел в подъезде жилого дома вКороне. Мне захотелось нажать сразу на все кнопки иобругать всех, кто жил в этом дебильном доме. Мнезахотелось наставить себе синяков. Я встал и снованажал на 9Е. На этот раз голос отозвался мгновенно.«Что. Ты. Хочешь?» Я сказал: «Томас Шелл был моимпапой». – «И что?» – «Был. Не есть. Он мертв». Голосничего не сказал, но я знал, что наверху продолжа-ют жать на кнопку «Говорите», потому что оттуда до-носились гудки, и стекла позвякивали от ветра, кото-рый и меня обдувал. Он спросил: «Сколько тебе лет?»Я сказал семь, потому что хотел получше его разжа-лобить, чтобы он мне помог. Ложь № 34. «Мой папамертв», – сказал я. «Мертв?» – «Бездыханен». Он ни-чего не сказал. Я опять услышал гудки. Мы стояли ли-

цом к лицу, только с разницей в девять этажей. Нако-нец, он сказал: «Он, должно быть, молодым умер». –«Ага». – «Сколько ему было?» – «Сорок». – «Совсеммолодой» – «Да». – «Могу я спросить, от чего?»

Мне не хотелось об этом говорить, но я вспомнилданное себе обещание и поэтому рассказал все. Яопять услышал гудки и удивился, как у него не устаетпалец. Он сказал: «Если ты поднимешься, я посмот-рю на этот ключ». – «Я не могу подняться». – «Поче-му не можешь?» – «Потому что вы на девятом эта-же, а я так высоко не поднимаюсь». – «Почему нет?»– «Это небезопасно». – «Здесь совершенно безопас-но». – «Пока что-нибудь не произойдет». – «Ничеготут с тобой не произойдет». – «Это правило». – «Я быи сам спустился, – сказал он, – но не могу». – «По-чему не можете?» – «Я очень болен». – «А мой папамертв». – «Я подключен к аппаратам. До домофона –и то с трудом добрался». Если бы можно было все по-вторить, я бы все повторил по-другому. Но ничего по-вторить нельзя. Я слышал, как голос говорит: «Алло?Алло? Пожалуйста». Я просунул под дверь подъездасвою визитку и припустил со всех ног.

Абби Блэк жила в квартире № 1 особнячка на ули-це Бедфорд. На то, чтобы до него дойти, у меня ушлодва часа и двадцать три минуты, и рука, которой ятряс тамбурин, буквально отваливалась. Небольшая

табличка над входной дверью извещала, что раньшев этом доме проживал поэт Эдна Сент-Винсент Мил-лей и что это был самый узкий дом в Нью-Йорке. Я незнал, был ли Эдна Сент-Винсент Миллей поэт-мужчи-на или поэт-женщина. Я попробовал вставить в сква-жину ключ, и он вошел наполовину, но потом застрял.Я постучал. Никто не ответил, хотя я слышал, что задверью разговаривают, и понимал, что квартира № 1должна быть на первом этаже, поэтому постучал сно-ва. Придется их доставать, раз это необходимо.

Женщина приоткрыла дверь и сказала: «Я тебя слу-шаю». Она была запредельно красивая, и лицо, каку мамы (казалось, что оно улыбается, хоть она и неулыбалась), и громадные сиськи. Мне особенно по-нравилось, как ее сережки иногда стукаются о шею. Явдруг даже пожалел, что не принес ей никакого изоб-ретения и что поэтому у нее нет повода меня полю-бить. Пусть бы даже какую-нибудь чепуху, вроде фос-фористой брошки.

«Здрасьте». – «Здравствуй». – «Вы Абби Блэк?» –«Да». – «Я Оскар Шелл». – «Здравствуй». – «Здрась-те». Я сказал: «Вам, конечно, постоянно об этом гово-рят, но если посмотреть в словаре на слово «запре-дельная красота», там будет ваше фото». Она немно-го раскололась и сказала: «Мне никогда об этом неговорят». – «Спорим, что говорят». Она раскололасьсильнее. «Не говорят». – «Значит, вы с кем-то не темобщаетесь». – «Тут ты, похоже, прав». – «Потому чтовы запредельно красивая».

Она приоткрыла дверь пошире. Я спросил: «Вызнали Томаса Шелла?» – «Кого?» – «Томаса Шелла?»Она задумалась. Я задумался, почему ей понадоби-лось задуматься. «Нет». – «Вы уверены?» – «Да».В том, как она сказала, что уверена, была какая-тонеуверенность, и я подумал, что, возможно, она хо-

чет что-то скрыть. Интересно, что? Я протянул ей кон-верт и сказал: «Вам это ни о чем не напоминает?» Онана него долго смотрела. «Кажется, нет. А должно?» –«Только если напоминает», – сказал я. «Нет», – ска-зала она. Я ей не поверил.

«Ничего, если я войду?» – спросил я. «Сейчас этоне очень кстати». – «Почему нет?» – «Мне нужно кое-что доделать». – «Что доделать?» – «Разве я обязанадавать тебе отчет?» – «Это риторический вопрос?» –«Да». – «Вы работаете?» – «Да». – «Кем?» – «Я эпи-демиолог». – «Изучаете болезни». – «Да». – «Обал-деть». – «Послушай, я не знаю, зачем ты пришел, ноесли из-за конверта, то совершенно точно не смогутебе помочь». – «Я жутко пить хочу», – сказал я, до-трагиваясь до горла, потому что это универсальныйзнак жажды. «Здесь прямо за углом магазин». – «Во-обще-то, у меня диабет, и мне сахар нужен до заре-зу». Ложь № 35. «Ты хочешь сказать позарез». – «Ну,типа».

Я врал не потому, что хотел, и не потому, что ве-рил, будто про будущее можно узнать до того, как онопроизойдет, – мне просто приспичило попасть к нейв квартиру. Чтобы искупить обман, я дал себе слово,что как только получу прибавку к своим карманнымрасходам, тут же сделаю взнос на нужды тех, кто по-настоящему страдает диабетом. Она шумно вздохну-

ла – ну, типа, запредельно раздражена, – но, с другойстороны, не сказала, чтобы я уходил. Мужской голоспрокричал что-то изнутри квартиры. «Апельсиновыйсок будешь?» – спросила она. «А кофе у вас есть?» –«Идем», – сказала она и пошла внутрь. «А немолоч-ные сливки?»

Я шел и осматривался по дороге, и всюду была чи-стота и порядок. На стенах висели чумовые фотки, ина одной была афроамериканка с голой ПЗ, отчего язакомплексовал. «А где подушки от этого дивана?» –«Он без подушек». – «А это что?» – «Ты про картину?»– «У вас чем-то вкусненьким пахнет». Мужчина в дру-гой комнате опять позвал, на этот раз жутко громко,почти отчаянно, но она не прореагировала, как будтоне слышала, или ей было все равно.

Я потрогал разные вещи у нее на кухне, и от это-го мне почему-то стало спокойнее. Я провел пальцемпо верху ее микроволновки, и он стал серым. «Ñ'estsale», – сказал я, показывая ей палец и раскалываясь.Ее это жутко напрягло. «Какой позор», – сказала она.«Вы моей лаборатории не видели», – сказал я. «От-куда только берется», – сказала она. «Вещи пачкают-ся». – «Я слежу за чистотой. У меня женщина каждуюнеделю убирается. Я ей миллион раз говорила всюдувытирать. Специально на это место показывала». Яспросил, почему она так расстраивается из-за пустя-

ка. Она сказала: «Для меня это не пустяк», и я поду-мал про песчинку, передвинутую на один миллиметр.Я вынул влажную салфетку из своего походного набо-ра и протер микроволновку.

«Вот вы эпидемиолог, – сказал я, – а знаете, чтодомашняя пыль на семьдесят процентов состоит измельчайших частиц нашего эпидермиса?» – «Нет, –сказала она, – не знаю». – «Я эпидемиолог-люби-тель». – «Это большая редкость». – «Ага. И я провелодин довольно-таки обалденный эксперимент, попро-сив Фелиза весь год собирать пыль из нашей кварти-ры в отдельный пакет. Потом я его взвесил. Он весил51 килограмм. Потом я подсчитал, что семьдесят про-центов от 51 килограмма – это 35,7 килограмма. Я ве-шу 34,5 килограмма, или 35,3, если в мокрой одежде.Это, конечно, ничего не доказывает, но прикольно. Ку-да это можно выбросить?» – «Сюда», – сказала она,забирая у меня влажную салфетку. Я спросил: «Поче-му вы грустная?» – «Что?» – «Вы грустная. Почему?»

Забулькала кофеварка. Она открыла шкафчик и до-стала кружку. «Тебе с сахаром?» Я сказал да, потомучто папа всегда пил с сахаром. Не успела она сесть,как тут же встала и вынула из холодильника вазочку свиноградом. Еще она достала печенье и положила егона тарелку. «Ты любишь клубнику?» – спросила она.«Да, – сказал я, – только я не голоден». Она достала

немного клубники. Мне показалось странным, что наее холодильнике нет ни меню, ни магниток, ни детскихфото. Из фенечек во всей кухне была только фоткаслона на стене рядом с телефоном. «Обожаю», – ска-зал я, и не только потому, что хотел ей понравиться.«Что обожаешь?» – спросила она. Я показал на фот-ку. «Спасибо, – сказала она. – Я тоже ее люблю». –«Я сказал, не люблю, а обожаю». – «Да. И я обожаю».

Конец ознакомительного

фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».Прочитайте эту книгу целиком, купив полную ле-

гальную версию на ЛитРес.Безопасно оплатить книгу можно банковской кар-

той Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильноготелефона, с платежного терминала, в салоне МТСили Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.День-ги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другимудобным Вам способом.