Вече

Независимый русский альманах

Восьмой год издания

Главный редактор О. А. Красовский

Обложка работы художника Адама Русака

Издатель:Российское Национальное Объединение в ФРГ © Russischer Nationaler Verein (RNV) e. V., 1988

MunchenСтатьи, подписанные фамилией или инициалами автора,

необязательно выражают мнение редакции.

Христос Воскресе!

Воистину Воскресе!

Подписчиков и друзей альманаха

«Вече»сердечно поздравляю

со Светлым Праздником Воскресения Христова!

0. Красовский

СОДЕРЖАНИЕ

ТРИБУНА «ВЕЧЕ»

Вл. Симанский. Провокации против РусскогоВозрождения и наши надежды 7

В. Ковалёв. Ненависть к России и невидимаярука социализма 41

ЦЕРКОВЬ И КОММУНИЗМ

Послание Архиерейского Синода 57Вл. Степанов (Русак). Главы из книги 65А. Ермолаев. Борьба за открытие храмов 81Открытое письмо М. С. Горбачеву 89К христианам в поддержку обращения

архиепископа Феодосия 93Обращение русских православных христиан 95

РУССКОЕ ФИЛОСОФСКОЕ НАСЛЕДИЕ

Кн. Н. С. Трубецкой. Европа и человечество(окончание) 99

ВОПРОСЫ ВЕРЫ И КУЛЬТУРЫ

Т. Горичева. Об истощании в русской культуре 113

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Архимандрит Константин. Несколько мыслейпо поводу романа Пастернака 139

САМИЗДАТ

А. Иванов (М. Скуратов). Облава на русских 147И длится суд десятилетий... 157

5

Ю. Самодуров. Проект программ и задач 161Обращение в ЦК КПСС 164И. Бегун. Права человека и еврейская эмиграция 166Вл. Осипов. Немного справедливости 170Воззвание патриотического объединения „Память" 173

КНИЖНАЯ ПОЛКА

М. Назаров. О романе Д. Балашова„Ветер времени" 189

ОТ ПРОШЛОГО К БУДУЩЕМУ

В. Вулич. Amor vincit omnia 197

Заявление Конгресса Русских Американцев 217

Нам пишут 221

6

ТРИБУНА «ВЕЧЕ»

Вл. Симанский

Провокации против Русского Возрождения

и наши надежды

Не впервые парижской газете, именующей себя «Рус­ской мыслью», удивлять своих русских читателей. Чита­тели эти привыкли за последние годы к тому, что из этой газеты обычно больше узнаешь о событиях в Израиле или Польше - а не на родине или в российском Зару­бежье; что о собственно русском «Русская мысль» пишет, как правило, с плохо скрытым пренебрежением, а то и прямой враждебностью. На этот раз, однако, парижская газета превзошла самое себя. В Рождественском (8 января) номере, открывающем 1988-й год - Год Тысячеле­тия Крещения Русского Народа - здесь помещена статья Владимира Якубова (Москва) „Второе обращение", с прямо провокационным подзаголовком: „Конец ’религиоз­ного ренессанса’".

7

Не в первый раз информаторы-провокаторы из Москвы (впрочем, Бог знает, г д е именно изготовляются подобные сенсации...) авторитетно, „из страны" - как выражаются на своем жаргоне третьеволновики - ставят прогнозы и дают свои оценки происходящему. Прогнозы и оценки „направленные": как ИМ хочется видеть тече­ние событий, в какую сторону направить наметившиеся процессы. Подготовкой к этому, более чем оригиналь­ному „рождественскому подарку" подписчикам «Русской мысли», был другой провокационный опус, напечатанный в газете раньше (17 - 24. 4. 1987): анонимный „Круглый стол", все оттуда же, из Москвы, - посвященный Русской Православной Церкви и предстоящему Юбилею.

Что же касается материала Рождественского номера, в нем красной нитью проходит (навязывается читателям!) мысль о конце „того, что все мы (?) любили называть ’ре­лигиозным возрождением’ в России". Итак, именно сей­час, когда мы вступили в Год великого Юбилея Креще­ния, когда даже иностранная, инославная пресса без конца пишет о Православии, о колоссальных духовных сдвигах, происходящих в сегодняшней России вопреки господствующей антихристианской идеологии, - в эти дни будто бы русская газета, издающаяся в свободном мире, будто бы антикоммунистами, провокационно и лживо утверждает „конец" того явления, которое только и может привести к избавлению от безбожного ига интер­национального коммунизма! Конец (!) того исключитель­ного духовного явления, которое правильнее называть не просто „религиозным возрождением" (как, возможно, кто- то и „любил" его именовать), но Русским возрождением. Как мы увидим, как раз это - подчеркнуто национальный характер русского „религиозного ренессанса" 80-х годов - и вызывает злобу московского корреспондента парижской газеты.

Нельзя не обратить внимания на то, что последова­тельно антирусский курс русскоязычной зарубежной прессы (это и «Новое Русское Слово», и «Континент», и масса других изданий) в последнее время все чаще „пи­

8

тается“ материалами, получаемыми из СССР. Где, в свою очередь, под флагом „гласности" и под фанфары „демок­ратизации" переходят в наступление идейные единомыш­ленники здешних, зарубежных русофобов. Мы пережи­ваем сейчас исключительно важный, решающий момент нашей исторической судьбы: об этом свидетельствует тотальное наступление на возрождающееся русское национально-религиозное самосознание. Происходит око­нчательное размежевание сил: пора и нам начинать гово­рить в полный голос, как это делают на родине участники патриотического общественного движения „Память".

*

Итак, нас - в Зарубежье - пытаются убедить „отту- да“(!), будто наступил конец „религиозного ренессанса" в современной России. Аргументируется этот лживый и надуманный тезис (желаемое выдают за действительное!) не прямо, в лоб, - в ход пускаются елейные, псевдо- смирные рассуждения о переходе будто бы в иную ста­дию религиозного сознания и опыта, о необходимости такого перехода от слишком элементарных, стихийных (и потому - опасных!) форм обращения к вере, поисков истины, возвращения исторической памяти. Мотив этот - призывы к покаянию от имени русских, всего русского народа - звучал уже в первых писаниях „приходящих в Церковь" интеллектуалов, которые пытались овладеть стихийным движением, возглавить его и направить в нужную им сторону. Доходило и до интеллигентской истерики, совершенно уже лишенной какого-либо духов­ного содержания - все эти смехотворные заявления „как стыдно быть русским". Смехотворные, ибо они никого не могли обмануть: авторы подобных заявлений с таким же успехом могут „стыдиться" „быть" - немцами, францу­зами, поляками, - кем угодно. „Стыдливость" эта весьма своеобразная: она не мешает претензиям на исключитель­ное право говорить от имени всех русских. По крайней

9

мере, русской интеллигенции. С такой претензией имеем мы дело и у Владимира Якубова, пишущего из Москвы в «Русскую мысль».

Серьезная, по замыслу, статья - она печатается под рубрикой „духовные пути" - начинается с почти еврейс­кого анекдота: „смешной случай" рассказала автору „нес­колько лет назад" (начало „конца" „религиозного ренес­санса", таким образом, отодвигается в прошлое!) одна его знакомая, „верующий человек". „Встречается она со своей знакомой, и та с удивлением спрашивает: как, ты все еще веруешь? В том смысле, что веровать теперь уже немод­но". Вот такой „смешной случай" из советского быта. И что же дальше? А дальше, отправляясь от этого типично еврейского анекдота, московский автор строит „аргумента­цию" для доказательства своего центрального тезиса.

„Действительно так, - продолжает автор без передыш­ки (важно, что называется, „удари ть по мозгам" в самом начале - а потом можете и не читать), - молодежи в хра­мах заметно поубавилось. Даже на Пасху нет таких толп, какие были еще десять лет тому назад. Меньше народу ездит по святым местам, меньше интересуются церквами, иконами...“ Нам предлагается верить этим категорическим утверждениям - ведь сообщается это „оттуда", из Москвы!

Но вот бывающие в нынешней России туристы - те­перь уже не только иностранцы, но все чаще и русские люди с Запада - рассказывают нечто прямо противопо­ложное. И не только туристы-верхогляды: в последнее время в Киеве, Москве, Ленинграде на церковных науч­ных конференциях побывали эксперты, опытные (и кри­тически настроенные) наблюдатели из самых разных стран, - их впечатления, появившиеся в западной печати, радикально отличаются от голословных заявлений Яку­бова. А о растущем интересе к церквам и иконам красно­речиво свидетельствуют хотя бы новые книги и альбомы, издаваемые в Советском Союзе государственными изда­тельствами (хотя, конечно, подход к этим „памятникам древнерусского искусства в такого рода изданиях продол­

10

жает оставаться традиционно-атеистическим). Да ведь и пишут оттуда - тоже свидетельства: посмотрите хотя бы письма, которые печатает Т. Горичева в своей «Беседе». Или недавний бюллетень А. Огородникова - перепечатан­ный частично тою же «Русской мыслью“: самый свежий материал, из первых рук. И все это - начисто опровергает вздорные и тенденционные утверждения автора статьи.

А вот совсем недавняя статья в «Правде» (2. 2. 88) - под претенциозно-демагогическим заголовком „Веха духовной свободы“(!)- Правда, это всего лишь „К 70-летию ленин­ского декрета ’Об отделении церкви от государства и школы от церкви’ “ - но западные наблюдатели не без основания обратили внимание на эту публикацию. Дейст­вительно, в статье этой содержатся любопытные утверж­дения. „Нельзя не видеть, что церковь усиливает рели­гиозную деятельность и пропаганду (подч. мною Вл. С.) - пишут в «Правде». - Политическая лояльность церкви, ее обращение ко многим жизненным проблемам современ­ности иногда могут сопровождаться естественным усиле­нием ее идеологической позиции в обществе../' Затем, естественно, следует практическая рекомендация: „Необ­ходимо усиление атейстической работы среди всех слоев населения, особенно среди молодежи".

Московский же корреспондент «Русской мысли» сооб­щает нечто Прямо противоположное, подводя итог своим произвольным наблюдениям: „Характерно само падение общественного интереса к Церкви и вере". Не потому, естественно, что мы поверили «Правде», но такое утверж­дение В. Якубова трудно назвать иначе, как заведомо про­вокационным. И вот что удивительно: редакция парижской газеты могла бы выразить свое несогласие с подобным воззрением, хотя бы сомнение в его категорич­ности (в подстрочном ли примечании, краткой аннотации, особом дополнении к статье). Ничего подобного. Выхо­дит, газета делает вид, что верит этим провокационным заявлениям своего корреспондента, и это настроение хочет передать читателям.

Странное дело. Как будто и проявляет интерес к цер­

11

ковным делам «Русская мысль» - постоянно появляются материалы на эту тему, но в каком-то специфическом аспекте. В самой подаче материалов религиозного харак­тера, о жизни Православной Церкви на родине - на пер­вом месте всегда не радость о возрождающемся духовно нашем народе (что было бы естественно, натурально, чего ожидают русские читатели газеты), - а какое-то наи­гранное злорадство о том. что НЕТ, не меняется ничего и здесь (и это - неправда); что, напротив, чем дальше, тем хуже. А за этим читается извечное: „чем хуже - тем лучше44. Конечно, газета есть газета, и сенсации в ней сос­тавляют, как правило, материалы отрицательного, крити­ческого характера. Но ведь хотя бы иногда - и порадо­ваться можно было за наш народ: когда вдруг становится дышать немного легче - быть может, по молитвам Ново- мучеников Российских...

И не только в «Русской мысли» подобные странности. Вот «Вестник РХД» - орган сугубо религиозный. И как же встречают в этом органе великий Юбилей 1000-летия? „С тяжелым чувством...44 - так озаглавлена редакционная заметка в № 151-м, который вводит читателя в 1988-й год. Речь идет - на поверхности - о позиции Московского Патриархата, о, действительно, вызывающем тяжелое чувство послании Патриарха Пимена к 70-летию „Октя­бря44. Отношение к подобным верноподданическим заяв­лениям московских иерархов у верующих православных - как в Зарубежье, так и на родине - однозначно, безус­ловно отрицательно. Такое естественное (и - общее, у всех) отношение - факт очевидный, сомнению не под­лежащий. Казалось бы, что же тут долго говорить? Дол­гие рассуждения на эту тему создают впечатление, будто редакция «Вестника» хочет как-то „подействовать44 на Синод Русской Православной Церкви, „усовестить44, что ли, Патриарха и митрополитов... Дает ли это какие-то результаты? Не было бы уместнее, - не обращать на это преимущественного внимания, а отмечать то доброе, нужное всем верующим, ЧТО делается все же, несмотря на такие заявления?

12

На это может последовать ответ, что такое „на руку“ советской пропаганде, которая, как известно, только и стремится убедить Запад в будто бы нормальном положе­нии с религиозным вопросом. Ну, а прямо противополож­ное утверждение - какой „пропаганде44 выгодно? Не хва­тит ли, не довольно ли по крайней мере в религиозных изданиях отказаться от этих оглядок на „пропаганду44 - и говорить с верующими языком веры?

Но есть и нечто другое в редакционной статье «Вест­ника» № 151, предъюбилейного номера: может быть, и не привлекшее внимание поспешного читателя... Приглу­шенно, но внятно проходит здесь все та же „тема44, что и в «Русской мысли» - тема, навязываемая диссиденствую- щей публикой уже много лет и, как видим, весьма успешно.

„Никакие торжества, - говорится в статье, - никакие высокие речи не позволят нам забыть, что 70 лет назад крещеная Русь оступилась, отступилась и повернула вспять в рабство греху и в дремучее варварство44. Итак, православная (крещеная!) Русь - оступилась, ОТСТУПИ­ЛАСЬ...

Вот он, все тот же знакомый мотив о нашей вине, вине именно „Руси44, русского народа. Правда, потом глухо говорится о „деле искоренения религии44, которое Чудом Божиим „не было доведено до конца44. Чьих же рук было это дело? Русь ли крещеная „отступилась44 - или ее изна­силовали и опозорили?

Редактор «Вестника» сетует на то, что „московская44 Церковь ничего не говорит о гонениях в прошлом, и выражает надежду, что в юбилейный год эта Церковь „открыто, с амвона44 вспомнит „исповедников и мучени­ков, благодаря которым она сегодня жива44.

Нельзя не сказать о непоследовательности «Вестника»: ведь в свое время журнал резко отрицательно отнесся к факту прославления Новомучеников Российских Зару­бежной Церковью. В такой же редакционной статье в № 134-м (1981) «Вестника РХД», тот же Н. Струве писал: „прославление мучеников ставит Церковь в России в

13

крайне трудное положение: власти могут заставить ее от этого акта публично отмежеваться; имеет ли кто-либо право отягчать и без того нелегкую судьбу верующих в России?“ Что же, так уверовал редактор «Вестника» в гор­бачевскую „перестройку44, что „в наши дни44 требует от Русской Православной Церкви актов героизма? Или тогда, в 1981 году, писалось это „в пику44 Русской Зарубежной Церкви - которую и сейчас, на страницах 151-го номера, подвергают поношению в особом разделе?

Не будем много говорить о прямо безобразном, хамско- издевательском отношении к Русской Православной Церкви в журнале «Континент» - тоже весьма своео­бразно „открывающем44 юбилейные торжества 1000-летия Крещения Руси. Здесь, в № 54-м, помещена статейка бывшего московского адвоката Якова Айзенштата, который в настоящее время в Иерусалимском универси­тете „пишет юридическое исследование о дискриминации евреев в СССР44. Сам он, видимо, особой дискриминации не подвергался - проработав „десятки лет44 в Москве, будучи доктором юридических наук; при всем том, как сам он признается с обезоруживающей откровенностью, он нередко чувствовал себя „уже не столько юристом, сколько чем-то вроде раввина44. Вот, оказывается, какая ситуация в современной России: „посоветоваться о вся­кого рода житейских делах44 там приходят теперь к юрис- ту-еврею, который чувствует себя „чем-то вроде раввина44. А ведь бывало время на крещеной Руси, когда за такими советами шли к православному батюшке, ехали спе­циально к „старцам44 в монастыри - при том, что евреев- юристов было предостаточно, и раввинов никто не ущемлял.

Я. Айзенштат - все в том же анекдотическом жанре - излагает пикантные детали из быта высшей церковной иерархии, чтобы сделать отсюда вывод о... „тесном идео­логическом сотрудничестве (!) между Синодом РПЦ и Политбюро44. В своем запале доктор юридических наук доходит до утверждения, что в современной России (!) - два Политбюро, „партийное и церковное44. Это что -

14

хочется спросить Редакцию «Континента» - антирели­гиозная пропаганда наоборот?

Грустное ощущение оставляет эта жалкая статейка, как и анекдот, рассказанный Вл. Якубовым в начале его статьи...

*

Вернемся к этой статье в «Русской мысли». Итак, в тезисной форме нам сообщили о „падении обществен­ного интереса к Церкви и вере“. Затем автор задает рито­рический вопрос, - для чего и затеян был весь этот печатный опус. „Было ли это возрождение на самом деле? - вопрошает Якубов. - Было ли чудо, на которое с удив­лением смотрели и друзья, и враги, и в России, и за рубежом, захватывающее дух чудо - живой росток на, казалось бы, навсегда выжженной земле? А если было, так не кончилось ли оно?“

Обратите внимание, как странно построен этот вопрос: попробуй сказать, что автор отрицает существование „религиозного возрождения", - он ткнет пальцем в слова о „чуде"; и тут же - а был ли мальчик? Знакомая школа. И дальше все та же вековечная брюзгливая скорбь, кисло отпечатавшаяся на всей этой статье: „Да, кто-то пришел к (?) Церкви, но не миллионы же, и все меньше приходят, скоро и перестанут..."

„Я не оптимист", - скорбно вздыхает Владимир Якубов на страницах распахнувшейся для него (под Рождество Христово) «Русской мысли». Но, простите, хочется спро­сить: кто ты такой? Кого интересуют твои настроения, твой брюзгливый пессимизм? Французский православный богослов Оливье Клеман когда-то в этой же газете вдох­новенно писал о том, с какой надеждой смотрят западные христиане на истинное чудо религиозного воскресения России. Этой теме был целиком посвящен прекрасный рождественский номер католической газеты «Круа», издающейся в том же Париже. Уже известны программы целого ряда международных конференций и симпозиумов

15

в разных странах, посвященных Тысячелетию Крещения, - и на каждой из таких встреч предполагается анализ поразительного явления „русского религиозного возрож- дения“. И вот - со стороны русской газеты - ложка дегтя в бочку меду.

Объяснение, впрочем, очень простое, банальное. Там, где московский осведомитель «Русской мысли» говорит своим настоящим голосом, без елея: „Пока что итог нашего ’религиозного возрождения’ довольно печален. В самом деле, как не заметить, что навозрождалось и мно­гое из того, чему бы не возрождаться лучше никогда...“ Показательно тут это шипяще-ядовитое „навоз-рожда- лось", с такой типичной гнусной игрой слов...

Главное же обвинение - то, что больше всего почему- то волнует религиозно настроенного, как можно понять, Вл. Якубова: „Наконец, настоящая эпидемия масонофобии, вечный поиск каких-то ’тайных знаков’ и тайных происков ’жидомасонского мирового ордена’ Нам уже приходи­лось отмечать какую-то болезненную, мазохистскую прис­трастность газеты «Русская мысль» и некоторых ее авто­ров к словам, которые долгое время не принято было упо­треблять в благопристойных либеральных изданиях. Действительно, к чему это ненужное никому разжигание страстей? Как отдает это - сознательной провокацией! Потерявший контроль над собою автор восклицает: „Эта мания дошла уже до того, что тут нужен психиатр". Вот так поворот! Вот так пожелание! И это сейчас - когда даже официально советские власти поговаривают о закры­тии психтюрем! Высказанное „по запарке" пожелание Вл. Якубова очень характерно для наших „плюралистов": дай им волю, они пересажают всех своих идеологических противников не по тюрьмам даже и лагерям, а по псих­больницам!

Читатель вправе здесь остановиться и спросить с недоумением: в чем дело? Почему такое волнение? О чем гвалт? Какое отношение к теме „религиозного возрожде­ния" имеет - „масонофобия". Зарапортовавшийся автор оговаривается: мания эта (для изничтожения коей он тре­

16

бует психиатров) „конечно, распространяется и среди неверующих людей (как некая псевдовера); но, увы, и среди верующих - православных - тоже, и с успехом".

Так вот оно где зарыта собака! Среди православных верующих - подчеркивает Якубов - распространяются эти зловредные мании и эпидемии. Таким образом, не просто о нейтральном „религиозном возрождении" ведется речь в статье, а - о Православном, Русском возрождении. И „конец" этого „религиозного ренессанса" пророчит автор; весь смысл его он сводит к экстремизму „православно верующих".

Посетовав на то, что „мы не живем полностью в Церкви", он продолжает: „Мне кажется, подлинное духов­ное возрождение должно идти откуда-то из глубины души, еще ничего не ведающей о Церкви, но дошедшей до последних вопросов бытия... Не с крестов, колоколов, „славного прошлого" и церковного благочестия должна начинаться вера" (выделено нами - Вл. С.). На это прово­кационное заявление надо возразить: а почему бы и нет? Так уж нормальному человеку необходимо дойти „до пос­ледних вопросов бытия"? Не проще ли, не естественнее ли для человека простого, русского, у себя на родине - вспомнить свое славное прошлое, только не в обертке официального казенного патриотизма, а вот именно с крестами, с колоколами, с храмами Божьими, - как ни уничтожали их, как ни взрывали, а все еще остались они на русской земле. И от них-то, ощутимых материальных знаков действительно славного - которым мы справед­ливо гордимся! - прошлого так легко и естественно сде­лать и следующий шаг: войти в церковь, вначале хотя бы из любопытства, и - разумеется - принять первый урок церковного благочестия, сжаться даже, быть может, вну­тренне, смириться, почувствовать свою малость и нич­тожность...

Грозит нам Якубов, заклинает: в таком случае (с крес­тами и колоколами, с церковным благочестием) „Церковь будет для нас только (?) средством чего-то внешнего: тихой обителью, местом национального самоутверждения,

17

традиции...“ ( выделено нами - Вл. С.). Опять - эта навяз­чивая идея, этот страх „национального самоутвержде­ния"...

Впрочем, определенную „традиционность" он все же признает: „Как традиционно для нашей страны (и опять - эта „страна": не родина, не Россия! - Вл. С.), мы обращаемся к литературе с нашими духовными вопро­сами и бедами". К литературе, как можно понять, которая способна заменить все эти примитивные кресты и коло­кольни? Что же это за литература? Гоголь, Достоевский, быть может - Константин Леонтьев? Но они и дошли до последних вопросов бытия, и церковного благочестия не презирали. Нет, нам предлагается нечто иное. „Был у нас (!) прекрасный писатель... Юрий Трифонов". И что же такого прекрасного было у этого нашего писателя? А вот что: „относился к моде на Церковь, мягко говоря (!), иро­нически". Более того, доверительно сообщает автор статьи: „Не думаю, что сознательно (?) пришел к вере сам Трифонов, но он к ней шел, мучительно, трудно, ибо шел к подлинной вере, а не к легко дающейся имитации..."

Что за бред? - спросит нормальный читатель, сво­бодный от идолопоклонничества перед нашими „прек­расными" писателями: почему же поклонение крестам и колокольням, церковное благочестие - „идолопоклонни­чество", „духовная нетрезвость" (слова Якубова), а вот неуместные восторги перед вполне заурядным советским литератором мы должны принимать как последнее духов­ное откровение? „Именно Трифонов понял и показал страшный духовный голод атеизма". Но почему именно Трифонов? Это так же произвольно и безосновательно, как и все рассуждения о „конце" религиозного возрожде­ния. Нам повествуют об одном герое Трифонова, который „не верит больше ни во что", и нам внушается, будто из бездны такого вот неверия (а речь-то идет о старом революционере) „и взывают к Богу, если в силах еще воззвать". Возможно. Мировая литература, и русская осо­бенно, знает много таких примеров. Но в контексте рас- суждений Якубова что это - призыв до конца пройти путь

18

неверия? Таким образом дойти до пресловутых „послед­них вопросов"? Нас уверяют на полном серьезе: „Опыт Трифонова неизмеримо ценнее, чем опыт балдеющих (!) от крестов и колоколен имитаторов..."

*

Так получается в статье Якубова, что „прекрасному" писателю Трифонову противопоставляется назидательно „один наш соотечественник, известный и малоизвестный одновременно - Сергей Александрович Нилус". Извест­ность С. А. Нилуса связана с публикацией им „Протоко­лов сионских мудрецов", - этим он привлек к себе внима­ние автора статьи, поэтому Якубов постарался оболгать и оклеветать, посмертно опорочить известного в свое время религиозного, церковного писателя (тогда в эти слова вкладывали несколько иной смысл, и самозванцев в этой области не было, как теперь).

„Назначение и цель христианского писателя - быть слу­жителем Слова, способствовать раскрытию в Нем заклю­ченной истины в ее бесконечно-разнообразных проявле­ниях в земной жизни христианина, и тем вести хрис­тианскую душу по пути Православия от жизни временной в жизнь вечную во Христе Иисусе Господе нашем", - такими словами начинал С. А. Нилус свою книгу „На берегу Божьей реки", и в этих словах отчетливо выра­жено его понимание миссии писателя, столь характерно­русское, православное.

Привел он в этой своей книге и слова И. В. Киреевс­кого, которые служат наилучшей характеристикой самого Нилуса как человека. „Не для всех возможны, - писал известный мыслитель-славянофил, - не для всех необхо­димы занятия богословские, не для всех доступно заня­тие любомудрием, не для всех возможно постоянное и особое упражнение в том внутреннем внимании, которое ощущает и собирает ум к высшему единству, но для вся­кого возможно и необходимо связать направление своей жизни со своим коренным убеждением веры, согласить с

19

ним главное занятие и каждое особое дело, чтобы каждое действие было выражением одного стремления, каждая мысль искала одного основания, каждый шаг вел к одной цели. Без этого жизнь человека не будет иметь никакого смысла, ум его будет счетной машиной, сердце - собра­нием бездушных струн, в которых свищет случайный ветер, никакое действие не будет иметь нравственного характера, и человека не будет. Ибо человек - это его вера“.

Таким человеком был Сергей Александрович Нилус (1862 - 1929). Человек, исключительный по своим духов­ным дарованиям, он прошел трудный путь испытаний и сомнений, подобно многим замечательным русским лю­дям. Было в его жизни и греховное, было чудесное обращение (и тем и другим он очень напоминает К. Н. Леонтьева - как и своим литературным стилем, отличаясь при этом большей напряженностью эсхатоло­гического чувства); были клевета, зависть, гонения - без чего не обходится жизнь любой сколько-нибудь заметной личности. Во всяком случае, в памяти знавших его близко, С. А. Нилус остался человеком исключительной доброты душевной, расположенности к людям и строго набожным, благочестивейшим православным христиани­ном. Вот как писал о нем один его знакомый: „Это была сильная личность, человек блестящий, талантливый музыкант, художник и писатель. Говорил он необыкно­венно интересно, взгляды его были глубоки и ориги­нальны. Его чисто русская душа - нараспашку, с сердцем восторженным, искренне открытым, была готова любить всякого. Идеализировал он, кого только мог, при этом попадался, разочаровывался, но был неисправим. Вера его была непоколебима". Другой свидетель добавляет: „У С. А. Нилуса был дар пламенной любви ко всем и каждому".

В полном религиозном обращении Нилуса - который в молодости испытал на себе горькие последствия ниги­лизма 70-х годов - решающую роль сыграл св. Иоанн Кронштадтский, который, в сущности, и направил его на

20

путь писательский. „Пиши, я люблю все, что ты пи- шешь“, - говорил ему этот великий святой земли русской. Он же дал высокую оценку книгам Нилуса, назвав их - „чистый алмаз“. Одну из них, ставшую самой известной, Нилус посвятил непосредственно „отцу Иоанну Крон­штадтскому с чувством благоговейной признательности*4.

Имеется в виду книга „Великое в малом**, в 3-м изда­нии которой были опубликованы „Протоколы сионских мудрецов**; в первом издании она вышла в 1903 году. Помимо нее, широкую известность получили своеобраз­ные „духовные дневники** С. А. Нилуса: „Сила Божья и немощь человеческая** (1908), „Святыня под спудом** (1911), замечательные воспоминания о пребывании в Оптиной пустыни - „На берегу Божьей реки** (1916) - переизданы в русском Зарубежье в 60-70 годах. Нилус - один из самых вдохновенных певцов Оптиной пустыни, и это особенно уместно вспомнить сейчас, когда есть уже первые робкие знаки воскрешения этого православного очага русской святости. Наконец, именно С. А. Нилус поведал миру о знаменитой беседе с Н. Мотовиловым преподобного Серафима Саровского - святого, которого пламенно любил и о котором тоже собрал бесценные материалы. Как можно забывать об этом?

Что же пишет об этом русском церковном писателе Вл. Якубов в «Русской мысли»? „Искренне верующий человек, пришедший к вере уже в середине жизни в результате сильного душевного потрясения, он обладал несомненным даром духовного прозрения и столь же несомненно впадал в соблазн духовной нетрезвости (?!). Русский барин, помещик, он все-таки (?) был одновре­менно русским интеллигентом со всем его „нетерпением**, стремлением все объяснить и все переделать, с его позой пророка, разоблачителя и экзорциста...** Характеристика надуманная, неверная, более того - ложная по существу, абсолютно не отвечающая духовному облику С. А. Нилуса.

Вот как он сам описывал свое состояние после рели­гиозного обращения - прочтите внимательно, и сами

21

судите, что тут „духовно нетрезвого", где тут „поза про­рока"?

„Непонятное стало ясным, когда в исканиях истины я обратился к матери Церкви: от нее, от духа ее, я получил свое возрождение в жизнь новую, от нее приобрел разу­мение земного и горнего в тех пределах, которые дос­тупны ограниченному уму человеческому и моему в част­ности. Тайна за тайной стали открываться моей челове­ческой немощи, в которой совершалась великая сила Божья, и только в этой силе великой я и познал, что мир и вся яже в мире , - былое, настоящее и будущее, - могут быть уяснены и постигнуты во всей сущности только при свете Божественного Откровения и тех, кто жизнь свою посвятил ему на служение в духе и истине, в преподобии и правде... Христос Господь и Его Православная Церковь - вот одна истина, делающая нас свободными, вот единственный источник всякого земного блага, всякого доступного на земле и выше земли... истинного, ненарушимого счастья. Кто постигнет, по милости Божией, эту истину, кто отдаст всего себя на служение ей беззаветное, тому станет ясна жизнь, и горько тому ста­нет за неустроенного современного человека, безумно и бессознательно отстраняющего от себя благодать Божию, без которой он - прах и пепел!.."

Что касается „нетерпения44 этого своеобразного духов­ного писателя, - вот как об этом писал младший его современник, совершенно иначе, чем нынешние москов­ские диссиденты, воспринимавший такого рода про­блемы: „Воскреснув духовно, Нилу с ринулся спасать кос­невших во мраке духовного невежества своих ближних, делиться с ними своими духовными приобретениями, пробуждать их заснувшую веру и совесть, - вследствии чего все сочинения Нилуса, проникнутые глубокою верою, высоким религиозным настроением и чувством, приобретали неизъяснимую прелесть и заняли совершен­но особое место в русской литературе".

Своеобразие этого, действительно, уникального писате­ля состояло в том, что „С. А. Нилус ничего не выдумывал

22

и не ’сочинял’. Предпочитая жить вблизи православных русских монастырей и пользоваться монастырскими кни­гохранилищами, С. А. извлекал из их богатых архивов драгоценный материал и перерабатывал его". Добавим к этому - и не только материалы архивов и книгохранилищ привлекали внимание этой благоговейно настроенной души: с поразительной психологической точностью, с особым тактом и замечательно-образным языком описы­вал он и тех живых носителей веры, православного пре­дания, с которыми ему приходилось встречаться в известных ли монастырях и скитах, или же просто на жизненном пути. Ибо у него был совершенно особый духовный дар прозрения - настолько несомненный, что даже Вл. Якубов не берется этого отрицать.

„Вера в чудеса, искание чудесного, выходящего из рамок обыденной серенькой жизни, возвышающегося над сферой познаваемого пятью несовершенными нашими чувствами, присуще всему роду человеческому без разли­чия степеней его духовного развития, - писал С. А. Нилус в предисловии к книге „Великое в малом". - Челове­ческий род с незапамятных времен ’знамений и чудес ищет’. Падшая природа человечества уже восьмую тысячу лет своего существования доискивается того, что утра­тила через свое падение и... найти не может. Утраченное находит только истинная вера, и только ею и подаются знамения и чудеса истинные тем ищущим, которые умели при помощи Божией благодати сохранить в чистоте веру свою..."

В своих книгах - и, в частности, в только что названной - С. Нилус и описывал некоторые моменты своей и чу­жой жизни, в которых прозревал „признаки знамений и чудес истинных". Описывал - повторим это настойчиво - с редким тактом, без нажима на читателя, не стремясь „убедить" во что бы то ни стало, но всегда лишь - пока­зать, приоткрыть, дать подумать. Духовная польза такого рода сочинений (сегодня таких - увы - просто не сущест­вует) неоспорима. И нужно быть только благодарными бесконечно, что в сокровищнице великой нашей литера­

23

туры имеются и такие жемчужины. Сам Нилус называет своие рассказы скромно - „немудрым повествованием".

Если Вл. Якубов дал себе труд заглянуть хотя бы в одну из книг С. А. Нилуса - как мог он написать сле­дующее: „Мистический перепуг (?!) перед грандиозными историческими реалиями заставил Нилуса везде искать какие-то сатанинские знаки и дьявольские происки. Он занимался этим так усердно, что его, наконец, попросили уехать из Оптиной пустыни, где он прожил несколько лет, поскольку он вносил соблазн и смущение".

Прежде всего, укажем на гнусную ложь измышлений Якубова об обстоятельствах вынужденного отъезда четы Нилусов из Оптиной пустыни. Интересующихся отсылаем к наиболее полному на настоящий день Краткому жизне­описанию С. А. Нилуса, составленному на основании документов и свидетельств современников: этот биогра­фический очерк напечатан в качестве введения к первому заграничному изданию его „Записок Православного" (см. Сергей Нилус „На Берегу Божьей Реки. Записки Правос­лавного", Сан-Франциско, 1969 - издано Братствомпреп. Германа, Аляскинского чудотворца).

Далее, режет слух этот типично советский оборот: „мистический перепуг перед (!) грозными историческими реалиями". Что это за „реалии" - все хорошо знают, осо­бенно в русскомДарубежье. Знают и цифру жертв, прине­сенных этими „грозными реалиями" - 60 миллионов чело­веческих жизней. Стилистическое ли это кокетство, вообще свойственное Якубову, или следы неперева­ренной советчины, - но ведь не повернется же даже у него язык сказать о „перепуге перед грозными историчес­кими реалиями"... Второй мировой войны, вызвавшими явление „холокоуста", 6-миллионного геноцида.

Не о „перепуге" мистическом С. А. Нилуса следует говорить, а еще раз - о его поразительной исторической чуткости, редкой прозорливости, даре прозрения. „Близ­кое торжество веры приблизило и страшное время антих­ристова гонения на веру" - написал он в 1905 (!) году, констатируя „явное усиление торжествующего мирового

24

зла“. Как страшно оправдались эти прозрения, - всего через несколько лет после написанного! И сам же автор испытал все это на себе! А Вл. Якубов что-то бормочет невразумительное о „русском освободительном движе­нии44 и порожденных им особенностях интеллигентской психологии. Впрочем, не то что бормочет - копит обвине­ния против С. А. Нилуса.

„Собственно, Нилус, вернее, его имя, стало известным в связи с изданием и дальнейшим распространением так называемых „Протоколов сионских мудрецов44 - извест­нейшей антисемитской фальшивки о ’мировом еврейском заговоре’ “, - пишет Владимир Якубов, и продолжает: „Сам Нилус протоколов не писал, он им только поверил и * стал первым их распространителем (выделено нами - Вл. С.). Это последнее утверждение („смягченное44 преды­дущим - дескать, сам он „не писал44 „протоколы44 - они были написаны каким-то другим негодяем) не соответст­вует истине.

В третьем (!) издании книги „Великое* в малом44, уви­девшей свет в декабре 1905 года, С. А. Нилус действи­тельно опубликовал текст „Протокола собрания Сионских мудрецов44, включив их в состав 12-й главы, получившей название „Близ (sic!) грядущий антихрист и царство диа- вола на земле!44. Однако - и на это следует особенно обра­тить внимание - это было далеко НЕ ПЕРВОЕ издание текста, о происхождении которого имеются разные вер­сии (на этом вопросе мы не имеем возможности остана­вливаться в этой статье).

Есть сведения, что уже в 1895 году в России циркулиро­вала рукопись „Протоколов44. Эта рукопись была отпеча­тана в 1897 году - вначале в ста экемплярах на гекто­графе, а затем типографски (без указания года и места).. Экземпляр редчайшего гектографического издания хра­нился - по крайней мере, до 1934 года - в московской Румянцевской библиотеке (после революции - им. Лени­на), в собрании Пашуканиса; впоследствии, будто бы, он таинственно исчез...

Затем в петербургской газете «Знамя» с 26 августа по 7

25

сентября 1903 года П. А. Крушеван (редактор) опублико­вал текст - как „Программу завоевания мира евреями". Документ был представлен читателям как слЬгка сокращенный перевод с французской рукописи, озаглав­ленной переводчиком: „Протоколы встречи Всемирного Совета масонов и Сионских мудрецов".

Почти одновременно с выходом в свет 3-го издания книги Нилуса с текстом „Протоколов" в Петербурге в том же году появилось их отдельное издание, под назва­нием „Корень наших бедствий" (без обозначения имени издателя). В январе следующего, 1906 года, документ был опубликован в книге, носившей название „Враги рода человеческого". Ее издателем называют Г. В. Бутми.

Между 1906 и 1907 годами в Петербурге вышло четыре издания „Протоколов" (одно в Казани - в 1906-м). Издание Нилуса перепечатывалось в 1911-м, 1912-м и 1917-м годах в типографии Троице-Сергиевой Лавры. О судьбе этого пос­леднего издания существует любопытный рассказ. „Вто­рого или третьего марта книга С. А. Нилуса должна была поступить в продажу. Тюки с экземплярами книги были уже в поезде, когда вооруженный отряд ворвался на вокзал, открыл вагон, выбросил все издание на землю и сжег. Как только последняя страница превратилась в пепел, банда удалилась, не разграбив никаких других грузов". Это были первые дни февральско-мартовской революции... При „демократическом" режиме Керенского было издано распо­ряжение изымать экземпляры „Протоколов" из продажи'а с наступлением большевистского режима хранение „Прото­колов" стало караться смертной казнью.

Таким образом, С. А. Нилус никак не был „первым распространителем" „Протоколов Сионских мудрецов" - как неверно утверждает Вл. Якубов. „Распространялись" они помимо воли писателя, обратившего внимание на этот документ в перспективе своего своеобразного мистичес­кого мировосприятия. Не случайно то освещение, какое придавалось „Протоколам" в некоторых дальнейших изда­ниях, почти не имеет ничего общего с комментариями самого Нилуса.

26

*

Апокалипсические настроения, выраженные С. А. Нилу- сом в предисловии к его публикации „Протоколов Сион­ских мудрецов", были свойственны далеко не ему одному. Сам он писал: „Ожидание близкого явления антихриста и кончины мира от предстоятелей Христовой Церкви перешло в умы и сердца наиболее чутких предс­тавителей мирской философской мысли, не порвавшей связи с Церковью... Таким чутким представителем фило­софского умозрения, сохранившим связь с христианством, бесспорно можно считать Вл. С. Соловьева, имя которого, как философа, известно не в одной только России, но и во всем образованном мире. (Это писалось в 1905 году; сейчас, пожалуй, можно сказать наоборот: имя нашего религиозного мыслителя известно во всем мире, и только на родине его соотечественники знают о нем понас­лышке... Вл. С.). В высшей степени знаменательно, что завершительный момент его творческой деятельности вознес его до высот эсхатологического прозрения, чрез­вычайно ярко выразившегося в его предсмертном творе­нии „Три разговора" (включающем в себя „Краткую повесть об антихристе")"...

Так писал Нилус о Вл. Соловьеве. Мы можем вспом­нить и другого выдающегося русского религиозного мыслителя - Константина Леонтьева (в доме которого, кстати, в Оптиной пустыни, несколько лет проживал С. А. с женою). И у него было сходное ощущение близкого конца мира, которое вносило такой резкий эсхатологизм в его последние сочинения.

Отметим и другое: подобные апокалипсические, эсхато­логические настроения у всех почти русских писателей и мыслителей этой ориентации никак не связывались с „еврейским вопросом". И К. Леонтьев, и особенно Вл. Со­ловьев были, скорее, „филосемитами". Ни тени антисеми­тизма, при всем желании, нельзя обнаружить и у самого С. А. Нилуса. В одной из своих книг он приводит слова

27

преп. Серафима Саровского о „еврейском священном, Богу любезном народе" - такое отношение к евреям во многом было свойственно и ему самому. В комментариях Нилуса к публикации текста „Протоколов" нет абсолютно ничего антиеврейского...

Между тем нельзя не отметить, что поразительное „предощущение" того цикла идей, какие выражены в „Протоколах" „с резкостью и ненавистью", не совсем обычными для подобных „общих мест" (по выражению Нилуса), уже было зафиксировано в русской литературе - Достоевским. Прежде всего - в „Дневнике писателя", но и не только там.

В широко известной 2-й главе „Дневника" за март 1877 года - появившейся недавно и в новейшем советском издании - Достоевский пророчил: „Стало быть, недаром все-таки царят повсеместно евреи на биржах, недаром они движут капиталом, недаром же они властители и всей международной политики, и что будет дальше - конечно, известно и самим евреям: близится их царство, полное их царство! Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов... Верхушка евреев воца­ряется над человечеством все сильнее и тверже и стре­мится дать миру свой облик и свою суть... Мы говорим о жидовстве и об идее жидовской (подчеркнуто самим Достоевским), охватывающей весь мир, вместо „неуда- вшегося" христианства..." (Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Том 25. Ленинград, „Наука", стр. 85).

Ничего подобного - по силе выражения и по существу - у С. А. Нилуса мы не находим и в помине. Так что Вл. Якубов обращает свои эмоции явно не по адресу - обвиняя будто бы „первого распространителя" „Протоко­лов" (хотя и не прямо, с множеством оговорок - как ему свойственно) в „неполном обращении - не духовном, а душевном". Любопытно, что бы он сказал о характере религиозного обращения Достоевского?

28

Это невольное воспоминание о Достоевском - после спровоцированного самим Якубовым разговора о „Прото­колах" - побуждает задаться неизбежным вопросом о... роли евреев в том „религиозном ренессансе", конец коего провозглашается в разбираемой статье. Побуждает к этому и та болезненная настойчивость, с какой „взби­вается пена" вокруг этого вечного вопроса всеми почти авторами, которые берутся обсуждать публично про­блемы „религиозного возрождения" в нынешней России. Прямо об этом никогда не говорится, но будьте уверены, - если называют это духовное направление „правос­лавным фашизмом" (формулировка одного „русского" писателя!), - за этим стоит „трепет забот иудейских". Наводит на размышления и тот факт, что обсуждают эту проблему в печати, как правило, или ПСЕВДОНИМЫ, или прямо АНОНИМЫ!

Здесь, пожалуй, и уместно будет сказать, кто такой этот Владимир Якубов из Москвы, статью которого с такой готовностью напечатала «Русская мысль». Это - псевдо­ним Владимира Френкеля, - сообщает нам бюллетень Радио „Свобода". В „Архиве Самиздата" Радио „Свобода" в тот же самый день, что и в «Русской мысли» (8. 1. 88), была опубликована та же самая статья о „конце" „рели­гиозного ренессанса" (см. АС №6127). Это же издание годом раньше сообщало в „краткой биографической справке", что Владимир Зиновьевич Френкель (род. в 1944) - поэт, „участвовал в семинарах по еврейской куль­туре и в издании самиздатского журнала «Хаим» (Жизнь)... С 1983 года - православный, организатор богос­ловских семинаров".

Да не заподозрят нас в том, что этим раскрытием псев­донима (заслуга это не наша) мы хотим бросить тень на национальное достоинство поэта Вл. Френкеля. Но в кон­тексте обсуждаемой нами „острой" темы нельзя не обра­тить внимание на следующее: „с 1983 года - правос­лавный" (то есть, надо понимать - крестился в этом году? тогда - не слишком ли скороспелы выводы его статьи о „конце" „религиозного ренессанса"?), - и тут же, немед­

29

ленно - „организатор богословских семинаров". Не более, не менее! Видимо, опыта участия в семинарах по еврей­ской культуре более чем достаточно для организации в Москве такого рода предприятий... Вот эта самая поспеш­ность, торопливость, суетливость - она-то и навлекает невольно на такого рода „приходящих в Церковь" разного рода тени. Несерьезно как-то, несолидно. Или - очень уж нагло... Нападения - после этого - на православные кресты и купола, на церковное благочестие выглядят, как бы это сказать помягче, излишне дерзкими.

„Архив Самиздата" сообщил также, что в самом конце прошлого года Якубов-Френкель выехал из СССР. И вот, опять же, задумываешься над таким странным фактом: немногие русские, единицы, выехавшие в эти последние годы за границу (Е. Вагин, Т. Горичева, И. Огурцов) говорят и пишут о религиозном возрождении в совре­менной России, - тогда как неизмеримо большее число евреев, занимающихся профессионально „русскими делами", уже годами пророчат конец этого явления... Впрочем, и многие из остающихся еще „в стране" вещают усиленно о том же - чаще всего под псевдонимом, а то и просто - анонимно.

*

Нужно ли повторять еще раз, что все началось - с про­буждения памяти. Да, да, той самой исторической памяти о славном прошлом, с православными крестами и колоко­лами, которая сводит в судороги, буквально заставляет корчиться новых бесов, принимающих подчас смиренно­елейный вид, изо всех сил прячущих свои рога и копыта (но они все же вылезают самым непристойным образом из всех их речей и писаний).

Эти бесовские корчи всевозможных лосото, гутионто- вых, черкизовых-семеновых были рассмотрены под уве­личительным стеклом в прошлом выпуске «Вече». А материал все прибывает и прибывает, и какой материал! Дух захватывает только от того, что - пусть микроскопи­

30

ческими порциями, но зато колоссальным тиражом! - появляется в официальной советской прессе. Как же - „гласность"! Приходится, скрепя сердце и стиснув зубы, „играть в демократию", давать высказаться и другой сто­роне, - чтобы тут же ее облаять и „обличить". И вот читаешь - и не веришь своим глазам - в «Комсомольской правде» (!) - такое, например, письмо молодого, 27-лет­него, читателя, который сообщает, не боясь ничего, и полную свою фамилию, - не чета анонимам - и адрес:

„Ленин ненавидел Россию, но почему я должен раз­делять его взгляды? Царскую семью вырезали, дворян уничтожили, буржуазию раскулачили, церкви разрушили. Что же осталось? Памятники не все разрушены? Так на все сразу бульдозеров не хватает.

Если бы земля, отобранная у крестьянина во время кол­лективизации, была бы ему возвращена и он мог бы пере­дать надел по наследству - он имел бы детей, а так он их иметь не хочет: зачем рожать государственных батраков? Вот почему враги русского народа слышать не могут имени Столыпина!

А культура! Истинно русским художникам не нашлось места в России... И только Маяковский - этот Иван, не помнящий родства, флагман космополитизма, ненавидя­щий русскую культуру, ярый сторонник разрушения рус­ских памятников..." (см. «Комсомольская правда», 19. 12.- 1987 - письмо Ю. Федина из Москвы; цитата оборвана, так как редакции, видите ли, „стыдно продолжать цити­рование").

Поистине, глас народа - глас Божий! Как будто кон­чается вынужденное 70-летнее „безмолвие" русского наро­да: выпихнули кляп изо рта! И вот ( это уже в «Советской культуре») читаем - черным по белому:

„Ничего нельзя изменить в нашей стране без отказа от марксизма, как глубоко сионистского учения".

Это краткое, но очень выразительное русское резюме 70-летнего опыта „построения социализма в одной стра­не" приводится в статье Геннадия Петрова - „секретаря правления ленинградской писательской организации".

31

(Кстати, - когда же, наконец, громко заговорят о необхо­димости отказа от этого псевдонима в наименовании бывшей столицы Российской империи, - как уже требуют публично отмены „имени Жданова" в названии Петер­бургского университета?). Статья эта (в номере от 24. 11. 1987) представляет собою своеобразный отчет о состоявшейся в Питере конференции, ставшей, по выра­жению одного ее участника, „духоподъемной". Кульмина­цией этого многолюдного собрания - на котором много говорили и о „систематическом, продуманном уничтоже­нии святынь наших", и о „механике уничтожения рос­сийских талантов", и о „роли евреев в заговоре против русского народа" (мы следуем точно тексту «Советской культуры») - стало выступление лидера „Памяти" Дми­трия Васильева. Вот как воспроизводится в газете („по фонограмме") фрагмент его выступления:

„Здесь говорилось о том, что судьбу нашу решают так называемые специалисты. А где специалисты по понятию „родина"? А если над твоей родиной глумятся, если твою родину топчут, если уничтожают погосты отцов и мате­рей? А мы до сих пор не можем выяснить, КТО это все делает!.. До чего мы дожили?!! Мы превращаемся в жите­лей резерваций, - когда мы не можем открыто говорить о своей истории, когда мы не можем назвать себя русскими, когда мы прячем глаза...

КТО все это делает? Мы, что ли, с вами? Мы пашем 24 часа в сутки, не разгибая спины, и нам не хватает прожи­точного минимума.

И тот дефицит, о котором мы говорим, - это дефицит запланированный, сознательно сделанный, чтобы мы да­вали заработать кому-то... Можем ли мы молчать, и до каких пор мы будем стыдливо молчать?.."

Косноязычный „комментарий" автора статьи Г. Петрова совершенно заглушается „утробной" силой приводимых им подобных высказываний, прозвучавших на конферен­ции в Питере и, безусловно, резонансом разошедшихся по всей стране. (Мы знаем теперь, что по всей России рас­ходятся семнадцать магнитофонных записей вечеров

32

„Памяти"!).Поэтому и вынуждена была «Советская культура»,

спустя несколько месяцев, снова вернуться к этой же теме (в номере от 2. 2. 1988), - пытаясь как-то „сгладить" впеча­тление, произведенное публикацией с такими эффектны­ми цитатами. Но, несмотря на все обязательные фразы типа - „провокационная режиссура „Памяти" - и в этот раз редакция вынуждена была устроить подобие „обмена мнениями" на страницах газеты, „так как опыт проведе­ния открытых идеологических дискуссий в эпоху глас­ности чрезвычайно важен". Вот и пришлось в „строках из писем" - на фоне истошных воплей об „антисемитской подоплеке" „театрализованного шабаша в Ленинградском университете" и прямых призывов к уголовной расправе с ораторами „Памяти" - поместить такое вот размышле­ние читателя из Запорожья В. Виноградова:

„Это очень хорошо, что находятся люди, которые - не боясь (кого бояться?) - высказывают наболевшее, это их право! И очень плохо, что другие с кляпом в руках только и ждут случая, чтобы снова пустить его в употребление.

А вот когда десятилетиями в головы миллионов изли­валась сверху беспардонная ложь в обличьи правды... Вот бы тогда вам, официальные правдолюбцы, постоять за матушку-справедливость!

Вот бы тогда вам, Геннадии петровы, проявить рвение в борьбе за точность и ясность!"

Порадуемся еще раз, что игра в гласность дает возмож­ность всем узнать - хотя и фрагментарно, отрывочно, очень неполно - мысли и чувствования некоторых из лучших людей национально мыслящей России. А то получается, как говорит писатель Василий Белов: „Бьют „Память", не сообщая, о чем говорит „Память"...

А бить пытаются не только инспирированными „пись­мами читателей" (один из которых таким образом рвет на груди рубаху в «Советской культуре»: „Я буду жить в ба­раке, ходить в телогрейке, работать 24 часа в сутки бес­платно - все это... ради интернационализма"). Газета «Правда» 1. 2. 1988 поместила статью, которую на этот раз

33

подписал Владимир (не Геннадий) Петров: „Память" и другие". Статью, от которой так и потянуло смрадным холодом подвалов Лубянки. Из нее мы узнаем, например, что „сегодня в стране насчитывается более 30 тысяч само­стоятельных групп и объединений". Автору, видимо, известна и точная цифра - ведь „социализм - это учет и контроль", по известному высказыванию Основополож­ника. Впрочем, в тексте приводится другая, еще более выразительная цитата из Ленина: „Бояться народа нечего". По логике автора статьи, „бояться" скорее прихо­дится отдельных „экстремистов" - вожаков, лидеров, потенциальных организаторов. Вот и производится нехи­трая операция расчленения „Памяти" на „здоровую массу" и „небольшую экстремистскую группу Васильева", кото­рая, дескать, всего лишь „выступает от имени „Памяти". И - компрометируется личность Д. Васильева старыми, допотопными методами. Видимо, это следует расцени­вать как официальное предупреждение...

Возможно, статья «Правды» является и официальным ответом на документ колоссальной важности - „ВОЗЗВА­НИЕ патриотического объединения „ПАМЯТЬ" к русско­му народу, к патриотам всех стран и народов". „Воззва­ние" датировано 8-м декабря 1987 года и подписано семью членами Совета „Памяти", в том числе Дм. Васи­льевым.

Возможно, чтобы понять истинное значение этого до­кумента, - как и вообще смысл патриотического объеди­нения „Память" - стоит обратиться не к статье «Правды», а процитировать характерное признание комментатора Радио „Свобода" Вл. Матусевича (в программе от 12-13 января этого года):

„Память" - эта неформальная организация - представ­ляется сегодня вершиной айсберга. И если бы речь шла только о „Памяти", как о таковой, ну, ей Богу, мы гово­рили бы о препротивном, презанятном и смешном фено­мене (!), ни о чем другом. Но беда в том, что с каждым месяцем становится все более бесспорным, что воззрения „Памяти", устремления „Памяти" разделяются весьма и

34

весьма большим числом заслуженных, высокопостав­ленных писателей, ученых, деятелей культуры в Рос­сии... “

Оставим в стороне вопрос о том, почему именно Рус­ская редакция Радио „Свобода" и в этой программе, и во множестве других демонстрирует нескрываемую, откры­тую враждебность к явлению, которое - как оказывается, как явствует из высказывания самих сотрудников Русской службы (Матусевич, Ройтман, Малинкович, Фишбейн и др.) - представлено „весьма и весьма большим числом писателей, ученых, деятелей культуры в России". Хотим поправить немного господина Матусевича: не только мно­гие „высокопоставленные" деятели культуры - с которы­ми, видимо, всего лишь и привыкли еще считаться он и ему подобные деятели Радио „Свобода" - разделяют устремления „Памяти". Есть еще и русский народ, кото­рый, - по выражению писателя В. Астафьева - как оказа­лось, мало было убить, но надо еще и повалить. Так вот, можно не сомневаться, что устремления „Памяти" - суть чаяния и надежды всего русского народа. Лидеры патрио­тического объединения это прекрасно знают, почему и предупреждают в своем „Воззвании": „Наша борьба только начинается".

Но есть и еще один момент, уж и вовсе неожиданный для сотрудников Русского отдела Радио „Свобода" и всей русскоязычной братии: оказывается, и на Западе имеются единомышленники „Памяти" - не только в среде русской эмиграции, но и среди западной интеллектуальной элиты.

*

В январском номере американского журнала «Policy Review» Nr 43, (Winter 1988) - «Политическое обозрение» - появилась, прямо скажем, весьма необычная статья Дэви­да А. Моро „Национальное возрождение России" (а на обложку журнала редакция вынесла название еще более эффектное: „Как освободить Россию?"). Редко в западной прессе приходится видеть подобные работы, в которых

35

сочувствие и любовь к порабощенному русскому народу сочетаются с таким исчерпывающим знанием „русского вопроса". Если говорить о США, статья этого молодого - как можно понять - исследователя становится в один ряд с известными книгами Джона Дэнлопа и Сьюзен Мэсси, наших верных и испытанных друзей.

Основная идея Дэвида Моро - простая, ясная, не­двусмысленная: освобождение России (и тесно связанное с ним радикальное изменение всей международной обста­новки?) возможно только на путях перехода от комму­низма к тому, что он называет „русизмом" /Russianism/, не вкладывая в этот неологизм отрицательного смысла, какой ощущается, например, в придуманном покойной Н. Мандельштам слове „руситы"). Речь у американского политолога идет о необходимости „руссианизации" (не „русификации"!) нынешнего СССР: о переходе от нынеш­него тоталитарного коммунистического государства к авторитарному „русистскому" государству, ориентирован­ному на национальные ценности и традиции. „Де-ком- мунизация" - то есть полное очищение, освобождение от коммунизма, и - „руссианизация", то есть, фактически, возвращение к тысячелетней исторической традиции, ду­ховной и государственной. Это, и только это представ­ляется американцу Д. Моро единственной „реальной альтернативой коммунистическому господству в совре­менной России", „руссианистской альтернативой", подде­ржать которую он призывает американскую администра­цию.

Редакция журнала «Политическое обозрение» сле­дующим образом резюмирует выводы своего автора: „Различие между коммунистическим государством (нашим действительным противником) и русской нацией (жертвой и потенциальным союзником) должно было бы определять все аспекты нашего планирования политики и стать нас­тоятельным мотивом высказываний официальных предста­вителей США по вопросам внешней политики".

Мы угадываем здесь, конечно, давнюю, излюбленную идею нашего замечательного соотечественника (и - со­

36

изгнанника) А. И. Солженицына, - хотя Д. Моро доста­точно самостоятелен и независим в изложении предла­гаемой им альтернативы. И нас не может не радовать это обнаружившееся духовное родство между великим рус­ским писателем и мало кому еще известным американс­ким политическим мыслителем, который продемонстри­ровал редкую в современном западном мире широту кру­гозора и глубину проникновения в самую суть вопроса.

Д. Моро справедливо пишет в своей статье о „тактичес­ком союзе режима с национализмом44 (коммунистического режима - с русским национализмом) - что особенно сказа­лось в годы 2-й мировой войны. Так называемый „совет­ский патриотизм44 - по его определению - всего лишь „пустая раковина44, лишенная содержания; коммуни­стический режим манипулирует русскими национальными чувствами, - ибо только таким образом ему удается леги­тимировать свою власть в стране, где русские, по види­мости, занимают привилегированное положение.

И здесь - один из самых интересных моментов статьи американского политолога. Для режима - пишет он - „этнические русские представляют собой критическую массу для целей контроля над обширной, многонацио­нальной империей44. Следуя испытанной стратегии - „раз­деляй и властвуй44 - Кремль искусно использует („коопти­рует44, по выражению автора) русский национализм, тем самым обрубая возможность любого союза с другими национальными силами для борьбы против коммунисти­ческой власти. Вот буквальная цитата из статьи:

„Хотя русские ни в каком смысле не являются благо- приятствуемой нацией под советским управлением - с 1917 года этот народ и его культура испытали неизмеримо большие преследования, в сравнении с национальными меньшинствами, - миф о русском господстве легко подде­рживать, исходя из имперского прошлого России и внешней видимости советского государства (многонацио­нальная империя, контролируемая из русской столицы, с русским языком в качестве официального)... Для совет­ских правителей русский национализм является ключом

37

для контролирования других национализмов."Любопытно сравнить это глубоко продуманное убежде­

ние политолога из США с мнением, высказанным на стра­ницах журнала «Знамя» (январь 1988) доктором экономи­ческих наук Г. X. Поповым в статье-диалоге о „Памяти". Размышляя о том, „почему в первую очередь с каким-то ожесточением, даже остервенением подвергалась утесне­нию именно русская историческая память", Г. X. Попов приходит к следующему выводу: „принижать русскую культуру, прошлое русского народа потребовалось для того, чтобы ожесточить русских, освободить их от своей памяти, - чтобы они справились с ролью, отведенной им административной системой. Человек, освобожденный от своего прошлого, больше пригоден для директивных форм руководства другими народами. Поэтому отказ от многих ценностей русской культуры... связан с утвержде­нием административной системы, утверждением той роли, которую она предопределила русскому народу. На него легла главная тяжесть этой системы, и его прошлое больше всего пострадало".

Предлагаем читателям подумать над этими двумя мне­ниями - американского и русского советского специалис­тов, мнениями, в чем-то тесно соприкасающимися...

„Возникновение нового национального сознания среди этнических русских - быть может, самый значительный процесс внутреннего развития в Советском Союзе после 2-й мировой войны", - пишет Д. Моро. Характеризуя носителей этого нового национального сознания в русской среде, он отмечает, что они „единодушны в их отвержении коммунистической идеологии; они рассма­тривают марксизм-ленинизм, с его учениями классовой ненависти и патологической враждебности к религии, как дегуманизирующую силу, которая в конечном счете ответственна за гекатомбы десятков миллионов русских жизней при Ленине и Сталине..."

Д. Моро категорически возражает против „автоматичес­кого отождествления" русского национализма - в котором он видит безусловно положительную силу - „с немноги­

38

ми его патологическими проявлениями". А ведь именно на этом и спекулируют многообразные враги всего рус­ского, - как мы это видели выше, или псевдоним-чекист, пишущий в московской «Правде». Пресловутый „нацио­нал-большевизм" для американского политолога - „не более как побочное явление": он солидаризируется с при­водимым им мнением Е. Вагина о том, что у „национал- большевизма" нет и быть не может массовой базы в русс­ком народе. (Отметим, кстати, что в русофобской литературе появилось новое обозначение русских патрио­тов, близких к „Памяти" - „национал-сталинисты"...).

Но особенно решительно протестует Дэвид Моро про­тив навешивания на всех русских ярлыка „шовинисты". „Если под шовинизмом понимать ни на чем не основан­ное чувство превосходства над другими нациями и ощущение предрасположенности к господству над ними, - такой шовинизм не характерен для руссианистов", - пишет этот американец, бывший в России и знающий русских. Именно поэтому он не может согласиться с высокомерным и вздорным заявлением Збигнева Бжезин­ского (в журнале «Энкаунтер», в 1983 году): „Советский Союз - это политическое выражение русского национа­лизма".

Уравновешенно и спокойно рассмотрев проблему отношений между евреями и русскими, Д. Моро обращается с заключительным призывом, который мы можем только поддержать на все сто процентов:

Дайте России быть Русской!Но это и есть тот самый призыв, который красной

нитью проходит через упомянутое выше „Воззвание" „Памяти"! Смотрите - разве это не то же самое? -

Утверждайте свое право быть хозяевами на своей земле!Считаем необходимым подчеркнуть особо еще одно

подтверждение правоты американского автора - обратив внимание на совершенно недвусмысленное „Воззвание" лидеров патриотического объединения „Память": оно „по своей сути не имеет ничего общего ни с шовинизмом, ни с антисемитизмом, ни с какой другой формой расовой

39

дискриминации^ „Мы считаем, - пишут Д. Васильев и его друзья, - что при расширении международных контак­тов национальный фактор выступает как самая мощная сила, способная защитить интересы народов от посяга­тельств космополитов и технократов разных мастей“.

В приведенных словах - полное совпадение с точкой зрения, высказанной американским автором в авторитет­ном американском журнале. Такое единство устремлений патриотически настроенных умов и душ представляет собою самое прочное основание нашей надежды на будущее, где не будет места провокациям против возрож­дающегося национального самосознания народов. Всех народов, не только русского.

Через патриотизм познается уважение и единство всех людей на земле!

Письма редакции альманаха «ВЕЧЕ» направлять по адресу:

RUSSISCHER NATIONALER VEREIN (RNV) е. V.О. Krassowski

8000 Munchen 2, Theresienstr. 118-120 (West Germany)

40

В. Ковалёв

Н е н а в и с т ь к Р о с с и ии

невидимая рука социализма

Вопрос о том, что представляет собой советский ре­жим, возникает почти у каждого советского человека, духовно освободившегося и размышляющего над тем, в какой же стране он на самом деле живет. Формально она называется страной победившего или развитого социа­лизма, социалистической демократии, самого справедли­вого общественного устройства, когда-либо существова­вшего на свете... Ну нет! Эти определения отлетают сами-собой, как только человек выключает себя из общей „игры в социализм". С этим человеком происходит нечто подобное тому, что происходит с кипящей в электричес­ком чайнике водой, после отключения его от электри­ческой сети. Некоторое время вода продолжает еще буль­кать, но довольно быстро успокаивается, а потом и вовсе остывает. И вот, такому, переставшему „булькать" чай­нику, жить в „кипучих буднях" социализма становится довольно трудно. Он начинает размышлять над тем, а как в этой социалистической державе складывается и проте­кает жизнь на самом деле, если судить о ней, прислуши­ваясь не к пропагандным лозунгам, а к здравому смыслу.

Вот для такого человека, которого я сравниваю с отключившимся от сети, но еще не принявшим темпера­

41

туру окружающей среды „чайником", обильную пищу для размышлений дает книга А. Безансона „Русское прошлое и советское настоящее"*. Человеку этому (он ведь как выздоравливающий больной) очень нужна поддержка, нужно подтверждение, что с ним случилось нечто вполне нормальное, что и не могло не случиться с мыслящим индивидуумом, почувствовавшим в себе протест против навязанной ему идеологии и построенной на ее догмах жизни. Такому человеку узнать, где он живет, в какую государственную систему попал он волей судьбы, а глав­ное - что он не один так думает, не просто интересно, но жизненно необходимо.

*

„Если попытаться дать определение советского режима в рамках классификаций, предлагаемых Аристотелем или Монтескьё, то оказывается, что он изворачивается и с лег­костью ускользает от всех подобных попыток", - пишет А. Безансон, и дальше приводит перечень сравнений, показывая, что этот режим есть нечто доселе небывалое, некий монстр, впитавший в себя все худшее. Например, в самом названии СССР заключено, что это, вроде бы, рес­публиканское государство. Но... согласно Аристотелю, такое государство должно управляться „всем множеством граждан во имя общей пользы". СССР, как известно, управляется КПСС и не во имя общей пользы, а во имя коммунистической идеологии. И хотя партию, как сказано в Конституции СССР, составляют наиболее активные и сознательные граждане, режим нельзя назвать ни аристо­кратическим (?!), ни монархическим, потому что власть держат в своих руках „круглолицые", которые всех „дли­нолицых", то есть представителей дворянства и старой русской интеллигенции, своевременно отправили в тюрьмы и лагеря.

* Ален Безансон. „Русское прошлое и советское настоящее". OPI, 1984, Лондон.

42

Нельзя советский режим назвать демократическим. Демократия означает - власть народа. Советское же госу­дарство сделало своею собственностью не только землю, воды, всю живую и неживую природу, но и сам народ, даже его мысли. Советский режим и не тирания - по той простой причине, что тиран управляет во имя своих частных интересов, чего нельзя сказать даже о Сталине (исключая его последние годы), который для уничтоже­ния своих соперников должен был придумывать всячес­кие кампании и „открытые" судебные процессы.

Можно сказать, что советский режим несет в себе черты олигархии потому что, согласно концепции Джи- ласа - Восленского, возник новый эксплуататорский класс - „номенклатура". Однако приверженцы олигархии управ­ляют государством во имя своих личных интересов, чего нельзя сказать о „номенклатуре". Ее члены пользуются закрытыми распределителями, имеют личный достаток, но, как отмечает Безансон, „никогда и нигде коммунисты не завладевали материальными благами для собственного потребления". Да и властью, которая заменяет им богатство, они не пользуются свободно, не правят со спо­койной душой, ибо власть не только не передается по наследству, но и может быть отнята в любой момент.

Вполне естественно предположить, что советский режим соединил в себе многое, оставшееся в наследство от всяких деспотий, тираний, олигархий и демократий. Такой вывод напрашивается, когда читаешь рассуждения Безансона. Но не только в этом стремится он убедить своих читателей. „Классическая тирания, - пишет Безан­сон, - отличается тем, что тиран, действуя во имя самого себя, связан, однако, и с общими интересами: он разо­рится, если разорены будут его подданные". Этого нельзя сказать о советском режиме, который не признает ника­кой стабильности, установленного порядка, но наоборот, стремится его разрушить. По-существу режим всегда стре­мится к некоему общественному „псевдо-благу" и осуще­ствляет лишь некоторое личное „псевдо-благо", - заме­чает Безансон и чуть позже открывает нам свою уста­

43

новку. „Идеология не является орудием тоталитаризма, - пишет он, - наоборот, тоталитаризм представляет собой политический результат и воплощение в общественную жизнь идеологии, которая хронологически и исторически является первичной”.

Тоталитарными режимами, в той или иной степени, были не только нацистская Германия, фашистская Италия и полуфашистская Испания, но и Восточная Римская Империя с ее культом императора, и Царство инков, где существовала система распределения продуктов, и госу­дарство Спарты, осуществлявшее широкий контроль над частной жизнью своих граждан. Однако, ни один из наз­ванных режимов не может сравниться с советским, для которого идеология не средство, а содержание и конечная цель.

Вопроса о том, на какую идеологию опирается совет­ский режим, не возникает. Конечно же, на марксизм. Однако Безансон ничего об этом не пишет, и видимо, неспроста. Уже второе столетие бродит этот бывший призрак по всему миру, превращая страны в идеологичес­кие монолиты, принуждая в них людей влачить воистину призрачное существование. Мало того, сегодня можно уже говорить о политической экологии преобразования жизненной среды под действием идеологии. Где бы ни побеждал марксизм или марксизм-ленинизм, везде проис­ходит одно и то же: сначала разрушается старая культура (или уродуется), потом начинается создание псевдокуль­туры, в ходе чего происходит как духовное обнищание страны, так и падение ее жизненного уровня, что непре­менно приводит к возникновению дефицита свободы, идеологизации всех сторон жизни, падению морали и нравственности, к террору, который окончательно раз­рушает жизненную среду.

„Десятком трупов обрывалась фантазия и душевные силы шекспировских злодеев, - пишет А. Солженицын в „Архипелаге ГУЛаг“. - Потому что у них не было идеоло­гии. Идеология! - это она дает искомое оправдание зло­действа и нужную твердость злодею... Так инквизиторы

44

укрепляли себя христианством, завоеватели - возвеличи­ванием родины, колонизаторы - цивилизацией, нацисты - расой, якобинцы (ранние и поздние) - равенством, братством, счастьем будущих поколений. Благодаря ИДЕОЛОГИИ досталось двадцатому веку испытать зло­действо - миллионное".

Хорошо и точно сказал Солженицын! И давно уже - почти за 20 лет до Безансона, и конечно, раньше Раймона Арона и других. Но при этом Безансон ни разу не воздает должного Солженицыну, у которого взял многие мысли для своей книги.

Особенно ярко и трагично проявилось действие идео­логии на человека в сталинские времена - времена чисток и большого террора. Однако было бы серьезной ошибкой говорить, что сегодня всего этого нет и что, например, Горбачев - менее идейный, чем Сталин. Скорее всего, не Сталин идейнее Горбачева, а идеология первых пятиле­ток „идейнее" идеологии развитого социализма. Иначе говоря, идеология становится все более изощренной, еще более коварной в своей борьбе со здравым смыслом и нор­мальной человеческой логикой.

„Основное правило идеологии, - пишет Безансон, - со­стоит в том, чтобы идти в своих требованиях и притяза­ниях до конца и стремиться устранить любое знание и любые высказывания, не вписывающиеся в ее рамки". Однако определение „до конца" нужно понимать, конеч­но, „диалектически". Не до последнего, конечно, конца, а только до тех пор, пока это так или иначе не ослабляет власти, с которой связана идеология, не навлекает на власть смертельной опасности. „Отсюда вытекает второе правило, - продолжает Безансон, - если идеология зашла слишком далеко, следует предоставить знанию и слову возможность восстановиться (так, чтобы они могли служить идеологии и укреплять ее) - но лишь до такой степени, чтобы их независимое развитие не могло выйти из-под контроля всеобъемлющей власти идеологии".

В этих „правилах Безансона", интересных самих по себе, увы, нет ничего нового. Уж во всяком случае, открыты

45

они не Безансоном. Даже не очень хорошо знакомый с работами Ленина человек не может не заметить, что они целиком вышли из ленинской идеологии нэпа. В самом деле, вводя свободную торговлю в подорванное военным коммунизмом народное хозяйство, Ленин думал не толь­ко об экономике как таковой, но и о „смычке города с деревней", то есть о союзе „пролетарского" рабочего класса с „мелкобуржуазным" крестьянством. Говоря по- Безансону, он думал о „восстановлении реальности". Ленин понимал, что утомленный гражданской войной народ не в силах будет и дальше следовать за идеоло­гией, которой, как известно, сыт не будешь. Народу был нужен хлеб. А возвращение на путь материального благо­получия означало, как минимум, возвращение к естест­венным неидеологизированным отношениям, то есть к деньгам, рыночным отношениям, частной инициативе.

Другая основа „безансоновских правил" - дьявольское пророчество Ленина о том, что капитализм сам сделает ту веревку, на которой его повесят коммунисты.

Остановимся на этом пророчестве подробнее. Вряд ли сегодня среди разумных людей найдется такой человек, кто будет всерьез оспаривать, что капитализм, даже сов­ременный, „гуманизированный", существует в основном для того, чтобы производить и продавать, то есть рабо­тать и обогащаться. Причем, обогащаться, продавая свою продукцию всем, кому угодно, даже своим врагам. Но и коммунизму нужна не только веревка, а и многое другое, чего он не в силах произвести сам. (Даже хлеба Советский Союз сегодня не может произвести столько, сколько нужно). Следовательно, пророчество о веревке - меч обоюдоострый. В веревке заинтересованы обе сто­роны. Чтобы повесить, нужна веревка, но и для того, чтобы эту веревку произвести, нужен рынок сбыта, нужен заказ. При этом, к счастью, выясняется, что проблема реа­лизации ленинского пророчества осложняется всевозмож­ными привходящими обстоятельствами и отодвигается во времени довольно далеко. Вряд ли современные комму­нисты стремятся побыстрее повесить всех капиталистов.

46

Даже Ленин говорил о том, что у капиталистов нужно учиться торговать. А если учиться, то значит у живых, а не у мертвых. Горбачев говорит сегодня о том, что у Запада нужно учиться создавать современные произ­водства, современную технологию. А уж тут без капита­листов не обойтись никак.

Иначе говоря, вопрос о взаимоотношении идеологии с реальностью и о формах сотрудничества социализма с капитализмом усложняется настолько, что не всегда можно разобраться в том, где притязания идеологии, а где требования реальности. И думается мне, что в усло­виях нынешнего реального социализма все требования идеологии постепенно заменяются требованиями социа­листической реальности. Изменилось ведь все: и потреб­ности людей, и требования идеологии к ним, и сама идеология.

Посмотрим теперь, как складывались отношения между социализмом и капитализмом в Советском Союзе истори­чески. Во времена ленинского нэпа все было предельно ясно: .„грязный капитализм” допускался в народную жизнь для того, чтобы сделать сильным молодое социа­листическое государство. При Сталине, в основном, устранялось все, что так или иначе не соответствовало идеологическим установкам. Но даже в эти кровавые вре­мена продолжали функционировать приусадебные хозяй­ства и рыночная торговля. В особенности это было харак­терно для предвоенных и послевоенных лет.

В хрущевские времена все стало сложнее. Как известно, Хрущев был последним генсеком, верившим в комму­низм, и обещал его построить через двадцать лет. Это и определяло его отношение к идеологии. Он вообще об идеологии не думал, поскольку верил в быстрое построе­ние коммунизма. В результате он почти разрушил приуса­дебные хозяйства, подорвал мелкую рыночную торговлю. Правда, при нем началось некоторое оживление в науке и искусстве. Но, как гласит народная мудрость: „на чистом месте и трава не растет”... Именно в последние хрущевс­кие годы стал падать уровень жизни даже в крупных го­

47

родах и начали уменьшаться темпы прироста националь­ного продукта.

Брежнев и Косыгин вели себя иначе. О слепой вере в коммунизм не было и речи. Брежнев в основном следил за тем, чтобы не допустить в „номенклатуре" брато­убийственную войну, а Косыгин пытался ввести в народ­ное хозяйство принцип материального стимулирования. Все это вело к росту бюрократизации и застою во всей жизни, потому что свободных мест в „номенклатуре" ста­новилось все меньше, а, введение принципа материальной заинтересованности без принятия элементов капитализма, то есть частного предпринимательства и свободной тор­говли, загоняло экономику в тупик.

Первым, кто объявил политический ренессанс, а вместе с ним и войну „номенклатуре", был Андропов. Но его правление было слишком коротким, оно только напугало „номенклатуру". Следствием этого испуга и был выбор Черненко на пост генсека. Но и он был всего лишь узенькой и почти полностью прогнившей дощечкой в мостике, переброшенном от одного поколения „номенк­латуры" к другому.

Горбачев был вынужден думать и об идеологии, и о войне в „номенклатуре", и о капитализме, точнее о допущении элементов капитализма в обанкротившуюся экономику социализма.

Провозглашенный в брежневские времена мир в „но­менклатуре" был отменен, однако, объявленная война все же не была такой жестокой, как в ленинские и сталинские времена. Одряхлевшую часть сталинско-хрущевско-бреж­невской „номенклатуры" отправили на пенсию, а их пос­ледователей либо перевели на незначительные долж­ности, либо исключили из партии. Только единицы крупных „номенклатурщиков" были посажены, но никто, за исключением мелких сошек, не расстрелян. На сегод­няшний день сменилось более двух третей членов Полит­бюро ЦК КПСС, почти полностью советское прави­тельство и почти на половину Центральный Комитет, произошли существенные перестановки в КГБ и армии.

48

Следует думать, что Горбачев хорошо понимает, что только этих перемен недостаточно как для государства, так и для идеологии. Нужны послабления, надежды на благополучие. А какое благополучие может быть достиг­нуто без допущения в социалистический образ жизни капитализма, или, пользуясь старой терминологией, нэпа. И здесь нельзя отказать Горбачеву в последовательности и четкости. Два новых закона, уже действующих, - „Об индивидуальной трудовой деятельности" и „О государст­венном предприятии (объединении)" дают определенную свободу и предприятиям и работникам. Например, доход предприятия „находится в распоряжении предприятия... и изъятию не подлежит", а „договоры на производство и поставку товаров народного потребления заключаются в результате свободной продажи на оптовых ярмарках". Конкретный работник тоже получает послабление - право продавать свой труд в свободное от основной работы время. Получили „зеленую улицу" приусадебные хозяйства, частные мелкие предприятия в сфере произ­водства и обслуживания, семейные фермы. Закон о пред­приятии ввел принцип выборности руководителей, подрывающий основы существования хозяйственной и промышленной „номенклатуры". В определенном смысле Горбачев пошел дальше Ленина. А введя „гласность", он действовал уже против Ленина. Призвав к „гласности", партийная „суперноменклатура" объявила войну не только „номенклатуре", но отчасти и партии.

Но если теперь задаться вопросом о том, куда ведет страну Горбачев - к коммунизму или капитализму, то сле­дует признать, что он делает все, чтобы сохранить сущес­твующий строй и прежде всего существующую идеоло­гию.

В известном анекдоте о Тито, Картере и Брежневе, которые остановили свои машины у перекрестка с над­писями: „налево - коммунизм", „направо - капитализм", только Тито проявил двойственность. Он указывал нале­во, а ехал направо, в отличие от Картера и Брежнева, которые поехали туда, куда указывали. Горбачев, конеч­

49

но, не Брежнев, но и он едет туда, куда указывает.В своих речах Горбачев говорит о „демократизации",

„гласности" и „перестройке" и очень мало о победе ком­мунизма, „зияющие вершины" которого все еще остаются главной и единственной целью идеологии. Он хорошо понимает, что до этой цели, до земного рая, еще далеко, но он, видимо, верит, что прибегая к различным мани­пуляциям, меняя тактику и приспосабливаясь, как учил Ленин, эту цель все же можно достичь. Можно достичь с помощью идеологии, которая ставит коллективное над индивидуальным, общее над частным, материальное над

•духовным, необходимость над свободой, принуждение над любовью.

А вот, что пишет о советском социализме Безансон: „Шестьдесят лет спустя он так же иллюзорен и необна- ружим, как в 1917 году. В материальной сфере его просто нет". Конечно, социализм в первую . очередь захватил нематериальный плацдарм и правит там, то есть в пар­тийном языке, партийном искусстве, в пронизанных идео­логией душах. Но говорить о том, что в материальной сфере социализма нет, значит вводить читателя в заблуж­дение.

К сожалению, социализм существует во всех сферах советской жизни и вполне действенен хотя бы потому, что изменил и продолжает менять человека, его образ жизни, окружающую среду, которая приходит все в бо­льший упадок, загрязняясь не только отходами инду­стрии, но и эстетически - заводами-гигантами, унылыми многоэтажными домами, которые к тому же плохо по­строены, огромными площадями и проспектами, где так неуютно человеку. Безансон ничего этого не видит. Нена­висть к России настолько заслоняет ему глаза, что он не хочет признать за ней даже право на построение плохого социализма советского типа. И это, вероятно, потому, что Безансон верит в хороший социализм.

50

*

Речь Солженицына, произнесенную им в Гарварде летом 1978 года, некоторые западные публицисты наз­вали перчаткой, брошенной западному общественному мнению. Ален Безансон среди тех, кто поднял ее. В очерке „Солженицын в Гарварде4', вошедшем в книгу, он не только делится своими впечатлениями от речи, но излагает собственную точку зрения на те проблемы, которые поднимает русский писатель.

„Западный мир потерял общественное мужество, - говорит Солженицын в своей речи, - и весь в целом, и даже отдельно по каждой стране, каждому правительству, каждой партии, и уж конечно - в Организации Объеди­ненных Наций. Этот упадок мужества особенно сказы­вается в прослойках правящей и интеллектуально ведущей, отчего и создается ощущение, что мужество потеряло целиком общество44.

Солженицын не только хорошо знает то, о чем гово­рит, хорошо аргументирует, но и смотрит на предмет с необычной точки зрения, откуда даже известные стороны и свойства видятся четче, воспринимаются свежее. „В сегодняшнем обществе открылось неравновесие между свободой для добрых дел и свободой для дел худых, - говорит он далее. - Весь этот переклон свободы в сто­рону зла создавался постепенно, но первичная основа ему, очевидно, была положена гуманистическим человеколю­бивым представлением, что человек, хозяин этого мира, не несет в себе внутреннего зла, все пороки жизни проис­ходят лишь от неверных социальных систем, которые и должны быть исправлены44.

И дальше: „...Безо всякой цензуры на Западе осуществляется придирчивый отбор мыслей модных от мыслей немодных... Не прямым насилием, как на Вос­токе, но этим отбором, необходимостью угождать мас­совым стандартам, устраняются от вклада в обществен­ную жизнь наиболее самостоятельно-думающие лич-

51

ности, проявляются опасные черты стадности, закры­вающей эффективное развитие../4 „...Гуманистическое соз­нание, заявившее себя нашим руководителем, ...не приз­нало за человеком иных задач, выше земного счастья, и положило в основу современной западной цивилизации опасный уклон преклонения перед человеком и его мате­риальными потребностями../4

Все это, по мнению Солженицына, не могло остаться без последствий. Гуманизм, утерявший христианский дух, начал терять и мужество, то есть способность противос­тоять злу. Либерализм теснился радикализмом, радика­лизм вел к социализму, а социализм был и остается немощным перед коммунизмом. Мало того, увлечение политико-социальными преобразованиями привело к тому, что у человека отобрали самое ценное - его вну­треннюю жизнь. „На Востоке ее вытаптывает партийный базар, - говорит Солженицын, а на Западе - комме­рческий44.

Нетрудно понять, что все эти соображения и выводы Солженицына вряд ли могли прийтись Безансону по вкусу. Более того, не могли его не возмутить. И не столько потому, что обвинения направлены в адрес запад­ного мира, в котором вырос и сложился Безансон, сколько из-за разницы в позициях, из-за отношения к высшим ценностям, да и неодинаковости самих этих ценностей, которых придерживаются Солженицын и Безансон. Сол­женицын стоит на позициях русской культуры, с право­славием в своей сердцевине. Безансон создан культурой западной, опирающейся на католическую традицию, в которой доминируют правовые отношения. И это сразу же проявляется в полемике, в том внутреннем содержа­нии, которое каждый из них хочет отстоять.

Обвиняя гуманизм в том, что в нем забыто зло, которое изначально несет в себе человек, и в том, что главная направленность гуманизма - совершенствование жизнен­ной среды, Солженицын отчасти повторяет (оригинально, по-новому, свежо, но повторяет) аргументы Достоевского в его споре с ранними русскими социалистами, в част­

52

ности, с Белинским. Так в „Дневнике писателя” Досто­евский пишет о Белинском: „Выше всего ценя разум, науку и реализм, он в то же время понимал глубже всех, что одни: разум, наука и реализм могут создать лишь м уравей н и к (разрядка моя - В. К.), а не социальную гармо­нию, в которой можно было бы ужиться человеку”. И дальше: “Без сомнения он (Белинский) понимал, что отрицая нравственную ответственность личности, он тем самым отрицает и свободу ея“.

Конечно, это не совершенно то же, что говорит Солже­ницын. Но несомненно, в том же самом направлении и с тем же внутренним смыслом. Во времена Достоевского все еще лежало в сфере предположений. Нельзя было не только говорить о конкретных результатах, которые сегодня на глазах у всех, но подвергалась большому сом­нению сама возможность социального эксперимента, то есть социалистической революции, обещающей Свободу, Равенство и Братство, но без Бога. Надо было обладать великим провидческим даром, чтобы в то время, более ста лет назад, понимать: без Бога будет не общество, а муравейник, где права и обязанности отрегулированы до такой предельной степени, что свободе там нет уже места. Свобода исчезает вместе с ответственностью - ответственностью перед Богом. Да разве только свобода! Отказываясь от веры, от Бога, человек отказывается от многих ценностей, которые делают его человеком. И если во времена Достоевского был еще соблазн - можно было, например, поставить вопрос: а не уничтожает ли муравейник и зло в человеке, то сегодня более чем ясно, что этого не происходит. Ни „коммерческий муравейник” на Западе, ни „партийный муравейник” на Востоке не только не уничтожают зло в человеке, но без зла и жить не могут. О чем и говорит Солженицын.

Индустриализм достиг выдающихся результатов в бла­гоустройстве жизни, опираясь именно на зло. Конкурент­носпособность - вот новый бог, которому поклоняется современное общество в западном мире. Что же касается Октябрьской революции, то вряд ли у кого может возник­

53

нуть сомнение, что совершена она только на базе зла - „грабь награбленное". И если некоторые русские фило­софы (Н. Бердяев) рассматривали эту революцию как рас­плату за неисполненный христианский долг, то со време­нем они отказались от этой точки зрения. Террор и кон­центрационные лагеря - не Страшный суд, а следствие (ужасное, страшное!) того, что люди забыли Бога.

Сегодня с очевидностью выяснилось и другое: полити­ко-преобразовательная деятельность человека по благо­устройству жизни не только обедняет жизнь духовную (об этом говорит Солженицын), но и усиливает в чело­веке чувство страха. Страх же человеческий, например, потерять работу, и есть то топливо, в котором постоянно нуждается грубый индустриализм, выжигающий в чело­веке все высокое, заставляющий его примириться с низ­ким, но надежным, упрощающий и человека, и общество.

А теперь послушаем, что обо всем этом говорит Безан- сон. „Запад изнутри разъедает червоточина, ибо он пос­троен на рациональной (технической) и формальной (юридической) основе", - искажая Солженицына, заявляет Безансон и как бы теряя терпение, продолжает: „Это ста­рая русская погудка на новый лад. Она пришла из немец­кого романтизма и прижилась на русской почве благодаря Киреевскому и Хомякову. Она оживает всякий раз, когда русский покидает свою страну, где господствует образ жизни, уже ушедший в прошлое в передовых странах, социальный застой и произвол государства, и попадает на Запад".

Если убрать слово „погудка", которое целиком остается на совести переводчика, то такое высказывание Безансона вовсе не вызывает удивления. Ведь речь идет о России и славянофилах. Его нескрываемое раздражение лишь сви­детельствует о правоте Солженицына. Хуже другое - уже знакомые вьщады против русских и русской культуры. Безансон пишет: „Животное тепло и полумрак битком набитого стойла, жаркие излияния, нескончаемый разго­вор по-душам, именно так зачастую в России понимается человечность, что в конце концов приводит к тому, что

54

русская жизнь, даже в лагере, начинает казаться более привлекательной, чем жизнь захолустного американского городка“. И еще о русской философии: „Она возводила на пьедестал идеалистическое, чуждое всему земному, умо­настроение, сентиментальный мистицизм, сеяла культ ложной глубины, за которым была пустота... Так воз­никли ’русские типы’ пророчествующего поэта, дамы-ари­стократки, философа с бездонным и непроницаемым взг­лядом. Образованная публика, пресыщенная народничес- ко-марксиствующим кликушеством, благосклонно взирала на ’новых философов’, не особенно стремясь разобраться в этой мешанине христианской традиции и теософии, гениальности и экстравагантности”.

Все это, конечно, не к лицу западному ученому, кото­рый и сам многому научился у русских эссеистов. Безан- сон даже не замечает, что говорит о философии русского Серебряного века почти теми же словами, что и советс­кие философы-марксисты. Совпадает почти весь арсенал нападающих средств. Тут и „идеалистическое умонастрое­ние”, и „сентиментальный мистицизм”, и „ложная глу­бина”, и „кликушество”.

К счастью, далеко не все на Западе так думают о Рос­сии, русских вообще. *Из многочисленных свидетельств приведу только два - Вальтера Шубарта, прибалтийского немца, жившего с русскими, и англичанина Стивенса Гра- хама, который тоже долго жил в России, познакомился со всеми слоями русского общества, в особенности с кре-. стьянством. В своей интересной и глубокой книге „Европа и душа Востока” Шубарт относит славян, в осо­бенности русских, к иоанновскому, то есть мессианскому типу человека. (Кстати, немцы для него - прометеевский тип, побеждающий своей организующей силой хаос, жаж­дущий власти, но все дальше уходящий от Бога). „Запад, - пишет Шубарт, - подарил человечеству наиболее совер­шенные формы техники, государственности и связи, но он лишил его души. Задачею России является вернуть ее людям... Только Россия способна одухотворить челове­ческий род, погрязший в вещности и испорченный жаж­

55

дой власти". Так пишет Шубарт не о старой, а о совет­ской России и добавляет, что это произойдет даже нес­мотря на то, что сегодня Россия „сама мучится в судоро­гах большевизма". Стивенс Грахам в книге „Путь Марфы и путь Марии" пишет по существу о том же. Русская идея, говорит он, христианская идея. На первом плане у русских - любовь к страдающим, жалость. По мнению Грахама, смертную нашу жизнь русские не считают за подлинную и . сосредоточены на идее Царства Божия. „Я люблю Россию, - пишет он. - Она для меня в некотором смысле нечто большее, чем моя родная страна".

Странно то, что в конце концов Безансон соглашается не только с главным в Гарвардской речи Солженицына, но отчасти и со славянофилами. Это - речь-предостереже­ние об опасности, грозящей всему миру. И Безансон вопрошает: „Но какие же слова мог найти для этого Солженицын в своей Гарвардской речи?" И сам же себе отвечает, что это не мог быть язык Пушкина. Возвестить миру о прибытии на землю страшных пришельцев, о гро­зящей катастрофе можно было только на языке славяно­филов, на языке Достоевского, с его апокалипсическими пророчествами.

Однако и это признание Безансон делает не без огово­рок. Оказывается, языку славянофилов присуще деление только на „черное и белое" и он привносит с собой „раз­личные ложные идеи".

(Оончание следует)

56

ЦЕРКОВЬ И КОММУНИЗМ

П О С Л А Н И ЕА Р Х И Е Р Е Й С К О Г О С И Н О Д А

Православной Церкви Заграницей

к пастырям и пастве

Русской Православной Церкви

„...не в целости внешней органи­зации заключается сила Церкви, а в единении веры и любви пре­данных ей чад ея!“

Возлюбленные братья и сестры во Христе, чада Рус­ской Православной Церкви, приближается 1000-летний Юбилей крещения наших предков, положившего начало церковно-благодатной жизни нашей родины, сделавшего нас - потомков их - православными христианами.

Этот Юбилей должен быть праздником каждого рус­ского православного христианина, где бы он ни жил, а также и всех нерусских чад нашей Церкви, приобщив­шихся ея благодатной жизни.

Но,увы, страшное время пережила и переживает даже до сего дня наша Мать-Церковь. Нет единства в ея сло­весном стаде. Одежды ея обагрены кровью миллионов

57

мучеников за Христа и верность Его Церкви. Поруганы ея древние святыни, разрушены храмы. Плачет она о детях своих. Новое крещение кровью, приняли они, на исходе 1000-летней христианской истории своей.

Гонения и преследования верующих чад ея продолжа­ются, и двери лагерей и тюрем и сегодня широко открыты для них. Официально признанная безбожниками - правителями нашей родины Московская патриархия бессильна помочь гонимым и чем-либо улучшить свое собственное положение. Нерадостно придется встречать нам 1000-летний Юбилей, хотя, якобы, и готовится на родине по этому поводу „великое торжество".

Удивительные слова о якобы „всеобъемлющем обнов­лении" жизни нашей страны, прочли верующие в пас­хальном послании Московского патриарха. Надеемся, что это обновление коснется прежде всего жизни многостра­дальной Церкви.

Веря, очевидно, в возможность такого обновления, члены Синода Московской патриархии в Предъюбилей­ном Послании от 21-го июня с.г. говорят о том, что „нас­тупающий Юбилей должен явиться праздником и для тех чад Русской Церкви, которые по разным причинам не находятся в настоящее время в ее спасительной ограде... почему они обращаются к иерархам, клиру и мирянам, составляющим Русскую Православную Зарубежную Цер­ковь... с братским призывом, преодолеть дух ожесточе­ния и средостения и едиными устами и единым сердцем восславить всесвятое имя Господа и Спаса нашего.., чтобы приближающийся Юбилей стал праздником всей Полноты Русской Церкви..."

Приветствуем доброе пожелание и благодарим за при­глашение. Но сами зовущие нас говорят в своем послании о разных причинах, разделяющих нас.

И вот первая причина - это отказ Московской патриар­хии от мучеников и исповедников нашего времени. Невоз­можно говорить о том, что у нас не было мучеников за веру, что мы слышали неоднократно из уст представите­лей Московской патриархии, нельзя замалчивать их под­

58

вига, обходить его молчанием, особенно в 1000-летний Юбилей крещения, искажая тем историю Церкви послед­него временя.

Ведь полнота Церкви не ограничивается только верую­щими, живущими на земле. Она не мыслима без всех рус­ских Святых, в их числе и мучеников последних десяти­летий. Вот почему и приурочено празднование Юбилея ко дню памяти и молитвенного призывания всех святых в земле российской просиявших. Единая Русская Церковь небесная и земная являют ПОЛНОТУ ея.

И вот, принимая во внимание „всеобъемлющее обнов­ление", в которое верят приглашающие нас, мы со своей стороны, предлагаем им, безбоязненно и открыто испо- ведывать подвиг ныне прославленных новомучеников и новых исповедников нашей Церкви.

Без горячих молитв к ним, без единых уст и единого сердца не может быть Юбилея и Полноты Церкви. Ведь они - наши братья и сестры по крови и вере, они слава Церкви, они ея победа, их подвиг является оправданием тысячелетней истории христианства на Руси.

Вторая причина та, что декларация митрополита Сергия (впоследствии - патриарха), о тождестве интересов Церк­ви и безбожного государства, лежит до сих пор в основе их отношений. Она лишает Московскую патриархию сво­боды, оправдывая полный произвол правителей в делах Церкви.

Мы знаем о том, что декларация эта не была принята в свое время на родине большинством иерархов-исповедни- ков, верным им клиром и паствою, в силу чего все они окончили жизнь свою мученически, в страшных лагерях смерти.

Находясь еще в Соловецком лагере, эти исповедники, обреченные на смерть, обратились к советскому правите­льству с памятной запиской, в которой говорили „о не­примиримости религиозного учения Церкви с материализ­мом, официальной философией коммунистической пар­тии и руководимого ею правительства. Душою Церкви, условием ея бытия и смыслом ея существования является

59

то самое, что категорически отрицается коммунизмом. Никакие компромиссы и уступки, частные изменения в вероучении или перетолкования его в духе коммунизма не удовлетворят воинствующих безбожников". Голос пастырей, подписавших эту памятную историческую за­писку, был тогда, в 1925 году, голосом еще свободной Русской Церкви.

При создавшемся тогда положении соловецкие узники видели единственный выход из положения - полный и последовательно проведенный в жизнь закон об отделении Церкви от государства.

Этого же хотят теперь, через шестьдесят с лишним лет, лучшие люди России. Так, например, в статье „От по­каяния к действию" («Литературная газета» от 9-го сен­тября 1987 г.) академик Д. С. Лихачев смело и правдиво пишет о том, что „если говорить о современной Церкви, то надо, особенно сегодня, накануне 1000-летия крещения Руси, подчеркнуть: мы стоим за полное, действительное отделение Церкви от государства".

Вот каких изменений в жизни Матери-Церкви ждут вер­ующие в России. Ждут они того, чтобы представители Московской патриархии, в период „всеобъемлющего обновления", нашли в себе силы сбросить тяжелое иго, навязанное Церкви декларацией митрополита Сергия.

Третья причина в том, что послание Московской патри­архии определенно утверждает, хотя и называет нас Цер­ковью, что мы находимся „вне спасительной ограды Мате­ри-Церкви".

Так ли это? Наша Русская Зарубежная Церковь зиж- дится на твердом и незыблемом каноническом основании, указе святейшего патриарха Тихона от 7/20 ноября 1920 года за № 362. Этот исторический указ является одним из самых последних, скажем больше, - пророческих, актов СВОБОДНОЙ Русской Церкви, не потерявшим своего значения даже до сего дня, ввиду того, что Московская патриархия несвободна до сих пор и порабощена атеис­тами.

Авторы послания зовут нас вернуться туда, откуда мы

60

никогда не уходили. Мы никогда не мнили себя вне Матери-Церкви, храня духовное и молитвенное единство с мучениками, страдальцами за веру, с ушедшими в ката­комбы, со всеми истинными православными христианами, со всей ПОЛНОТОЙ русской Церкви, для которой время и пространство не существуют: „Дух дышит там, где хочет". Мы, живя вне пределов нашей родины, не отказы­вались от имени русского, не искали чужих омофоров, за что все эти годы терпели поношение и презрение от лже- братии и ненавистников, не только нашей Церкви, но и отечества. А теперь нас зовут вернуться, но куда...?

Мы остаемся верными завету Соловецких узников о том, „что не в целости внешней организации заключается сила Церкви, а в единении веры и любви преданных ей чад ея“.

Таковы основные причины того, что мы не можем пока, едиными устами и единым сердцем, с зовущим нас восславить всесвятое имя Господа и Спасителя нашего.

Но помимо этих столь существенных препятствий, нас крайне смущает и другое не менее важное направление официальных представителей Московской патриархии в области исповедания истины и единственности святой нашей Православной веры. Мы с горечью наблюдаем все большее вовлечение Патриархии в экуменизм, с участием в молитвах, даже с язычниками и идолопоклонниками (вспомним, хотя бы экуменическую встречу в Ассизи).

Все русские люди трепетно следят за тем, что происхо­дит сейчас на родине, т. к. хочется верить во „все­объемлющее обновление" в церковной, политической, общественной и культурной жизни нашей страны. Хочет­ся видеть признаки этого обновления.

Раздаются смелые голоса, осуждающие бесстрашно ошибки и преступления прошлых десятилетий жизни России и желающие лучшего будущего. Размышляющие на родине над нравственными проблемами современного общества, над причинами бездуховности, лжи, развала, бесчестия, начинают отдавать себе отчет в том, что прежде злу противостояла Церковь, что она обладала

61

опытом нравственного воспитания, которого не может дать коммунистическая мораль. Раздаются голоса тре­бующих жить по совести, ищущих твердых и верных основ для обновления жизни, думающих о тех основах христианской веры, от которых гордо отказались строи­тели безбожного государства. Начались искания, требова­ния правды.

В той же статье „От покаяния к действию" Д. С. Лиха­чев утверждает, что „нужна правда. Правда не только о прошлом, но и о недавнем прошлом и о настоящем... Если мы будем говорить правду только задним числом, это не избавит нас от повторения прошлых ошибок. Только доверие, открытость способны противостоять на­силию и преступлениям".

Вот чего ждут чада Церкви, в надежде на то, что дождутся того, чтобы к этим смелым голосам прибавился свободный голос Русской Церкви. Голос, требующий ре­лигиозной свободы, свободы христианской проповеди, свободы для „служителя культа" стать пастырем Церкви, смело вещающим слово Божественной Истины всюду и всем, подобно апостолам, имеющим невозбранный дос­туп к верующим, молодежи, детям, к больным, страж­дущим в больницах и на частных квартирах, к обездо­ленным, одиноким, заключенным в тюрьмах и лагерях.

Будем все надеяться на всесильную помощь Божию, т. к. невозможное людям, возможно Богу, творящему чудеса. Будем ждать результатов „всеобъемлющего обновления", веря в то, что невозможное сегодня, может стать возможным завтра.

Митрополит Виталий,Восточно-Американский и Нью-Йоркский Архиепископ Антоний,Лос-Анжелосский и Южно-Калифорнийский Архиепископ Антоний,Женевский и Западно-Европейский

62

Архиепископ Антоний,Западно-Американский и Сан-Францисский Архиепископ Лавр,Сиракузский и Троицкий Епископ Алипий,Чикагский и Детройтский Епископ Иларион,Манхеттенский

7/20 ноября 1987 г.

Письма редакции альманаха «ВЕЧЕ» направлять по адресу:

RUSSISCHER NATIONALER VEREIN (RNV) е. V.О. Krassowski

8000 Miinchen 2, Theresienstr. 118-120 (West Germany)

63

Русские люди!

За грехи наши и за грехи отцов наших Бог посы­лает нам испытания.

Будем просить Его о прощении. А чтобы молитва наша была сильна и чтобы Бог услышал нас, будем молиться Ему все в одно время: по московскому времени в 6 часов утра.

Встал ли ты только с постели, или идешь на работу, или уже на работе, читай про себя в уме молитву о спасении России. А чтобы молитвы всех молящихся слились воедино, читай неторопясь нес­колько минут:

Отец наш небесный!

Именем Господа нашего Иисуса Христа и Матери Его, Пресвятой Девы Марии и всех святых Твоих, молим Тя, услыши нас грешных молящихся Тебе. Прости грехи наши и грехи отцов наших.

Спаси землю русскую - удел Богоматери и русский народ от всех врагов его, и укрепи державу Твою и веру православную.

Святый Боже! Святый крепкий! Святый бессмертный, помилуй нас! (три раза)

И. Ланской Джорданвиль, С Ш А

64

Вл. Степанов (Русак)

Главы из книги *

И м у щ е с т в о Ц е р к в и .

П р а в о с и л ы

Революция застала Церковь во всем ее внешнем блеске и великолепии. Церковь действительно была богата, как никогда раньше.

Стало уже привычным, что во многих исследованиях советских авторов по истории Церкви в нашем госу­дарстве делается выразительный акцент на этом экономи­ческом положении ее и это положение явственно припод- носится читателям как основание для экспроприативных мер советского правительства по отношению к ней. В этом смысле государство не изменяет своей револю­ционной политике.

Представив Церковь только как некий экономический потенциал, не видя за „золотым мешком" ее сущности, активные революционеры не стеснялись: попирали вся­кую человечность, грабили храмы, соборы, монастыри, насиловали священнослужителей, иногда игнорировали даже постановления своей центральной власти, в неко­

* Владимир Степанов (Русак), „Свидетельство обвинения", часть I. Multilingual Typesetting, Valley Cottage, N. Y. 10989, 1987, ISBN 0-9616413-2-0.

65

торой степени сдерживавшей буйство не в меру усердных провинциальных революционеров. Для морального спо­койствия сами себе издавали оправдывавшие декреты.

„Никакие церковные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют".

Несмотря на то, что статья 10 декрета уравнивала по уставу все религиозные и церковные общества с положе­нием в государстве частных обществ и союзов, статья 12 лишала их прав собственности и юридического лица.

Газета «Наш Век» в свое время справедливо назвала это лишение „совершенно непонятным". Ведь если взять лю­бое (нерелигиозное) общество, какое-нибудь географичес­кое, спортивное или шахматное, то они без всяких огра­ничений владеют своим имуществом, имеют свои сбе­режения, на основе которых они могут вступать в раз­личные экономические отношения с другими организа­циями, приобретать необходимое в их деятельности, т. е. выступают в процессе своей деятельности в качестве юридических лиц.

Церковь же, поставленная декретом на уровень этих частных обществ, в то же время лишается даже тех прав, которыми обладают они.

Кроме этого, курьез состоит в том, что во время приня­тия декрета, которым Церковь низвели до степени част­ного общества, в законодательстве Советской республики еще не было „Положения о частных обществах". Оно было принято только в 40-х годах.

В действительности декрет ставит Церковь в положе­ние гораздо худшее, нежели положение частных обществ. Церковь лишается права приобретать и полу­чать в дар или по духовным завещаниям имущество вся­кого рода. По прямому смыслу слов декрета, русский народ, на протяжении своей тысячелетней истории, привыкший приносить в жертву Богу свои достатки и оставлять на помин души те или другие суммы в пользу Церкви, - уже не может делать это. У Церкви отнято право принимать такое имущество. Если кто-либо будет причинять Церкви материальный вред или совершать

66

насилие над ее учреждениями, Церковь лишена права обращаться в суд для защиты.

До издания декрета в положении людей, не имеющих возможности владеть собственностью, предъявлять иск в суд, в России оказывались только лица, совершившие тяжелое уголовное преступление - умышленное убийст­во, отравление и т. п. и за это преступление лишенные по суду всех прав состояния и принужденные к наказа­нию, вроде каторжных работ. Декретом в такое же поло­жение была поставлена и Православная Церковь с разны­ми ее учреждениями.

Во время переговоров делегации Собора и представи­телями Кремля, правда, было сделано .частное устное разъяснение этого пункта декрета: приход может зарегис­трироваться в гражданском порядке и таким образом получить права юридического лица.

Но очень скоро, инструкцией от 24-го августа 1918-го года, с которой начался новый этап осуществления дек­рета, малейшая возможность получения прав юридическо­го лица для Церкви была начисто устранена.

Справедливости ради надо сказать, что на первых по­рах, в некоторых местах, например, по декрету об отделе­нии Церкви от государства Украинской ССР от 22-го янва­ря 1919-го г., церковные и религиозные общества не были лишены прав юридического лица.

Встретив сильное сопротивление, одно время больше­вики готовы были даже пойти на уступки (имеется в виду сохранение за церковными обществами прав юридичес­кого лица и права владения собственностью в пределах дозволенного для частных обществ).

Но все это было на первых порах и в отдельных мес­тах, чаще всего в окраинных, где более явственно замет­ны центробежные тенденции. Да, собственно, ничего и не решали эти положения. Практика шла своим четким антирелигиозным путем.

За несколько дней до издания декрета о свободе совести комиссар народного призрения опубликовал при­каз, в котором между прочим говорилось: „Церковные

67

службы и обряды могут продолжаться при условии воз­буждения ходатайства коллектива верующих, с обяза­тельным принятием на себя ремонта и содержания инвен­таря и служащих". Но каким образом может взять на себя более или менее серьезный ремонт, а также содержание служащих, коллектив верующих, лишенный законодате­лями всяких прав?

„Можно ли себе представить, - спрашивает автор одной статьи, - нормальное общество или союз, которые не обладали бы правами юридического лица? Даже при царском режиме ’Общество борьбы с бугорчаткой’ имело свои капиталы, приобретало недвижимую собственность, а ’Литературный фонд’ был в некотором роде миллионе­ром и даже домовладельцем".

По отношению к религиозным обществам декрет дела­ет из этого общего принципа исключение.

Таким образом, новое „церковное и религиозное общество" есть нечто совершенно эфемерное и призрач­ное. Вместе с тем, на него возлагаются большие обяза­тельства. Всякому понятно, что серьезный ремонт церкви, содержание служащих, совершенно невозможны для такого эфемерного коллектива.

Нечто подобное имеется во французском законе от 8-го декабря 1905-го г., но он все-таки ограждал церковные ассоциации от произвола. Наш же декрет полагал в основу свою - именно произвол.

Для передачи храма в пользование „коллектива" необ­ходимо особое постановление местной или центральной власти. Следовательно, власть „может постановить", может и не постановить. Легко себе представить, какая борьба завязалась вокруг этого пункта, сколько ненависти и насилия скопилось около православных храмов в пер­вые же дни действия декрета.

Положение несчастного „коллектива", на который воз­лагается забота о храме и совершающемся в нем бого­служении, стало поистине трагическим. Даже при совер­шенно исключительном усилии прихожан, при их искрен­нем желании спасти свой храм, они, при тех условиях,

68

часто оказывались бессильными.Оставаясь совершенно объективным, ограничиваясь

оценкой нового декрета с точки зрения официальной цели, которую наметили себе законодатели, декрет о сво­боде совести надо признать прежде всего невыполнимым.

Официально он был нацелен на клерикализм, а попал в народную святыню.

„Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ являются народным достоянием“.

Это - венец декрета.Как бы далеко ни отстояла Церковь от привычных

представлений о внешней организации, как людское общество, она предполагает некоторые внешние условия своего существования.

Даже период гонений времен римских императоров не был исключением в этом смысле. Христиане даже того времени имели и свои храмы (пусть катакомбные), и все необходимое для совершения богослужений.

Русский человек охотно и много жертвовал на Церковь, на создание и украшение храмов. Это щедрое рвение кое- кто приписывал то грубости и невежеству, то ханжеству и лицемерию русского народа. Говорили: „Не лучше ли было бы употребить эти деньги на ’народное образова­ние’, на школы?" И на то, и на другое жертвовалось своим чередом, но это была совсем иная жертва: благо­честивый русский человек со здравым смыслом не один раз призадумывался, прежде чем развязывал свой коше­лек на щедрую дачу для нецерковных целей.

Иное дело - Церковь! Она сама за себя говорит, она - живое всенародное учреждение. В ней и живому, и умер­шему отрадно. В ней всем свободно, в ней душа всячес­кая, от мала до велика, веселится и радуется. Всякий из малых и бедных стоит в ней, как в своем доме; каждый может назвать церковь своею, потому что церковь на народные рубли, больше того - на народные гроши строена и народом держится, как сказал Победоносцев.

Одни русские люди строили храмы, другие покупали для них принадлежности, третьи при жизни или после

69

смерти в своих духовных завещаниях передавали Церкви в лице ее разных учреждений (монастырей, церквей, братств, школ и т. д.), кто что мог и желал. Все это была сознательная и добровольная жертва Богу со стороны русского народа.

И какое же ожесточение сердца и непонимание русской души нужно иметь, чтобы такие способы создания цер­ковного имущества отнести к глупости русского народа, не догадывающегося, мол, что он является предметом эксплуатации со стороны корыстолюбивого духовенства!

Декреты о национализации имущества распространи­лись на всех помещиков и капиталистов - это знают все, не об этом речь. В конце концов, с большой натяжкой, может быть оправдана политика применения этих декре­тов даже по отношению к монастырям, владевшим дейст­вительно значительными угодьями и приписными кресть­янами, наряду с помещиками и капиталистами. И правда, негоже монастырям владеть, как впрочем, и всем и вся­кому, землей, этим чисто национальным богатством. Но никто, с другой стороны, не может оправдывать такие меры по отношению к Церкви в сфере имущества собст­венно церковного назначения.

Никто не имеет также права, смешивая характер цер­ковного имущества с личным богатством капиталиста, ставить его на тот же уровень под удар декрета. И уж сов­сем неприлично подсчитывать денежные доходы Церкви после отделения Церкви от государства и ахать в виду колоссальной суммы, которая выявляется в такой статис­тике.

Кроме прочего, это компрометирует самих атеистов-ста- тистов, потому что наличие колоссальных ценностей в церквах и монастырях, как бы ни махали руками против этого теоретики русского социализма, в первую очередь свидетельствует о продолжительном и бескорыстном отношении русского народа к Церкви, который на протя­жении многих веков все лучшее, чем жил, что имел, без колебания добровольно отдавал ей. История вряд ли зафиксировала хотя бы один случай, чтобы церковная или

70

монашеская община, подобно революционерам, приобре­тала себе эти ценности, не говоря уже о том, чтобы с оружием в руках, просто силой.

Церковь - не капиталист, который, вкладывая свою наличность в оборот, извлекает из этого значительную прибыль. Она существует только за счет добровольных взносов, поэтому удивляющая некоторых цифра ее дохо­дов говорит скорее не о ее помещицких или капиталисти­ческих замашках, а о ее авторитете среди простого рус­ского народа, из которого она состоит, которым она и живет.

Государственная политика насилия по отношению к Церкви, само собой разумеется, не могла не вызвать спра­ведливый протест в среде духовенства: формально этот протест носил, действительно, контрреволюционный ха­рактер, а посуществу это была попытка отстоять само­стоятельность Церкви, потому что декрет об отделении Церкви от государства был ложно понят многими как сво­бода действий - вернее - как свобода произвола по отно­шению к Церкви, со всеми губительными для Церкви последствиями.

И тот же Священный Собор'Православной Российской Церкви, рассматривая вопрос положения Церкви после выхода в свет декрета об отделении Церкви от госу­дарства, обратил внимание членов Собора не на то, что происходит конфискация помещичьих и капиталистичес­ких владений, а на то, что „отбираются имущества монастырей и церквей православных". Протест Собора - даже не против конфискации национальных природных богатств, какими владели монастыри, это протест - про­тив „отбирания" имущества храмов и монастырей, т. е. предметов собственно церковного назначения.

Дело даже не в том, что монастыри владели громад­ными богатствами. Вопрос сводится к идеологической непримиримости нового строя с религиозной идеей. Но­вое государство не хотело ждать, пока само собой, в результате антирелигиозной пропаганды, перестроится сознание людей, оно боялось подвергать свое существова­

71

ние опасности ликвидации, в случае, если бы своим граж­данам обеспечило действительную свободу совести.

И наличие экономических богатств в руках Церкви ока­залось на руку революционному правительству в его политике по отношению к религии.

Представив Церковь единственно с экономической сто­роны, назвав ее метафорически „крупным помещиком и капиталистом", государство фактически начало проводить по отношению к ней ту же политику ломки и уничтоже­ния. Сопротивления оно не терпело ни в какой форме. „Именем революционного правительства..." было доста­точно, чтобы у демократии оказывался кляп во рту, даже если за таким авторитетом скрывался негодяй и самый настоящий мерзавец.

Никому не хотелось вникать в содержание этих богатств, в характер их накоплений.

Кто-то жертвовал на храм и не хочет, чтобы его пожертвование стало достоянием Иванова, Сидорова и Петрова. Если бы он знал об этом, конечно, никогда не пожертвовал бы, а отдал или завещал на дело и людям, которые ближе его сердцу, - хотя бы на народный уни­верситет или сельскую школу.

„Вот почему и французская палата выделила этот класс имуществ при отделении Церкви от государства в особый класс и постановила возвратить их жертвователям, буде таковые окажутся в состоянии доказать свои права на имущество", - справедливо писал «Петроградский голос» 26-го января 1918 года.

Только по незнанию, или рассчитывая на невежество аудитории, можно утверждать, что церковное имущество, что бы это ни было (земля, дома, деньги или процентные бумаги), принадлежит духовенству или монахам, которые скопили их для себя в своих личных целях, путем экс­плуатации народа.

Кто желал, тот легко мог убедиться, что собственни­ками недвижимого имущества являлись не духовенство или монахи, а различные церковные учреждения: храмы, монастыри, братства, школы. А кто желал уяснить себе,

72

что такое церковные деньги или процентные бумаги, тот увидел бы, что они употреблялись не на удовлетворение нужд духовенства и монахов, а на удовлетворение много­численных нужд самой Церкви.

Церковные деньги шли на ремонт, поддержание и по­стройку храмов, на пособие бедному духовенству в тех местах, где у самого народа не хватало для этого средств. Этими деньгами Церковь оказывала поддержку своим заграничным миссиям в Иерусалиме, Японии, в Америке, в Китае, в Персии.

Только антихристиански настроенная советская власть может отрицать необходимость для Церкви владеть раз­ного рода имуществом и употреблять его на собственные цели. Ведь имущество это пожертвовано Церкви и через это посвящено Богу усердием самого народа.

Когда мы видим монастырский дом, например, то это совсем не означает, как старались внушить народу большевики, что он составляет собственность духо­венства или монахов, которые и пользуются им в своих корыстных целях. В нем они могут жить, в нем могли размещаться те или иные религиозно-просветительные или церковные учреждения: школы, библиотеки, читаль­ни, богадельни, приюты для детей.

Драгоценности жертвовались именно монастырям и, следовательно, во исполнение воли жертвователей должны были оставаться в монастырях. Отобрание их у монастырей есть прямое, вопиющее нарушение народной воли. Ведь ни один православный не стал бы что-либо жертвовать в монастырь, если бы знал, что его жертва будет захвачена государственными чиновниками (будто бы для народа).

Но есть и другая логика, большевистская. Вернее, отсутствие всякой логики.

„...Нельзя допустить и распределения накопленных веками материальных ценностей - серебра, золота, драго­ценных камней и богатейшей утвари между последними из могикан (т. е. монахами). Все это доброхотные даяния русского народа или приобретено на счет верующих

73

народных душ и, следовательно, должно отойти к наро­ду".*

Вопрос о церковной собственности не из легких, если не сказать больше. Достаточно вспомнить, какие волне­ния в 1905-м году вызвало во Франции одно лишь требо­вание о составлении описи такого имущества. Столкнове­ния верующих с полицией были непрестанные.

Нельзя не видеть, что отобрание всей собственности у Церкви нарушает элементарные принципы справедли­вости. Может ли, например, с сохранением справедливос­ти быть отобрана у Церкви та часть имущества, на кото­рую предъявят свои права жертвователи или их законные наследники? Конечно, нет. И французская палата в свое время решила этот вопрос отрицательно.

Более того. Во Франции по декрету 3-го июля 1905-го года религиозным обществам, зарегистрированным граж­данской властью, были переданы все движимые и недви­жимые церковные имущества. В Японии, Германии, Анг­лии, США и других странах все религиозные общест­ва владеют собственностью.

Что смольнинские законодатели, борясь с несущест­вующим противником, издавали скороспелые и больно задевавшие религиозные чувства народа „церковные де­креты", от которых сами пытались отделаться посредст­вом „разъяснений", это было заметно с самого начала.

Вот, например, как управляющий делами Совета Народных Комиссаров Бонч-Бруевич „разъяснял" староо­брядцам закон об отобрании церковных имуществ: „Кон­фискации подлежат только имущества, жалованные в прежнее время Церкви государственной властью, напри­мер, земли, а равно предметы, бывшие раньше собствен­ностью государства или других религиозных общин; все же, что приобретено на средства церковных общин, например, приходские дома, а также подаренные, пожерт­вованные и завещанные частными лицами, не подлежит переходу в народное достояние, так как уже и без того

* «П ет роград ски й голос», 1918, № 2, ст р. 92.

74

принадлежит народу, объединившемуся в ту или другую религиозную общину“.

Но ведь такое (действительно справедливое) разъясне­ние прямо противоречит тексту декрета, где в § 12 прямо сказано: „Все имущества существующих в России церков­ных и религиозных обществ объявляются народным до- стоянием“. В декрете не было сделано ограничения, о котором говорил Бонч-Бруевич в устной беседе. Наско­лько же его разъяснения являются авторитетными?

Есть и еще один аспект. Отнимаемые у Церкви и дру­гих религиозных обществ имущества, согласно декрету, объявляются народным достоянием. Это неясное выраже­ние, по-видимому, нужно было понимать в том смысле, что имущества переходили в собственность всего народа России. Но ведь он состоял не только из одних правос­лавных, но и католиков, протестантов, магометан, евреев и даже язычников. Выходит, что имущества, принадле­жавшие Православной Церкви, должны были обращаться в достояние и этих частей народа. Не знаем, что говорили по этому поводу католики, протестанты, магометане, евреи, но многие из православных в то время или допус­кали здесь ошибку людей, составивших декрет, или усма­тривали в этом насмешку над сознанием и чувствами пра­вославного населения.

Имущество, собранное в Церкви путем пожертвований или отказов по духовным завещаниям, изменяло своему назначению. Жертвователи или завещатели, сделавшие распоряжение своим имуществом в порыве ли веры и любви к Богу, по желанию ли оставить повод к молит­венному воспоминанию о себе, были твердо уверены, что воля их, строго охраняемая государственным законом, будет исполнена.

Между тем, в результате осуществления декрета прои­зошло явное нарушение воли этих жертвователей (народа).

Далее. В состав церковного имущества входят здания и предметы, предназначенные только для богослужебных целей: храмы, иконы, облачения, священные сосуды.

75

Правда, декрет выделяет этого рода имущество и указы­вает, что оно „отдается по особым постановлениям местной или центральной власти в бесплатное пользова­ние соответственных религиозных обществ44.

Но вместе с этим декрет ничем не гарантирует, что власть непременно поступит именно так. Представители власти, как мы видим, бывают различные и иногда край­не враждебные не только к Церкви, но и ко всей религии. Кто поручится, что они не проявят ,эту свою враждеб­ность в том, что не предоставят храмы с их принадлеж­ностями в пользование церковных обществ, а используют их, например, в качестве залов для концертов или поли­тических митингов, музеев, складов, читален с враж­дебной христианству литературой?

„Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ...44 Эта статья не одним словом не говорит ни о каких обязательствах со стороны местной и центральной власти. Захочет местная или центральная власть отдать православные храмы православным же, которые соорудили их на свои трудовые крохи, отдаст во в р е м е н н о е п о л ь з о в а н и е . Не захочет, не отдаст. Никакой аппелляции на ее решения быть не может. Все зависит от произвола и усмотрения начальства.

Верующие люди еще в 1918-ом году опасались, что при таких условиях может случиться, что в Успенском соборе в Московском Кремле, в этом символе и ядре русской государственности, замолкнет богослужение и возносимая через него хвала Богу, совершающаяся почти ежедневно более 500 лет. „Если это произойдет, да еще навсегда, то это будет явным признаком, что святая Русь умерла и Россия превратилась в какое-то новое государство44.

Эти опасения оказались не напрасными. Прошло нем­ного времени, и богослужения в кремлевских храмах действительно прекратились. И на Российской почве выросло новое государство.

В имущественной сфере отношения государства к Церкви существует один необъяснимый аспект. Его подробно проанализировал в своей докладной записке во

76

ВЦИК 1-го февраля 1923-го года епископ Антонин (Гра­новский).

Советская власть не только безрелигиозна, но и антире­лигиозна, отмечал в ней епископ Антонин. Советская идеология идейный противник всякой религии - „опиума для народа", значит советская власть юридически и адми­нистративно не должна пользоваться культом для своих целей.

Это и определило основной документ, устанавливав­ший отношение Церкви к государству в революционной России - декрет отделения Церкви от государства. Пре­доставляя с формальной стороны дарование свободы Церкви, он поставил Церковь в положение изоляции.

Но в январе 1918-го года государство изменило свое отношение к Церкви: не отступая от принципа изоляции и бесправия ее в государстве, социалистическое госу­дарство стало на путь э к с п л у а т а ц и и „культа". Клеймя культ, как эксплуатацию народного невежества, власть сама встала на путь корыстного использования религии. Таковы все новые мероприятия по отношению к культу - обложение церквей арендной платой за помеще­ния, выборка промысловых патентов и т. д. И так как для всех этих мероприятий нет ни идеологических, ни юри­дических оснований, то они применяются произвольно. „Культу" нет помощи ниоткуда: идейно он отрицается, фактически он разрушается, юридически он совершенно беззащитен; „культ" - ремесло, перед которым закрывают двери все профсоюзы. Организация культа не может получить легализацию. „У власти, борющейся за социаль­ную правду, - заканчивал свою записку епископ Антонин, - экономическая эксплуатация культа не может быть допустима. Если это церковный нэп, то он требует иной церковной юстиции... а до этого просим экономическую эксплуатацию культа, как капиталистическую тенденцию, приостановить".

Примечательно, что на этой докладной записке епис­копа Антонина ВЦИК наложил резолюцию: „Временно впредь до коллегиального рассмотрения дела по существу

77

доклада, все налоги, имеющие специфическое отношение к культу, отменяются".

Если бы в своей „имущественной" политике по отно­шению к Церкви государство остановилось на том, что все церковные и религиозные общества лишило бы вся­ких преимуществ, субсидий и другой поддержки, будь то в масштабе республиканском или в рамках местных нужд, то такие государственные шаги можно было бы только приветствовать.

Церковь и государство освободились бы от взаимных тягостных обязательств: государство - материальных, Церковь - моральных, потому что как и всякие двусто­ронние отношения в этом мире, отношения Церкви и государства в дореволюционной России покоились на здоровом принципе расчета. Г осударство оказывало Церкви материальную поддержку, Церковь обязана была, вопреки своей церковной совести, освящать некоторые государственные отправления и явления, не подлежащие освящению.

Но в нашем, русском случае, советская власть пошла значительно дальше. Она' не только отказалась от своей поддержки Церкви, но лишила Церковь по всем правам п р и н а д л е ж а щ е г о е й и м у щ е с т в а .

До революции в Русской Церкви 39 специальных учре­ждений обеспечивали ее всеми необходимыми для нее предметами, 23 предприятия производили иконы, 20 - церковную утварь, десятки фабрик и мастерских занима­лись изготовлением икон, лампад, крестов и крестиков, кадильниц, хоругвий, парчевых риз, различных сосудов, свечей, церковного вина, лампадного масла и т. д. Цер­ковные предметы всегда представляли собой уникальные произведения искусства, потому что Церкви отдавалось все лучшее, чем обладал русский человек.

Монастыри были очагами высокого церковно-приклад­ного искусства.

В 1904-ом году в Петербурге состоялась первая (и пос­ледняя) Всероссийская выставка монастырских работ и церковной утвари. Там были представлены подлинные

78

произведения церковного искусства.Балашевский Покровский монастырь (женский) зани­

мался производством шелка и прислал на выставку образцы шелковых изделий, многие монастыри - белош­вейного искусства.

Газета «Новости» опубликовала такую информацию об этой выставке: „Валаамский Спасо-Преображенский мо­настырь отличился художественной резьбой по дереву. Выставочный большого размера киот для образа один стоит того, чтобы побывать на выставке. Работа поистине дивная, и нож в руке послушника явился орудием твор­чества... Другие монастыри прислали изделия из бронзы, кожи, дерева, кости".

Но все это творчество и искусство для большевиков всего лишь - „духовная сивуха", как писал В. Ф. Зыбко- вец.

Приступили к „национализации" этой сивухи (самим захотелось напиться?).

П. Н. Красиков, руководитель VIII Отдела НКЮ для руководства работой по отделению Церкви от государст­ва, отмечал в свое время, что за 1918-1919 гг. у Церкви были изъяты: все денежные капиталы, все земли, все зда­ния, включая сюда и храмы... большинство свечных заво­дов, аренд, лабазов, складских помещений.,, и т. д ;

На каком основании? Да просто посчитали нужным. „V Отдел находит национализацию церковных домов и наз­начение их на общественные цели совершенно законной". Находил законной, и все тут. Батюшка же со всей своей многочисленной (как правило) семьей - строй шалаш.

К лету 1920-го года все основное имущество Церкви было „национализовано". В одной Москве к тому времени у Церкви было изъято 551 жилой дом, 100 торговых помещений, 52 школьных здания, 71 богадельня, 6 детс­ких приютов, 31 больница.

Были отобраны все предприятия, мастерские по изго­товлению церковных предметов. Впредь религиозным объединениям запрещалось самим производить „пред­меты культа", кресты, облачения и т. д.

79

Религиозные общества не вправе создавать свечные мастерские, иметь типографии. Парадоксально, но долгое время в 1920-ом году приходы покупали свечи в Совнар­хозе.

Церковные общества в результате ограничений по декрету оказались без всякой материальной базы.

Для Православной Церкви, которая не считает себя невидимой, обстоятельства были гораздо труднее, чем для некоторых протестантских церквей.

И никто из советских правителей не задумывался, что лишение Церкви всех, в том числе и безусловно необхо­димых для нашей земной жизни, имуществ, является во­пиющим нарушением справедливости, прямым разруше­нием внешнего строя Церкви, что невозможно понимать иначе, как гонение.

Имущество Церкви и раньше было, и должно оставать­ся собственностью русского народа, во имя которого происходила кровавая национализация. Не всего народа, а православных русских людей, как справедливо было отмечено на заседании приходских советов в Новгороде под председательством епископа Алексия (1918-ый г.).

Не всего, но тем не менее многомиллионной его части. Почти половины.

Трудно представить себе, что стало бы с нашими хра­мами, если бы вдруг, в один момент, мы лишились всего наследия „гнилого“ царизма. Стены храмов оголились бы, алтари опустели бы, священные сосуды исчезли бы, священнику не во что было бы облачиться, исчезли бы (полностью) напрестольные Евангелия...

Какую церковную вещь ни возьми - сделана она до революции. Мастерские нынешней патриархии только громкое название носят, а проку от них никакого (если не считать выставочных экспонатов, да едкого ладана, которым впору не иконы кадить, а райисполкомовских старост).

(О кон ч ан и е следует )

80

А. Ермолаев

Борьба за открытие храмов

Закон о том, что группа в 20 верующих имеет право на открытие церковного прихода, существует в СССР давно. Надо ли говорить, что воспользоваться им редко кому удавалось. Впервые опубликованная в советской печати («Наука и религия» № 11, 1987) статистика дает сле­дующую картину изменения количества православных приходов по годам:

1961 - 11742 1966 - 7523 1971 - 7274 1976 - 7038 1981 - 7007 1986 - 6794

В этих цифрах отражен не только последний отголосок хрущевского удара по Церкви (для представления о нем следует привести и цифру приходов в 1959 г. - около 22.000), но и просматривается систематическая политика власти на постепенное дальнейшее удушение религии. Приведший эти данные главный надсмотрщик над рели­гией в СССР Харчев считает, что такое уменьшение числа приходов логично, ибо отражает „рост материалис­тического мировоззрения в стране". Однако известные нам во все эти годы факты насильственного закрытия церквей и безуспешных попыток регистрации „двадцаток" свидетельствуют об обратном.

81

Лишь после апрельского (1985 г.) пленума ЦК КПСС „неуклонный рост атеистических убеждений" почему-то дал сбой и в стране наметился сдвиг в обратную сторону: как сообщает Харчев, было зарегистрировано 173 рели­гиозных объединения различных конфессий, в то же время снято с регистрации 107, „приобретено, построено и реконструировано зданий для молитвенных целей - 138 (в том числе русской православной церкви - 35, евангель­ских христиан-баптистов - 49, адвентистов седьмого дня - 12, пятидесятников - 9, мусульман - 11)“. Но это увеличе­ние числа приходов в приведенной Харчевым таблице почему-то еще не отражено, видимо, эта тенденция при­ходится уже на 1987 год.

За этот год, и в самом деле, можно было впервые про­честь в советской прессе материалы в защиту борьбы верующих за открытие храмов. Приведем в хронологичес­ком порядке те публикации, которые нам удалось найти.

Конфликт православных с властями в г. Октябрьский был описан в «Московских новостях» (25. 1. 87) Владими­ром Шевелевым - уже после того, как открытие нового прихода разрешили.

«Огонек» № 13 (март 1987) в статье специального корреспондента Сергея Власова сообщил о произволе властей в целом ряде мест - в Темрюке, Крымске, стани­цах Тбилисская и Красноармейская Краснодарского края, где верующим запрещают достраивать начатые постройки храмов.

В защиту позиции верующих с. Артеменькино Чуваш­ской АССР выступила «Литературная газета» (15. 7. 87), напечатавшая под заголовком „Обидели верующих" пись­мо их представителя С. Г. Ананьева.

Наиболее откровенными были материалы корреспон­дента «Московских новостей» Александра Нежного. В номере от 16 августа в статье „Мнение против закона" он в весьма резких тонах описал издевательские действия в городе Кирове. Там верующие, „честные труженики, обнаружили в себе чувство гражданской полноценности" и направили Генеральному прокурору СССР 42-е по счету

82

обращение с жалобой на препятствия открытию второго храма. Александр Нежный полностью поддержал верую­щих и заявил: „Глубочайшая мысль перестройки состоит, если хотите, в том, что мы лишь тогда можем вывести экономику страны из ее нынешнего предкризисного сос­тояния, когда уважение к закону и безусловное соблюде­ние прав человека - в том числе и права на свободу совести - станет абсолютной нормой нашей жизни“.

После этой статьи второй православный приход в Вятке (как традиционно называют свой город жители) был зарегистрирован и ему предоставили в распоряжение Троицкую церковь.

А в номере от 20 декабря Александр Нежный первым сообщил о возвращении Церкви ее великой святыни - Оптиной пустыни, где снова будет монастырь. Как мы видим, усилия Владимира Солоухина, Дм. Жукова, Е. Николаева, Н. Павлович и других авторов, начавших борьбу за восстановление Оптиной пустыни еще задолго до сегодняшних времен, - принесли результат.

Из той же статьи и из других сообщений стало известно о возвращении Церкви Толгского монастыря в Ярославле, об открытии в Мурманске построенного храма св. Николая, о том, что обсуждается вопрос об устройстве скита на одном из Соловецких островов - Анзере.

Эти новости не могут не радовать. Однако пока что они не вышли за рамки прецедентов. Эти уступки верующим стали возможны отчасти с пропагандной целью для Запада, отчасти в результате общего „укрепления социа­листической законности“, но прежде всего - поскольку партия, похоже, молчаливо осознала, что религия - неис­коренимая реальность в любом обществе, и поэтому лучше с верующими не враждовать, а пытаться их приру­чить и „задействовать", насколько это возможно, в „социалистическом русле". Возможно это или нет - другой вопрос. Несовместимость религиозного и атеисти­ческого мировоззрений заставляет сомневаться в этом. Однако пока что из тактических соображений ни одна,

83

ни другая сторона, кажется, не заинтересованы в обостре­нии отношений. На данный, во многом еще неопределен­ный, период религиозной общественности важно испо­льзовать ситуацию для пусть небольших, но конкретных достижений, для упрочения собственных позиций - и прежде всего юридически.

В этом отношении прецеденты защиты прав верующих официальной печатью кажутся важными. Они могут пос­лужить моральной поддержкой для десятков и сотен дру­гих групп верующих, борющихся за открытие храмов. И эта борьба, кажется, нарастает. Публикации в «Московс­ких новостях», несмотря на то, что эта газета в СССР малодоступна, вызвали большую читательскую почту. 25 октября газета признала, что „проблема, поднятая в статье Александра Нежного, как это видно из писем, выходит далеко за рамки одного города Кирова". Полити­ческий комментатор АПН Александр Игнатьев пишет, что „и в других местах происходят подобные столкнове- ния“ («Религия в СССР" № 4, июнь 1987). В каких других - не сообщается. Однако несколько мест, где верующие в последние годы боролись за открытие храмов, нам все же известны из самиздата. В основном из материалов Хрис­тианского комитета защиты прав верующих, организован­ного в 1976 году по инициативе о. Глеба Якунина (за эту деятельность он был в 1979 году арестован и освободился лишь в 1987 году). Перечислим же собранную нами вое­дино информацию о более ранних попытках открыть храмы:

- Жители села Большой Хомутец Добровского района Липецкой области и 11 окрестных сел еще в 1975 г. собрали 1200 подписей под ходатайством;

- Многократно подавали прошения верующие села Дивеево Дивеевского района Горьковской области - там находился один из известнейших русских монастырей, связанный с именем преподобного Серафима Саровского;

- В городе Балты Одесской области много раз собира­лось большое количество подписей за открытие Балтс- кого монастыря и Успенского собора. Монастырь этот

84

был закрыт в 1961 году;- В Вологодской области безуспешно пытались

открыть храм верующие города Великая Устюжна;- В Тульской области - группа православных города

Ефремова;- В деревне Песочное Городецкого района Хмель­

ницкой области (много усилий по регистрации общины приложила Ксения Тимофеевна Груц - также безрезуль­татно);

- В деревне Украинка Винницкой области;- В деревне Катрыво Рязанской области, где власти

закрыли церковь в 1976 году;- В г. Лозовая Харьковской области (представитель

верующих - Мария Федоровна Спицына, ул. Некрасова, д. 55);

- В г. Котово Волгоградской области ходатайство под­писали 1172 человека (представитель - Анна Михайловна Литвинова, ул. Ангарская, д. 17);

- В селе Суворовского района Мичуринской области;- В селе Ново-Арсеньевского района той же области;- В селе Балашовка Березновского района Ровенской

области (представители двадцатки - Екатерина Зубчик, Николай Ситников, Мария и Ганна Прокопчук, Адам Юркович);

- В Володимирецком районе той же области (предста­вители - Лавон и Литвин);

- В селе Зносычи Сарненского района Ровенской области церковь разрушили и сожгли в 1979 году. Верующие окружили храм плотным кольцом и кричали: „Жгите нас вместе с храмом!“ Спецотряд милиции, прибывший на пяти автобусах, справился с ними, обма­ном выманив из деревни. Все последовавшие петиции были безрезультатны;

- В г. Речица Гомельской области в том же 1979 году было опечатано здание, в котором группа православных устроила церковь. В дальнейшем их борьба за открытие храма вызвала репрессии;

- В Азербайджане 419 православных христиан Бела-

85

канского и Закатальского районов написали письмо патриарху Пимену с просьбой помочь им открыть храм в районном центре Каху. В 1965 году там были тайно взор­ваны церковь и древний храм Богоматери в Закатальском районе.;

-В г. Асино Томской области прихожане Покровского храма вели многолетнюю борьбу за его расширение, собственными силами возвели кирпичные стены на пло­щади 80 кв. метров, но власти потребовали уменьшения площади до 56 метров, то есть разрушения уже построен­ного.

Все эти перечисленные два десятка случаев относятся еще к „доперестроечному" периоду. Было бы интересно узнать, в каком состоянии положение дел в этих местах сейчас. Но в еще одном - самом символичном случае - долголетняя борьба до сих пор не дала ни малейших сдвигов. Мы имеем в виду Киево-Печерскую Лавру, наи­более чтимую православную святыню, связанную с мес­том Крещения Руси.

Лавра была закрыта не так уж давно, в 1961 году, и превращена в музей; гидам вменено в обязанность вести атеистическую пропаганду. В последующие годы бывшие насельники Лавры неоднократно обращались к властям с просьбами разрешить им в нее вернуться. В 1977 году стало широко известно обращение 12 монахов и 186 жителей Киева с призывом вернуть святыню верующим хотя бы к 1000-летию Крещения Руси. Это обращение было поддержано Христианским комитетом - но безре­зультатно... Единственное, чего общественности удалось добиться - власти обещают восстановить ими же в годы войны заминированный (см. книгу А. Кузнецова „Бабий Яр“) и взорванный Успенский собор Лавры. Но пока что негодным проектом реставрации еще больше разрушают его руины.

В 1987 году стал известен целый ряд обращений духо­венства и мирян с призывом вернуть Киево-Печерскую Лавру верующим. К митрополиту Киевскому и Галицкому Филарету обратились 22 монаха с просьбой „принять их

86

на послушание в Лавру", „...и еще есть много желающих иноческого жития, чтобы потрудиться на благо святой нашей Церкви и родного Отечества, список которых также можно представить". Архиепископ Астраханский и Енотаевский Феодосий 20 октября обратился с открытым письмом к Горбачеву. А под обращением в Совет по делам религий от 28 июля подписалось около 5000 чело­век. Редактор самиздатского «Бюллетеня христианской общественности» Александр Огородников посвятил этой проблеме письмо от 5 января 1988 года и призвал к под­держке обращения архиепископа Феодосия.

Отмеченные нами в начале статьи прецеденты под­держки верующих официальной печатью стали, конечно, возможны в результате усиления активности самих вер­ующих. Борьба за открытие храмов в СССР превращается сейчас в целое движение, для которого характерно, например, следующее самиздатское обращение к прави­тельству:

„Мы радуемся возникшей в ходе перестройки тенден­ции улучшения отношений между атеистическим госу­дарством и православными христианами. Однако нам кажется, что некоторое остающееся недоверие верующих к правительству может исчезнуть лишь в случае, если в год 1000-летия крещения Руси государство вернет Церкви все храмы, находящиеся на территории Советского Союза и в первую очередь такие, как Церковь Покрова на Нерли, соборы Московского Кремля: Успенский, Архангельский, Благовещенский; Собор Василия Блаженного; Софийский собор в г. Киеве; Спас-на-Крови, Исаакиевский и Казан­ский соборы в г. Ленинграде".

Инициаторами этого обращения, датированного 18 ноября 1987 года, были 32 человека, в числе которых такие известные деятели оппозиционного движения, как Татьяна Плетнева, Евгений Пашнин, Ростислав Евдокимов, Влади­мир Голованов, Валерия Новодворская, Лариса Чукаева, Петр Кожевников, Михаил Бомбин, Александр Скобов (просим прощения у тех, чьи имена мы здесь не упомя­нули). Сбор подписей под обращением продолжается.

87

Думается, и эмиграция, да и иностранные друзья Рос­сии с Запада, могли бы внести посильный вклад в разви­тие этого движения. Например, запросами в городские и поселковые советы перечисленных нами мест: дошла ли до них демонстрируемая «Московскими новостями» и Харчевым „перестройка" отношения к верующим?

88

Открытое письмо

М. С. Горбачеву

Многоуважаемый Михаил Сергеевич!

В 1961 году была закрыта, якобы на ремонт, Киево- Печерская Успенская Лавра, главнейшая святыня нашего народа и древнейший центр его культуры. С этого вре­мени минуло более четверти века, а Лавра все еще стоит без всякого заметного ремонта. Главная ее святыня и гор­дость отечественной архитектуры, Успенский собор, лежит в руинах. Ближние пещеры остаются в неудовлет­ворительном состоянии, а в дальних пещерах многие места заколочены досками. Для верующего сердца здесь особенно жутко. Тут, куда ни посмотришь, духовное запу­стение. Гиды здесь бродят с кучками туристов и бойко рассказывают им разные небылицы о монахах, святых мощах и Церкви, чем вызывают среди туристов смех и приводят верующих в законное возмущение. В пещерах святые мощи лежат в полном небрежении и неопрят­ности: некоторые из них куда-то исчезли, а на гробницах остались лишь одни надписи. В отдельных нишах по нес­кольку мощей свалены в одну кучу - вперемешку, кое-как, ничем не прикрытые, оголенные. Здесь приходят и смо­трят на них с недоуменным видом поляки, французы, немцы, американцы, англичане. Им, может быть, и непо­нятна наша святыня, но они у себя дома не смеются над прахом своих отцов, да и никому другому не позволят этого делать.

Киевский князь Святослав некогда говорил: „Мертвые сраму не имут“. И он прав: срам, бросаемый нашими

89

гидами на мертвых, не ощущается ими - он возвращается вспять и обильно, с процентами, падает на нас, на живых. Современный писатель В. Солоухин пишет: „Человек, способный осквернить могилу, способен наплевать и на живых людей“. Человек, способный надругаться над собственной матерью, остановится ли перед оскорбле­нием и унижением чужих матерей? Более того, разо­ривший чужую могилу не гарантирован, что не будет разорена и его собственная могила. Когда-то персидский царь Дарий вторгся в пределы скифские, но скифы не давали ему боя. На вопрос Дария, почему они убегают от него, вождь их ответил, что они не бегут, а не воюют с ним, потому что им нечего защищать: у них нет ни засеянных полей, ни домов, ни городов, - и тут же доба­вил: „Но у нас есть отцовские могилы: попробуйте их разорить, так узнаете, будем ли мы с вами биться или нет“. Могилы отцов во все времена, всегда у всех народов были священными, у скифов тоже. Вот - почему мы этого не знаем, и почему эта святыня попирается у нас?

После закрытия Лавры я ее неоднократно посещал, и каждый раз душа моя возмущалась и наполнялась горе­чью от того, что я там видел, слышал. Некоторые оши­бочно полагают, что все эти позорные деяния суть ни что иное, как атеистическая пропаганда и борьба с религией. А мне во всем этом видится кощунство и не в послед­нюю очередь оскорбление чувств верующих людей. По утверждению экскурсоводов, Лавру посещают 6.000-8.000 туристов в день, а в летние месяцы эта цифра достигает 14.000 и более. Всего же в год здесь бывает около двух миллионов человек, и все эти люди слушают негодное пустословие некоторых злых на язык гидов: какой убийственный яд, какую отраву они пускают в человечес­кие души.

Божией милостью Русская Православная Церковь и вся наша страна в следующем, 1988 году будет праздновать 1000-летие Крещения Руси. Это великая священная дата для каждого из нас. Встретим ли мы ее, эту дату, в Киевской Лавре баснями гидов или, быть может, уже

90

наконец воздадим должное нашим славным предкам и покажем себя достойными их сыновьями? Насколько мне известно, из теперешних добросовестных историков уже никто не отрицает того, что Крещение Руси благотворно сказалось на развитии нашего народа, на его культуре, нравственности, политике, экономике, в семейном быте и многих других сторонах его жизни. Мы проявили бы чер­ную неблагодарность, если бы в дни этих славных торжеств не помянули добрым словом тех, скромных иноков и честных тружеников, которые, не щадя себя, несли нашему народу свет книжного учения, свет мира, любви и единения Святой Руси. Мы были бы недостой­ны их, если б оставили Лавру в эти дни лежать в руинах и прахе.

В 1948 году, когда праздновалось 1000-летие Рильского монастыря, вождь болгарского народа Георгий Димитров заявил: „Можно смело сказать, что не было бы сегодня новой демократической Болгарии, Болгарии Отечествен­ного фронта, если бы во времена мрачного, черного, рабс­кого прошлого у нас не было бы наших монастырей, таких, как эта Рильская обитель, которая бережно хранила национальные чувства, национальные чаяния, националь­ную гордость болгар“. Киевская Печерская Лавра сделала для нас, нашего народа, для его исторического становле­ния, самобытности, национального самосознания не меньше, а гораздо больше, чем Рильский монастырь для Болгарии. В Лавре жили и работали наши первые лето­писцы, ученые, врачи, зодчие и живописцы: Нестор, Иаков, Никон, Иоанн, Агапит, Дамиан, Алипий. С Лаврой тесно связаны видные общественные деятели, литера­торы, ученые, художники: Елисей Плинтитский, Захарий Копыстинский, Иов Беретский, Петр Могила, Иннокен­тий Гизель и многие другие. Здесь черпало свою духов­ную силу украинское казачество, защищавшее не только Украину, но и Россию от набегов татар, турок и тогдаш­них агрессий с запада. Теперь эта святыня ждет своего Георгия Димитрова, ждет того, кто ей наконец скажет „спасибо" вместо хулы и брани.

91

Я слышал, к Вам уже обращались письменно миряне и духовенство с просьбой открыть к 1000-летнему юбилею Крещения Руси Киево-Печерскую Лавру, которая, кстати, к этой дате имеет самое непосредственное отношение. Я осмеливаюсь присоединить к ним и свой голос, ибо с полным основанием полагаю, что крайне невежливо было бы с нашей стороны не позвать на торжество тех, кто является причиной торжества.

Открыв Киево-Печерскую Лавру, Вы, Михаил Серге­евич, сделали бы прекрасный подарок не только Русской Православной Церкви, но и всем в стране, и мы, благо­дарные, будем молиться Господу о мире всего мира, о Вашем здоровье и долгоденствии, с пожеланием Вам успеха во всех Ваших добрых делах и миротворческих начинаниях.

Попутно хочу отметить, что следует не только открыть вышеупомянутую Лавру, но также дать возможность цер­ковным властям сохранить уже имеющиеся у нас монас­тыри, так как некоторые из них уже давно находятся в бедственном состоянии по той причине, что паспортный стол крайне ограничил прописку тем, кто желает туда поступить. Так, например, на место 10-12 умерших мона­хов или монахинь иногда с большим трудом удается про­писать одного или двух человек. Особенно в тяжелом положении находятся Флоровский женский монастырь в городе Киеве и Почаевская Лавра.

Я искренне верю, что Вы, Михаил Сергеевич, сделаете все зависящее от Вас для торжества правды, для дос­тойной встречи славного 1000-летия Крещения Руси.

С искренним уважением

20 октября 1987

Архиепископ Астраханский и Енотаевский

ФЕОДОСИЙ

92

К христианам, в поддержку обращения архиепископа Феодосия

Сегодня, в канун судьбоносной даты - 1000-летия Крещения Руси, когда Церковь существует несвободно и сведена дискриминационным законодательством только к „отправлению культа", когда храмы закрыты или унич­тожены, важно и своевременно напомнить об одной из самых кровоточащих ран русского православия - Киево- Печерской Лавре, закрытой в 1961 году.

Не сожженная татарами в дни кровопролитных набегов на Русь, не разрушенная фашистскими оккупантами, Лавра „самой прогрессивной идеологией" была прев­ращена в место поругания святыни. С момента закрытия Лавры стихийная народная кампания за ее восстановле­ние в своих священных правах не прекращалась. Еще в 1977 году двенадцать монахов, бывших насельников Лавры, обратились в президиум Верховного Совета СССР с выстраданной просьбой об открытии древней обители, купели русского православия и культуры. На их инициа­тиву откликнулась христианская общественность и веру­ющие города Киева. Епископат Русской Православной Церкви не осмелился выступить в защиту униженной цер­ковной чести и попранных христианских прав. Не поддер­жала иерархия и эти акции защиты захваченного церков­ного достояния. Наоборот, пыталась пресечь их мерами церковной дисциплины, прикрывая демагогией атеисти­ческое насилие.

В этих условиях мы особенно приветствуем беспреце­дентный акт церковного мужества, явленный письмом

93

архиепископа Астраханского и Енотаевского Феодосия главе государства М. Горбачеву с просьбой об открытии Киево-Печерской Лавры, „крещальной купели“ Киевской Руси. Он нарушил принудительный конкордат, навязан­ный советской властью епископату. Заговорила плененная епископская совесть. Особое значение письма архиепис­копа Феодосия заключается именно в том, что впервые за долгое время призыв об открытии Лавры и осуждение осквернивших национальную славу России зазвучал с высоты епископской кафедры.

Призыв архиепископа Феодосия является для нас при­мером святительского служения Церкви: он возрождает утерянную нашим епископатом харизму обличения социа­льного зла. Являясь живым словом подлинной веры, этот призыв прорывается сквозь тесные пределы цензуры и напоминает нам о высоком долге служения русскому пра­вославию, выражая тревогу за духовное состояние народа и боль за судьбу отечества. Он пробуждает наше нравст­венное сознание и гражданское достоинство.

Мы обращаемся к верным чадам Церкви, а также ко всем тем, кому дорого культурное достояние нации и духовная свобода, с просьбой услышать святительский голос и поддержать обращение владыки Феодосия.

Александр Огородников,

редакция «Бюллетеня христианской общественности»

5 января 1988

94

Обращение русских православных христиан

В Совет по делам религий при Совете Министров СССР

Об открытии Киево-Печерской Лавры в городе Киеве

к 1000-летию Крещения Руси

Нам всем довелось стать современниками и свидете­лями великого национального события - 1000-летия Крещения Руси, которое совершилось в Киеве летом 988 года. Но Киев - не только место Крещения Руси, это очаг великого духовного и культурного богатства, и мы только еще должны стать его наследниками.

Киев - матерь городов русских, а Киево-Печерская Лавра - сердце матери. Киево-Печерская Лавра - очаг русской духовности, следовательно, и русской культуры, и она должна ожить. Лавра должна принять людей, без которых пуста дорога святыни русского народа, духовная связь со строителями русской земли, с творцами русского духа. Чтобы народ пришел в память, историческую, ду­ховную, дайте ему видеть, слышать, осязать, наконец, жить святыми. По вере нашей мы не можем не получить благодатной помощи из этого очага для того, чтобы устроилась жизнь всей нашей великой Родины в новых исторических условиях, чтобы жили мы в мире, любви, согласии и трудолюбии, чтобы Бог всемогуществом

95

Своим помог нам всем возродить жизнь в местах, постра­давших от чернобыльской катастрофы.

Мы верим в действенность наших совместных усилий и потому просим разрешения правительства на возобнов­ление Киево-Печерской Лавры, как мужского монастыря Русской Православной Церкви.

Киево-Печерская Лавра во все времена существования России была главной святыней православных верующих, она соединяла в единое духовное целое великие братские славянские народы - русский, украинский и белорусский. Отсюда и паломничества в Киев во всю историю нашей страны. Но Киево-Печерская Лавра помогает и другим народам России увидеть общие корни великой духовной культуры нашего отечества.

Русская историческая мысль назвала Лавру русским Вифлеемом ((Вифлеем - родина Господа нашего Иисуса Христа), то есть местом, где родился великий народ, при­нявший новые христианские основы для своего исто­рического бытия. В пещерах Лавры находятся места упо­коения почти трети всех Святых, канонизированных русской Церковью. Сейчас мощи этих великих подвижни­ков и молитвенников подвергаются поруганию, ибо музейное обозрение Святых мощей есть в точном смысле позорище, то есть сугубое поругание, как это было с мощами Преподобного Сергия Радонежского до 1945 года. Поэтому в преддверии 1000-летия Крещения Руси всем христианам нашей Отчизны особенно дорога воз­можность помолиться у величайшей национальной свя­тыни, снова собраться для богослужения в лаврских хра­мах, прикоснуться к мощам Святых, которых мы все почитаем и любим. Здесь наше утешение во множестве скорбей, восстановление нравственного здоровья нации и, в конечном итоге, благо нашей Родины.

Из истории нашей страны известно, что Киево-Печер­ская Лавра была открыта во время войны, но в хрущевс­кие времена отобрана временно для реставрации, как было объявлено верующим людям. Но с тех пор прошло 25 лет, а Лавра в ужасном состоянии. Наступило время

96

признать, что отобрание Киево-Печерской Лавры было ошибочным, и вернуть и Лавру, и пещеры верующим, чтобы был восстановлен монастырь так же, как и Троице- Сергиева Лавра в Москве, отстроен заново руками вер­ующих и наполнен молитвами и надеждами. И именно сейчас, в преддверии 1000-летия Крещения Руси, возрож­дение Лавры вызовет энтузиазм и благодарность всего народа России как свидетельство заботы правительства о духовных нуждах миллионов верующих граждан и найдет сочувственный отклик во всем мире.

Э т о обращ ен и е д а т и р о ва н о 2 8 ию ля 1987 го д а . П од обращ ен и ем п одп и салось около пят и т ысяч человек.

97

РУССКИЕ КНИГИна складе парижского издательства

Л Е В01 АГНИВЦЕВ Н. - „Мои песенки".02 Вел.Кн. АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ -

ам. $ 9,00

Книга воспоминаний. ам. $ 28,0003 Преосв. АНТОНИЙ - Словарь к творениям Достоевского. ам. $ 14,0004 БЛОК А. - Последние дни императорской власти. ам. $ 14,0005 БУНИН Н. - Воспоминания. ам. $ 24,0006 ВОЛКОНСКАЯ О. - Как тяжкий млат. ам. $ 17,0007 ГОЛЛЕРБАХ Э. - Город муз, ам. $ 15,0008 ГУБЕР П. - Дон-жуанский список А. С. Пушкина. ам. $ 25,0009 ДЖИЛАС М. - Тито, мой друг, и мой враг. ам. $ 19,0010 ДНЕВНИК ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ И. ам. $ 24,0011 ЖИЛЬЯР П. - Тринадцать лет при русском Дворе. ам. $ 28,0012 ЗАНДЕР Л. - Песнь Господня. ам. $ 8,0013 ИВАНОВ Г. - Избранные стихи. ам. $ 16,0014 КАРАЧЕВЦЕВ С. - Тысяча двести анекдотов. ам. $ 16,0015 КОРОВИН К. - Шаляпин. ам. $ 16,0016 ЛЕЙКИН Н. - Где апельсины зреют. ам. $ 16,0017 МЕЛЬГУНОВ С. - На путях к дворцовому перевороту. ам. $ 18,0018 МИНЦЛОВ С. - За мертвыми душами. ам. $ 18,0019 ПАЛЕОЛОГ М. - Роман Императора. ам. $ 9,0020 ПОЛОВЦЕВ Л. - Рыцари Тернового Венца. ам. $ 17,0021 РЕМИЗОВ А. - Встречи. ам. $ 27,0022 ТИТОВ А. - Лето на водах. ам. $ 16,0023 ТРУБЕЦКОЙ Кн. Е. - Смысл жизни. ам. $ 23,0024 ЦВЕТАЕВА М. - Вечерний альбом. ам. $ 18,0025 ЦВЕТАЕВА М. - Волшебный фонарь. ам. $ 14,0026 ЦВЕТАЕВА М. - Психея. ам. $ 9,0027 ЦВЕТАЕВА М. - Разлука. ам. $ 8,0028 ЧЕРНЫЙ Саша - Детский остров. ам. $ 9,0029 ЧЕРНЫЙ Саша - Румяная книжка. ам. $ 12,0030 ЧЕРНЫЙ Саша - Сатиры. ам. $ 19,0031 ЧЕРНЫЙ Саша - Солдатские сказки. ам. $ 16,0032 ЭЙХЕНБАУМ Б. - Анна Ахматова. ам. $ 11,0033 ЭФРОН А. - Страницы воспоминаний. ам. $ 18,0034 Кн. Ф. ЮСУПОВ - Конец Распутина. ам. $ 24,00

Зак азы направлять по адресу:CHOCHOLOUS Vlad. Ed., LEV, 59, Avenue Victor Hugo

92100 BOULOGNE-sur-SEINE (France)Пересылка за счет покупателя. Просим добавлять на пересылку

1,50 долл, за первый и 75 центов за каждый следующий экземплярКниги отправляются после получения чека

98

РУССКОЕ ФИЛОСОФСКОЕ НАСЛЕДИЕ

Кн. Н. С. Трубецкой

Е В Р О П Аи

человечество *

IV

Третий вопрос гласит: „является ли приобщение к евро­пейской культуре (поскольку такое приобщение воз­можно) благом или злом?“. Вопрос этот требует более точного ограничения в связи с полученными уже отве­тами на два первых вопроса. Теперь мы уже знаем, что, во-первых, романо-германская культура объективно ничем не выше и не совершеннее всякой другой культуры, и что, во-вторых, полное приобщение к культуре, соз­данной другим народом, возможно лишь при условии антропологического смешения с этим народом. Отсюда, как будто, следует, что вопрос наш касается только тех народов, которые антропологически смешались с романо- германцами. Однако, при более внимательном размышле­нии оказывается, что по отношению к таким народам вопрос наш совершенно бессмыслен. В самом деле: ведь с момента антропологического смешения, народ, о кото­ром идет речь, перестает быть вполне не-романо-германс-

* Окончание. Н ачало см. «Вече» № № 2 6 ,2 7 .

99

ким. Романо-германская культура для него становится до некоторой степени родной, столь же родной, как и куль­тура того народа, который смешался с романо-герман- цами. Ему надо выбрать между этими двумя, одинаково для него, родными культурами. Мы знаем, что романо­германская культура ничем не лучше всякой другой, но, в сущности, она и ничем не хуже других. Значит, для народа, о котором идет речь, в общем, безразлично, при­нять ее или нет. Правда, приняв ее, он все же будет отличаться от чистых романо-германцев по своей нас­ледственности. Но и приняв другую культуру, он тоже будет иметь наследственность, не вполне этой культуре соответствующую, т. к. в его жилах течет отчасти романо­германская кровь. Таким образом, по отношению к наро­дам, антропологически смешавшимся с романо-германца- ми, вопрос о желательности или нежелательности евро­пеизации теряет всю свою остроту и весь свой смысл. Что касается до всякого другого народа, антрополо­гически не смешавшегося с романо-германцами, то из предыдущего ясно, что такой народ не может вполне европеизироваться, т. е. вполне приобщиться к романо­германской культуре.

Однако мы знаем и то, что несмотря на эту невозмож­ность, многие из таких народов все-таки всеми силами стремятся к такому приобщению, стараются европеизиро­ваться. Вот к таким-то народам и относится наш вопрос: мы должны выяснить те последствия, которые вытекают из этого стремления к европеизации, и определить, являются ли эти последствия благодетельными, или желательными, с точки зрения данного народа.

Выше, доказывая невозможность полного приобщения целого народа к культуре, созданной другим народом, мы попытались, между прочим, в общих чертах обрисовать форму развития культуры у предполагаемого народа А, позаимствовавшего культуру у народа Б. Теперь мы должны вместо Б подставить романо-германцев, а вместо А - европеизируемый не-романо-германский народ и отметить те специальные особенности, которые явятся

100

следствием такой подстановки. Наиболее существенные особенности вносятся тою чертою романо-германцев и их культуры, которую мы охарактеризовали как эгоцентризм. Романо-германец считает высшим самого себя и все, что тождественно с ним; низшим - все, что отличается от него.

В области культуры он признает цельным лишь то, что составляет элемент его собственной современной куль­туры, или может составлять ее элемент; все остальное в глазах романо-германца не имеет цены или оценивается по степени близости, сходства с соответствующими эле­ментами его собственной культуры. Европеизированный или стремящийся к европеизации народ заражается этой чертой романо-германской психики, но не сознавая ее истинной эгоцентрической подкладки, не ставит себя на место европейца, а наоборот, оценивает все, в том числе и самого себя, свой народ и свою культуру, именно с точки зрения романо-германца. В этом и состоит особен­ность частного случая европеизации по сравнению с общим случаем заимствования народом А культуры у народа Б.

Мы говорили выше, что культура народа А всегда будет представлять из себя некоторую смесь из элемен­тов старой национальной культуры этого народа (обозна­чим эти элементы через а) и элементов культуры, заимст­вованной у народа Б (обозначим их через б), тогда как сам народ Б будет иметь культуру, состоящую лишь из вполне однородных элементов (б). Отсюда вытекает пер­вое положение: культура А (в нашем случае - европеизи­рованного не-романо-германского народа) заключает в себе больше культурных ценностей, чем культура Б (в нашем случае - романо-германского народа). Но мы знаем, что общая сумма культурных ценностей опреде­ляет собой и общую сумму возможных открытий: зна­чит, количество возможных открытий у европеизирован­ного народа больше, чем у романо-германского. На вид такое положение дела как-будто выгодно для европеизи­рованного народа. Но на деле это не так. В самом деле,

101

надо принять во внимание, что число возм ож н ы х открытий далеко не равно числу открытий, действи­тельно осуществляемых. Большинство открытий обречено на гибель во взаимной борьбе между собой или старыми культурными ценностями, с которыми они всту­пают в противоречие, причем эта взаимная борьба за общее признание (duel logiqie, по терминологии Тарда) будет тем ожесточеннее и длительнее, чем больше общее число возможных открытий. Таким образом оказы­вается, что культурная работа европеизированного народа поставлена в гораздо менее выгодные условия, чем работа природного романо-германца. Первому приходится искать в разных направлениях, тратить свои силы на сог­ласование элементов двух разнородных культур, на согла­сование, сводящееся большей частью к мертворожден­ным попыткам; ему приходится выискивать подходящие друг к другу элементы из груды ценностей двух культур, - тогда как природный романо-германец идет верными путями, проторенной дорожкой, не разбрасываясь и сосре­дотачивая свои силы лишь на согласовании элементов одной и той же культуры, элементов вполне однородных, окрашенных в один общий тон родного ему националь­ного характера.

Ко всему этому присоединяются логические последст­вия той особенности частного случая европеизации, по сравнению с общим случаем культурного заимствования, о которой мы говорили выше. Так как культура европеи­зированного народа состоит из ценностей а (чисто нацио­нальных) и б (заимствованных у романо-германцев), а вся­кое открытие слагается из элементов уже существующих ценностей, то открытия, производимые европеизиро­ванным народом, теоретически будут принадлежать к одному из трех типов: а + а, а + б, б + б. С точки зрения романо-германца, открытия типа а + а, как не заключаю­щие в себе никаких элементов романо-германской культу­ры, совершенно лишены цены. Из открытий типа а + б значительная часть должна представиться романо-гер- манцу, как порча европейской культуры, ибо такие откры­

102

тия наряду с б, заключают в себе и элемент а , отда­ляющий их от соответствующего элемента современной романо-германской культуры. Наконец, из открытий типа б + б вполне приемлемыми для романо-германцев являются лишь те, которые носят на себе отпечаток вку­сов, предрасположений и темпераментов, свойственных романо-германской наследственности; а т. к. европеизиро­ванный народ имеет наследственность иную, то ясно, что значительная часть сделанных им открытий типа б + б не будут отвечать этому требованию и окажется неприемле­мой для романо-германцев. Таким образом, мало того, что культурная работа европеизированного народа, по сравнению с работой романо-германского народа, в высшей степени тяжела и обставлена затруднениями, - она к тому же еще и неблагодарна. Добрая половина ее, с точки зрения настоящего европейца, должна быть приз­нана непроизводительной, нецелесообразной. А т. к. евро­пеизированный народ заимствует у романо-германцев и их культуру, то ему и самому приходится отказываться от тех из своих открытий, которые не могут получить приз­нания в Европе, и работа его в значительной своей части, действительно, становится Сизифовым трудом.

Нетрудно понять, к каким последствиям все это неми­нуемо приводит. Вследствие всех вышеописанных при­чин, европеизированный народ в каждый данный проме­жуток времени успевает создать лишь самое незначитель­ное количество таких культурных ценностей, которые могут быть приняты другими народами европейской куль­туры. Природные же романо-германцы в тот же промежу­ток времени создадут таких ценностей очень много, и так как все они, войдя в общий запас романо-германской культуры, тем самым приобретут неоспоримый авторитет, то и тому европеизированному народу, о котором идет речь, придется принять их. Таким образом, этот народ всегда будет больше получать извне, чем отдавать на сто­рону, его культурный импорт будет всегда превышать культурный экспорт, - и уже одно это ставит его в зависи­мое положение по отношению к природным романо-гер- манцам.

103

Нельзя не отметить, к тому же, что перевес импорта над экспортом и отличие психической наследственности европеизированного народа от романо-германского, соз­дают для этого народа чрезвычайно тяжелые условия усвоения и распространения новых открытий. Природные романо-германцы усваивают, в общем, только те откры­тия, которые носят на себе отпечаток общеромано-гер- манской национальной психологии, все что противоречит этой психологии, они могут просто-напросто откинуть, заклеймив это эпитетом „варварство". Европеизиро­ванный народ находится в ином положении: он должен руководствоваться не своей собственной, а чужой, рома­но-германской национальной психологией и должен, не сморгнув, принимать все то, что создают и считают ценным исконные романо-германцы, хотя бы это проти­воречило его национальной психологии, плохо укладыва­лось бы в его сознании. Это, конечно, затрудняет процесс усвоения и распространения импортируемых открытий, а между тем, такие открытия, как мы знаем, у европеизиро­ванного народа всегда превышают число своих собствен­ных, доморощенных. Нечего и говорить, что такие пос­тоянные затруднения в области усвоения открытий должны чрезвычайно вредно отражаться на экономии национальных сил европеизированного народа, которому и без того приходится затрачивать много труда на непроизводительную работу по согласованию двух разно­родных культур („открытия типа а + б “) и развитию остатков собственной национальной культуры („открытия типа а + а “).

Всеми этими тормозами в культурной работе еще далеко не исчерпывается невыгодность положения евро­пеизированного народа. Одним из самых тяжелых пос­ледствий европеизации является уничтожение националь­ного единства, расчленение национального тела европеи­зированного народа. Выше мы видели, что при заимство­вании чужой культуры, каждое поколение вырабатывает свою смесь, свой канон синтеза элементов национальной и иноземной культуры. Таким образом, в народе, заимст­

104

вовавшем чужую культуру, каждое поколение живет своей особой культурой и различие между „отцами и детьми" здесь будет всегда сильнее, чем у народа с одно­родной национальной культурой. Но и помимо этого, лишь очень редко случается, чтобы целый народ сразу подвергся европеизации, чтобы все части народа в одина­ковой мере восприняли романо-германскую культуру. Это может случиться лишь в том случае, если народ, о кото­ром идет речь, очень немногочислен и слабо дифференцирован. Большею частью европеизация идет сверху вниз, т. е. охватывает сначала социальные верхи, аристократию, городское население, известные профессии и затем уже постепенно распространяется и на остальные части народа. Процесс этого распространения протекает, конечно, довольно медленно, и в течение его успевает сменить друг друга целый ряд поколений.

Говоря о традиции, мы указывали на то, что для усвое­ния чужой культуры необходима работа нескольких поко­лений, ибо в том синтезе, который проделывает для себя каждое поколение, элемент заимствованной культуры будет тем сильнее преобладать над элементами старой национальной культуры, чем больше предшествующих поколений потрудились над примирением этих двух раз­нородных культур. Вполне понятно поэтому, что в каждый момент те части европеизированного народа, которые раньше других стали подвергаться европеизации, имеют культурный облик, более близкий к романо-гер­манскому. Таким образом, в каждый данный момент раз­ные части европеизированного народа, классы, сословия, профессии представляют из себя разные стадии усвоения романо-германской культуры, разные типы комбинаций, в различных пропорциях элементов национальной и ино­земной культуры. Все эти классы являются не частями одного национального целого, а обособленными куль­турными единицами, как бы отдельными народами, со своими культурами и традициями, со своими привычками, понятиями и языками. Социальные, имущественные и профессиональные различия в среде европеизированного

105

народа гораздо сильнее, чем в среде природных романо- германцев, именно потому, что ко всем этим различиям присоединяются различия этнографические, различия культур.

Отрицательные последствия этого явления сказываются в жизни европеизированного народа на каждом шагу. Расчленение нации вызывает обострение классовой борьбы, затрудняет переход из одного класса общества в другой. Эта же разобщенность частей европеизирован­ного народа еще больше тормозит распространение вся­ких новшеств и открытий и препятствует сотрудничеству всех частей народа в культурной работе. Словом, соз­даются такие условия, которые неизбежно ослабляют европеизированный народ и ставят его в крайне невыгод­ное положение по сравнению с природными романо-гер- манцами.

Итак, социальная жизнь и развитие культуры европеи­зированного народа обставлены такими затруднениями, которые совершенно незнакомы природным романо-гер- манцам. Вследствие чего, этот народ оказывается мало­продуктивным: он творит мало и медленно, с большим трудом. В усвоении открытий, в процессе их распростра­нения он проявляет ту же медлительность. Поэтому, такой народ, с европейской точки зрения, всегда может рассматриваться как „отсталый". А т. к. культура его, являясь смесью романо-германской с туземной, всегда отличается от чистой романо-германской культуры данной эпохи, то настоящие европейцы всегда будут счи­тать его стоящим ниже природных романо-германцев. Но и сам он принужден смотреть на себя совершенно так же. Приняв европейскую культуру, он вместе с ней восприни­мает и европейские мерила культуры. Он не может не замечать своей малой культурной продуктивности, того, что его культурный экспорт развит очень слабо, что рас­пространение новшеств у него идет очень медленно и с затруднениями, что значительная часть его националь­ного тела очень мало или вовсе не причастна к той рома­но-германской культуре, которую он считает „высшей".

106

Сравнивая самого себя с природными романо-германцами, европеизированный народ приходит к сознанию их пре­восходства над собою, и это сознание, вместе с пос­тоянным сетованием о своей косности и отсталости, пос­тепенно приводит к тому, что народ перестает уважать самого себя. Изучая свою историю, этот народ оценивает ее тоже с точки зрения природного европейца: в этой истории все, что противоречит европейской культуре, представляется злом, показателем косности и отсталости; наивысшим моментом этой истории признается тот, в который совершился решительный поворот к Европе; в дальнейшем же ходе истории все, что бралось из Европы, считается прогрессом, а всякое отклонение от европей­ских норм - реакцией. Постепенно народ приучается пре­зирать все свое, самобытное, национальное. Если же при­бавить ко всему этому вышеупомянутое расчленение на­ционального тела, ослабление социальных связей между отдельными частями этого тела, вследствие отсутствия у них единой культуры, общего культурного языка, - то станет понятным, что патриотизм у европеизированного народа всегда развит чрезвычайно слабо. Патриотизм и национальная гордость в таком народе - удел лишь отдельных единиц, а национальное самоутверждение большею частью сводится к амбициям правителей и руководящих политических кругов.

Это отсутствие веры в себя, конечно, опять-таки является большим минусом в борьбе за существование. В частной жизни постоянно приходится наблюдать, как натуры не самоуверенные, мало ценящие самих себя и привыкшие к самоунижению, проявляют в своем поведе­нии нерешительность, недостаточную настойчивость, поз­воляют другим „наступать себе на ноги“ и, в конце кон­цов, подпадают под полную власть более решитель­ных и самоуверенных, хотя зачастую и гораздо менее ода­ренных личностей. Совершенно таким же образом и в жизни народов нации малопатриотические, с неразвитым чувством национальной гордости, всегда пассуют перед народами, обладающими сильным патриотизмом или на­

107

циональным самомнением. А потому европеизированные народы, согласно всему вышесказанному, большей частью занимают, по отношению к исконным романо-гер- манцам, зависимое, подчиненное положение.

Все эти отрицательные последствия зависят от самого факта европеизации: степень европеизации при этом не играет роли. Мы знаем, что с каждым поколением эле­менты старой туземной культуры отступают все более на задний план, так что с течением времени народ, стре­мящийся к европеизации, должен, в конце концов, евро­пеизироваться вполне, т. е. получить культуру, состоящую исключительно из элементов романо-германского проис­хождения. Этот процесс чрезвычайно длителен, тем более, что он протекает очень неравномерно в разных частях, разных социальных группах, европеизированного народа. Но даже когда этот процесс вполне завершится, у европеизированного народа все же всегда останутся неис­коренимые предрасположения национальной психики, пе­редаваемые путем наследственности, и эти предраспо­ложения, отличные от элементов врожденной психики романо-германцев, все-таки будут, с одной стороны, мешать плодотворной творческой работе данного народа, а с другой - препятствовать успешному и быстрому усвое­нию им новых культурных ценностей, созданных природ­ными романо-германцами. Таким образом, даже при до­стижении максимальной степени европеизации этот народ, и без того уже задержавшийся в своем развитии, благодаря длительному и трудному процессу постепен­ной культурной нивелировки всех своих частей и искоре­нению остатков национальной культуры, - окажется все- таки не в равных условиях с романо-германцами и будет продолжать „отставать*. Тот факт, что с момента начала своей европеизации этот народ роковым образом вступает в полосу обязательного культурного обмена и общения с романо-германцами, делает его „отсталость* роковым законом.

Но с этим „законом* мириться нельзя. Народы, не про­тиводействующие своей „отсталости*, очень быстро ста­

108

новятся жертвою какого-нибудь соседнего или отдален­ного романо-германского народа, который лишает этого отставшего члена „семьи цивилизованных народов" сна­чала экономической, а потом и политической независи­мости и принимается беззастенчиво эксплуатировать его, вытягивая из него все соки и превратив его в „этнографи­ческий" материал. Но того, кто пожелает бороться с зако­ном вечного отставания, ждет не менее печальная участь. Для того, чтобы оградить себя от иноземной опасности, „отстающему" европеизированному народу приходится держать на одном уровне с романо-германцами, по край­ней мере, свою военную и промышленную технику. Но так как творить в этой области с такою же быстротой, как природные романо-германцы, европеизированный народ, в силу указанных выше причин, не в состоянии, то ему приходится ограничиваться главным образом заимство­ванием и подражанием чужим открытиям. Отсталость его, тем не менее, конечно, остается в силе даже в области техники. Но в этой области, несмотря на известное хро­ническое запаздывание, уровень сохраняется все же более или менее одинаковый и отличие от романо-гер- манцев состоит скорее в меньшей интенсивности про­мышленной жизни. В других областях жизни потреб­ность сравняться с уровнем романо-германцев чувствуется обыкновенно менее сильно и постоянно. Только время от времени различие уровней, отсталость в этих областях, начинает ощущаться очень остро, но именно в этой спо­радичности таких ощущений отсталости и заключается их главное зло. Устранять последствия этих спорадических ощущений отсталости можно лишь столь же спорадичес­кими историческими прыжками. Не имея возможности идти нога в ногу с романо-германцами, и постепенно от­ставая от них, европеизированный народ время от вре­мени пытается нагнать их, делая более или менее дале­кие прыжки. Эти прыжки нарушают весь ход историче­ского развития. В короткое время народу нужно пройти тот путь, который романо-германцы прошли постепенно и в течение более долгого промежутка времени. Ему при­

109

ходится перескакивать через целый ряд исторических сту­пеней и создавать сразу, ex abrupto, то, что у романо-гер- манцев явилось следствием „ряда исторически-последова- тельных изменений". Последствия такой скачущей „эво­люции" поистине ужасны. За каждым скачком неминуе­мо следует период кажущегося (с европейской точки зре­ния) застоя, в течение которого надо привести в порядок культуру, согласовать результаты, достигнутые путем этого скачка в определенной сфере жизни, с остальными элементами культуры. История европеизированных наро­дов и состоит из этой постоянной смены коротких перио­дов быстрого „прогресса" и более или менее длительных периодов „застоя".

Исторические прыжки, нарушая единство и непрерыв­ную постепенность исторического развития, разрушают и традицию, и без того уже слабо развитую у европеизиро­ванного народа. А между тем, непрерывная традиция есть одно из непременных условий нормальной эволюции. Со­вершенно ясно, что прыжки и скачки, давая временную иллюзию достижения „общеевропейского уровня цивили­зации", в силу всех указанных выше причин, не могут вести народ вперед в истинном смысле, этого слова. Ска­чущая „эволюция" еще больше растрачивает националь­ные силы, уже и без того перегруженные работой в силу самого факта европеизации. Как человек, пытающийся идти нога в ногу с более быстроходным спутником и при­бегающий с этой целью к приему периодических прыж­ков, в конце концов неизбежно выбьется из сил, и упадет в изнеможении, так точно и европеизированный народ, вступивший на такой путь эволюции, неизбежно погиб­нет, бесцельно растратив свои национальные силы. И все это - без веры в себя, даже без подкрепляющего чувства национального единства, давно разрушенного самим фак­том европеизации.

Итак, последствия европеизации настолько тяжелы и ужасны, что европеизацию приходится считать не благом, а злом. Заметим, при этом, что мы преднамеренно не касались некоторых отрицательных сторон европеизации,

110

которые часто признаются самими европейцами: пороки и привычки, вредные для здоровья, особые болезни, прино­симые европейскими „культуртрегерами", милитаризм, лишенная эстетики беспокойная промышленная жизнь. Все эти „спутники цивилизации", на которые сетуют сен­тиментальные европейские филантропы и эстеты, не являются неотъемлемыми принадлежностями романо-гер­манской культуры. Пороки и вредные привычки имеются у всякой культуры и часто заимствуются одним народом у другого, независимо от приобщения ко всей культуре в целом. В частности, многие из таких привычек были заимствованы европейцами у таких племен, которые они считают низшими и малокультурными: например, куре­ние табака перенято европейцами от североамериканских „дикарей". Что же касается до милитаризма и капита­лизма, то европейцы всегда обещают исправиться от этих недостатков, признавая их лишь историческими эпизо­дами. Таким образом, все эти отрицательные стороны европейской цивилизации можно считать спорными, почему мы и не сочли возможным говорить о них. Мы говорили лишь о тех последствиях, которые вытекают из самой сущности социальной жизни и культуры европеи­зированного народа.

В результате, на все три вопроса, поставленных выше, нам пришлось ответить отрицательно.

111

НОВАЯ КНИГАИ в а н Р у с

СОЦИАЛИЗМ УНАСЛЕДУЕТ ЗЕМЛЮ (Письма внуку)

280 стр.

Бывший советский офицер Иван Григорьевич Рус рас­сказывает в своей автобиографической книге, изданной в Новой Зеландии на русском и английском языках, о своем трудном, насыщенном опасными приключениями, пути на свободу.

Свой рассказ о пережитом и передуманном он ведет в форме писем внуку. В этих письмах И. Рус, исходя из лич­ного опыта и многолетних наблюдений, высказывает мы­сли связанные с главнейшей проблемой современности - проблемой противоборства зла с добром. Он придержи­вается взгляда, согласно которому, развитие общественно- политических систем сравнимо с развитием живых орга­низмов. Исходя из такого понимания исторических про­цессов И. Рус приходит к выводу, что наподобие чело­веческого организма достигшего преклонного возраста и поверженного старческим болезням, демократическое общественное устройство западного мира приближается к последней стадии своего бытия, имя которой, как он счи­тает, - социализм.

И. Г. Рус хочет ознакомить со своей книгой людей, желающих познакомиться с его мыслями и готов послать ее каждому желающему оплатить почтовые расходы - простой почтой 4 ам. доллара, воздушной почтой 15 ам. долларов. Цену на книгу он не назначает, но будет благо­дарен каждому заказчику за добровольное посильное пожертвование.

Заказы на книгу и стоимость ее почтовой пересылки просьба направлять по адресу:

Mr. I. Spellman, 57 Riddlers Cres, Petone,New Zealand

112

ПРОБЛЕМЫ ВЕРЫ И КУЛЬТУРЫ

Т. Горичева

Об истощании в русской культуре

„Но себе умалил, зрак раба приим, в подо­бии человечестем быв, и образом обретеся якоже человек; смирил себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя“.

(Фил. 2, 7-6)

Святое и творческое начало

Истоки любой культуры религиозны. Само слово „куль- тура“ - от „культа". В русской святости можно искать ключ к отгадке многого. Как верно отметил В. Ильин, дух иночества (инаковости, неотмирности, эсхатологичности) - придал русской культуре совершенно особые свойства, как будто над всей русской стихией виднеется черный монашеский клобук.

Уже первые святые русской земли, „отнявшие поноше­ние от сынов русских" князья-страстотерпцы Борис и Глеб представляют собой нечто совершенно особенное,

113

ранее в христианском мире не встречавшееся. „Почти все святые греческого календаря относятся к числу мучени­ков за веру, преподобных (аскетов-подвижников) и святи­телей (епископов). Миряне, в чине „праведных", встре­чаются крайне редко. Нужно помнить об этом, чтобы понять всю исключительность, всю парадоксальность канонизации князей, убитых в междоусобии, и при том первой канонизации в новой церкви, вчера еще язычес­кого народа", - пишет Г. Федотов.

Первые русские святые стали святыми потому, что не реагировали на насилие, не сопротивлялись ему, а приняли его добровольно, с полным смирением: „Го­сподь гордым противится, смирение же дает благодать". „Аще кровь мою пролиет, мученик буду Господу моему" (слова Бориса). Вот что говорит Борис перед иконой Спа­сителя: „Тебе ради умерщвляем есмь весь день, вмениша мя, яко овна на снедь. Веси бо, Господи мой, яко не про­тивлюсь, ни вопреки глаголю".

Особая „пассивность" смерти святых Бориса и Глеба сделала их материалом, из которого Бог сотворил основу русской Церкви. Христос принял на себя „зрак раба", был веден „как овча на заклание", тем самым дав пример край­него уничижения-истощания. Святые Борис и Глеб „твор­чески", дерзновенно отнеслись к заповеди Христа: они возненавидели себя до такого совершенного отрицания, что были смиреннее раба, „тише овцы" - они до беско­нечности углубили пропасть между собой и Богом, став просто грубым сырьем, почти презренной и пассивной материей, которая не имеет права на само существование: „Се несть убийство, но сырорезание". Убийцей совсем еще юного Глеба становится его собственный повар. Как с „сырьем" обошлись с обливающимся слезами отроком.

Г. Федотов так формулирует предсмертные мысли Глеба: „Всякий ученик Христов оставляется в мире для страдания, и всякое невинное и вольное страдание в мире страдание за имя Христа".

Их назвали „страстотерпцами", и это был совершенно новый вид святости, который не подходил ни под одну

114

из категорий уже имеющихся святых. Само слово „страс­тотерпцы" говорит о двойном смирении-истощании: страсть - это то, что перетерпевают, нечто пассивное, тер­петь - та же пассивность. Ничего героического и уж, конечно, театрально-самодовольного не было в этих рус­ских святых.

Описывая первого русского преподобного, Феодосия Печерского (это был второй святой, канонизированный русской церковью), Федотов пишет: „В Феодосии древняя Русь нашла свой идеал святого, которому оставалась верна много веков. Преп. Феодосий - отец русского монашества. Св. Феодосий с детства возлюбил худость риз и передал эту любовь всему русскому монашеству. Но у него она была лишь частью целостного жизненного поведения. После смерти отца он избрал особый подвиг: ’выходил с рабами на село и работал со всяким смире­нием’, - что уже не могло быть подсказано никакой тра­дицией. В этом социальном уничижении или опрощении, и единственно в нем, проявилась аскетическая изобрета­тельность первого русского подвижника. В крестьянских работах, как позже в ремесле просвирника, мать Феодосия с полным правом видит социальную деградацию, поно­шение родовой чести. Но святой хочет быть ’яко един за убогих’ и трогательно убеждает мать: ’Послушай, о мать, молютися, послушай: Господь Бог Иисус Христос сам поубожился и смирился, нам образ дая, да и мы того ради миримся’ “.

Завершая свое исследование о русской святости, Г. Фе­дотов приходит к выводу: всякая святость во всех ее мно­гообразных явлениях в истории, у всех народов выражает последование Христу. Но есть более или менее прямые или непосредственные образы этого последования, когда лик Христов открывается через Евангелие, не в царствен­ном, а в униженном зраке. Таково в католической церкви подражание Христу Франциска Ассизского сравнительно с аскезой бенедектинцев или цистерианцев.

После всех колебаний, преодолевая все соблазны национальной гордости, решаемся сказать, что в древне­

115

русской святости евангельский образ Христа сияет ярче, чем где бы то ни было в истории. Если бы нужно было одним словом определить господствующий тип русской святости, то мы назвали бы его церковным евангелизмом. В этом святые плоды того дара св. Кирилла и Мефодия - славянского евангелия, - обратной стороной которого является отрыв от Греции, от классической культуры, от „словесной" культуры вообще". (Здесь и раньше все цитаты из книги Г. П. Федотова „Святые древней Руси", 1985, YMCA).

Начало и конец совпадают. О чем же говорят нам сегодняшние русские святые?

Держать ум в аду

Приближаясь к 1000-летию русского христианства, мы находим откровение о „благодати отчаяния" у одного из величайших афонских старцев - отца Силуана. Его уче­ник отец Софроний пишет об этом так: „Конечно, наибо­лее тяжкое испытание в том, что несмотря на предельное для нас напряжение пребывать верными Богу, мы терпим периоды богооставленности. Нищета духовная, соеди­няясь с болью богооставленности, погружает нас в отчая­ние. Нам мнится, что над нами тяготеет некая страшная клятва. Мы можем страдать во всех планах нашего существа: духом, умом, сердцем, телом. Именно в подобные минуты духу нашему предстает библейское откровение о падении Человека в своем подлинном тра­гизме, и вера в любовь Христа внушает нам предаться возмож но полному покаянию. Чем глубже наше покая­ние, тем шире раскрываются перед нами и глубины наше­го бытия, прежде скрытые от нас же самих. Ясно созна­вая безнадежность нашего положения, мы начинаем нена­видеть нас такими, как мы суть.

Сей вид истощания или смирения не достигается чело­

116

веческими усилиями: это есть дар Бога Спасителя, благо­дать покаяния к прощению грехов...

Таким образом совершается наше очищение от „про- клятого“ наследства; таким путем проникает в нас уже новая несозданная энергия: мы причащаемся Божествен­ного Бытия. Тогда приходит Свет Божий и объемлет нас“. (Арх. Софроний „Видеть Бога как Он есть“, 1985, стр. 120).

В христианской традиции, у святых Отцов мы и раньше могли прочесть обо всем этом. Было и о богооставлен- ности, и о клятве, и о покаянии. Но сегодня все отрица­тельное резко усиливается. Мы живем во времена апока­липтические, посткатастрофические, пусть даже „к этой катастрофе все привыкли44, а этот „апокалипсис спокоен44. На Востоке и на Западе многим кажется, что люди живут в некоем секуляризированном аду - именно потому, что человек смог воплотить в жизнь все свои желания. Ему уже больше нечего хотеть. Ад - это не „смерть Бога44. Ад - это смерть и Бога и человека. Реализовав утопию на Востоке и получив все возможные права, блага и удо­вольствия на Западе, человек вдруг окончательно потерял себя, свою свободу и богоподобие. Ему вновь кажется, что он живет под проклятием.

Старец Силуан дерзновенно говорит: „Держи свой ум во аде и не отчаивайся44. Только смирением можно спас­тись. Только адом - держа ум в аду - можно попрать ад. Не зря поэтому сапожник из Александрии, у которого учился Антоний Великий, говорил: все спасутся, один я погибну. Силуану был открыт и смысл совета Преподоб­ного Пимена Великого своим ученикам: „Поверьте, чада! Где сатана, там и я буду44. Старец Силуан, выдающийся гигант духа, все силы свои сосредоточил на подвиге за смирение Христово, которое ему было дано понять опытно, „самой вещью44, а не отвлеченно-рассудочно.

Таково и богословие старца. В нем все построено на опыте. Оно укоренено в православную традицию, но вместе с тем в нем есть моменты чудной, неслыханной новизны (что не противоречит традиции).

117

Дерзновенно учение старца о „смирении Бога“. Старец Силуан говорил: „Господь научил меня держать ум в аде и не отчаиваться, и так смиряется душа моя. Но это еще не есть настоящее (т. е. Божественное) смирение, которое неописуемо. Есть много родов смирения. Один послушлив и во всем себя укоряет, и это смирение. Иной кается в грехах своих и почитает себя мерзким перед Богом, - и это смирение. Но иное смирение у того, кто познал Гос­пода Духом Святым. Кто познал Господа Духом Святым, у того другое познание и другой вкус.

Когда душа Духом Святым увидит Господа, какой Он кроткий и смиренный, тогда она сама смиряется до конца. И это совсем особое смирение, и никто не может его опи­сать, и познается оно только Духом Святым. И если бы люди Духом Святым познали - какой наш Господь, то все бы изменились: богатые презрели бы свои богатства, ученые - свои науки, а правители - свою славу и власть, и все бы смирились, и жили бы в великом мире и любви, и на земле была бы великая радость". (Арх. Софроний. „Старец Силуан", 1952, глава „О смирении").

„Благодать отчаяния" и „смирение Бога" - два вели­чайших открытия в русской святости 20-го века. Но их природа того же порядка, что и святость страстотерпцев Бориса и Глеба. И там, и здесь - совершенство истоща- ния. Суровое осуждение себя на ад - у'Силуана, и по- детски беззащитная гибель плачущих и жалующихся кня­зей лишь по форме отличаются друг от друга. В основе обоих видов святости - тайна смирения, полное отвлече­ние от себя, сверх-человеческое христианское совершенс­тво.

Русское Ничто

Пропасть между Богом и человеком, Богом, „который трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит", приводит старца Силуана к открытию не челове­ческого, а Божеского смирения. Бог Наш - это не Бог насилия. Более того, этот Бог никак внешне не действует

118

на человека. Нет ничего более чуждого русской мысли, чем представление о Боге как о причине, которая дейст­вует извне. Бог не умаляет свободы твари. Принцип кау­зальности (схоластический, рационалистический) здесь тоже неприменим, как и любое магическое представление о Боге. Нет причинно-следственных связей, нет представ­ления о Боге как об объекте, на который можно оказать влияние - есть лишь прыжок, чудо, вечное творение из небытия.*

Между Творцом и тварью - пропасть. Поэтому тварь должна смириться, опуститься до того Ничто, которое не заколдовывается диалектическими заклинаниями, не умо­ляется психоаналитическим шаманством, не исчезает и от ощущения моральной чистоты и праведности. До этого Ничто дошел сам Бог в Гефсиманском Саду или тогда, когда кричал на кресте: „Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты меня оставил?"

Бердяев писал о трудности для русской мысли соеди­нить ноуменальный и феноменальный планы бытия. Рус­ский выбор - это или святость, или зверь из бездны. Русский не признает середины. Обыкновенного, среднего человека в России встретить труднее, чем святого (Леон­тьев).

Заступница усердная

Православие из всех христианских конфессий наименее демифологизировано и десакрализировано. Оно стремится освятить всю жизнь, внести литургически-ритуальное измерение не только в моменты кардинальные для чело­

* Может быть здесь - истоки чаадаевской мысли: в России нет непрерыв­ности культуры, в ней нужно творить каждый раз сначала, заново. Это и трудно - художник, философ растеряны - не на кого опереться, неиз­вестно, с чего начать. Но это же качество может привести к серьезности, к углублению мысли, ищущей всегда самое прочное, самое непреложное себе основание.

119

века - рождение, смерть, женитьба и т. д. - но и вообще в гущь и непрозрачную фактичность повседневного бытия: „Всякое дыхание да славит Господа!" Чем святее, тем лучше. Поэтому, на первом месте у православных благо­говение и „страх Божий". А отношение „добро - зло" часто вытесняется другим, более сакральным: „чистое - нечистое". Несомненно, есть опасность равнодушного к человеку ритуализма (о чем уже столько писали!), есть в нашем народе и незнание Евангелия (но это отчасти не по его вине), страх и трепет порой вытесняют любовь. И все же церковный народ всегда может сбросить с себя все эти нехристианские наросты и восстановить равновесие Богочеловеческого кланоса: ритуализм и „законничество" уравновешиваются безмерно, бездумно и безоглядно Божьей Матерью. „Заступница Усердная", она не устает „заполнять пропасть между чистым и нечистым", в цер­ковной традиции Она сравнивается с Ноевым Ковчегом, в котором было всяких животных по паре, одновременно и чистых, и нечистых. Божья Матерь - прообраз церкви, которая одна и может сократить и уничтожить неизмери­мое расстояние между Богом и человеком. „Радуйся, Высото неудобовосходимая человеческими помыслами, радуйся, глубино, неудобозримая и ангельскими очима!" (Из „Акафиста").

Культура над пропастью

Небесное и земное, человеческое и божественное дале­ко отстоят друг от друга. Отсюда всеобщая ненависть к форме, которая часто воспринимается как ложь (Толстой), отсутствие „жеста" (князь Мышкин), сверхчувствитель­ность, „бескожность" человека из подполья (Достоевс­кий).

Здесь, конечно, нужно остановиться и спросить себя, всегда ли русский - это „апокалиптик или нигилист", как считал Бердяев? Есть множество свидетельств противопо­ложных этому. Ряд последователей прежде всего русской

120

церковной и литургической жизни пишут о „чувстве меры", присущему русской душе. Сравнивают даже с гре­ками, говоря, что русские молятся без „экстаза"; спокойст­вие и рассудительность - одно из основных правил вну­тренней жизни в русских монастырях. „Иконография рус­ская свидетельствует о том же чувстве гармонии, как и вообще древне-русская живопись. Это чувство' вдохно­вило Андрея Рублева (1370 - 1430) в написании Пресвятой Троицы в совершённых формах. Оно же вдохновило мас­тера Дионисия. Древняя архитектура исполнена такого же чувства достоинства и мира, как, например, церковь, пос­вященная Пресвятой Деве на Нерли возле Владимира (1165) и церковь св. Дмитрия во Владимире (1194>, кото­рая служит воплощением гармонии... Европа совершенно ничего не знает о том, что касается Киевской Руси. Неу­дивительно, что могли создаться предубеждения, и что такие люди, как, например, Шпенглер, могли высказать суждение, клонящее к представлению России, как воплощения апокалипсической ненависти, направленной против античной культуры. Такие суждения не соответст­вуют истине, если иметь в виду древнюю Русь с X до XV века. Также ошибка отождествлять имя Достоевского с именем ’Россия’. Пушкин тоже был русским, и он был более расположен к гармонии, чем Гёте, и более близок к грекам, чем автор „Фауста" своей внутренней искрен­ностью и своей лучезарной эстетикой". (Schubart. „L’Eu- горе et l’ame de l’Orient", Paris, 1949).

Флоровский пишет то же, но только о русской церкви: „Эллинизм в церкви как бы увековечен, введен в самую ткань церковности, как вечная категория христианского существования, конечно, речь идет не об этническом эллинизме и не о современной Элладе... Имеется в виду ’христианская античность’, эллинизм догматики, элли­низм литургии, эллинизм иконы". (Флоровский. „Путь русского богословия", Париж, 1937). Подобные же идеи можно найти и у отца Павла Флоренского.

Конечно, Киевский период мог быть и, вероятно, был светлым, здоровым и гармоничным, но потом у русского

121

парода такими были лишь литургия, монашеская жизнь, народное благочестие (и то не всегда), иконопись, насле­дие Святых Отцов.

В сфере светской культуры можем назвать немногих. Разве - Пушкин только и является на ум. А дальше - Гоголь, Достоевский, Толстой - все трагедии, надрывы, раны и метания. Величайшего христианского подвижника XIX века, самого светлого, самого „здорового" человека на земле - преподобного Серафима Саровского - любили миллионные толпы народа, люди же культуры так и не заметили.

Конечно, Бердяев, когда говорил о России крайностей, был прав лишь отчасти. Не только народная „святая Русь" воплощала собой середину (и совсем не в мещанском смыс­ле аристотелевской „золотой середины"), но и уже во вре­мена Бердяева, а то и раньше, все громче стали раздаваться разговоры о необходимости православной культуры. Уже Бухарев заметил, что разрыв между интеллигенцией и цер­ковью чреват еще более страшными последствиями, чем русский раскол. Соловьев, Достоевский старались ввести дух в повседневность культуры, социальных отношений, истории вообще. В XX веке уравновесить эсхатологию и культуру, небо и землю, попытался Георгий Федотов. Он писал: „Историческому христианству случалось погрешать против социальной правды, но осуществление хри­стианской правды возможно лишь в христианстве".

Проблема христианской культуры встала опять как одна из самых главных проблем нашей жизни лет 15-20 тому назад, в связи с приходом в церковь множества образованных неофитов. Московский и ленинградский ре­лигиозные семинары занимались прежде всего ею. И сам- издатные журналы («Община», «37», «Выбор», «Бюлле­тень христианской общественности» и до.) живо отклик­нулись на задачу времени. И „тайные" христиане вполне официально пишут книги о русской иконе, об Андрее Рублеве, об истории церкви, о Достоевском и преп. Сер­гии Радонежском, в которых можно найти не только раз­мышления, но и проповедь.

122

Светлая мгла

В жизни интеллигенции, да и в обыденном существова­нии народа, было много пропастей, много нелюбовей: к форме, к дисциплине, порядку. Морализировать здесь всего опаснее, и трудно сказать, когда русское противоре­чие было только болезнью, а когда и болезнью, послан­ной Богом для особого подвига, для собственных духовных открытий и дерзаний. Таким открытием была, например, София.

Божья Матерь держит покров над всей тварью, видимой и невидимой, над всем грешным человеческим, безгрешным животным и неизменным ангельским миром. Есть в богослужебных текстах интересное обращение к Пресвятой Владычице: ее, воплощение света и радости, называют „мглой“. Мгла - туман, мгла - мрак. Как обла­ком, закрывает Божья Матерь своим Покровом всех греш­ников и спасает от справедливого Божьего гнева. Софию часто связывали с Божьей Матерью, но, как мне предс­тавляется, было бы интересным сравнить ее и с этой аурой-облаком, покрывающей нашу землю. София - начало радостное, противостоящее скуке (аду), мешающее тому, чтобы Бог окончательно удалился (в свою серьез­ность) от земли, а земля (в свою тоску) от Бога. Это райский аспект Церкви. Это тот необходимый хаос (мгла), который позволяет, чтобы космос был совершен­ным, т. е. не замкнутым, не помертвело ставшим ноуме­нальным и феноменальным мирами.

Невыносима для русского сознания ритуализация и абсолютизация относительного, нетерпима серьезность, с которой эта пошлость царит. Поэтому „закономерность", причинность и мораль просто скучны. А веселие божест­венно. Этот человек веселый, значит он не может быть атеистом (Достоевский). Пропасть между Богом и тварью русская философия и поэзия заполняли тончайшим явле­нием Софии. „Это тот духовный аспект бытия, можно

123

сказать, райский аспект, при котором нет еще познания добра и зла. Нет еще прямого устремления ни к Богу, ни от Бога, потому что нет еще самих направлений, ни того, ни другого, а есть лишь движение ОКОЛО Бога, свободное играние перед лицом Божиим, как зелено-золотистые змейки у Гофмана, как Левиафан, ’его же созда Господь ругатися (т. е. игратися) ему’, как играющее на солнце - море. И это тоже София, этот аспект Софии зрится золо­тисто-зеленым и прозрачно-изумрудным. Это - тот аспект, который мелькал, но не находил себе выражения в первоначальных замыслах Лермонтова..." (отец Павел Флоренский). В игре есть легкость незаинтересованности, поэтому совершенная Божья любовь к человеку (любовь, отстаивающая человеку свободу) - это „игра с Богом в жмурки" (Мандельштам). Игра появляется еще и там, где все есть, где остается только хвалить и славословить, плясать перед ковчегом Завета (Давид) и о-раивать жизнь. При всем дерзновении homo ludens, при детской уверен­ности в любви Бога, русский человек часто чувствует себя неловко. Наступает время сказать остыде. София - это эстетическое заполнение пропасти, в то время, как стыд - заполнение этическое.

Стыд и бесстыдство

„Позор быхом миру и ангелом и челове­ком" (1 Кор. IV, 9).

Стыд - это дистанция между мной и Богом. Стыд сопровождает все наши проявления в этом мире.

В „Оправдании добра" Владимир Соловьев назвал чело­века „животным стыдящимся". Человек не может при­нять животную бесконечность рода, он знает, что он сво­боден, поэтому не подчинен родовому движению, его бессмертие должно быть бессмертием Личности. Отсюда - стыд, который, по Соловьеву, является прежде всего половым стыдом. „Но тот факт, что человек прежде всего

124

стыдится именно самой сущности животной жизни, или главного и высшего проявления природного бытия, прямо показывает его как существо сверхживотное и сверхприродное. Таким образом в этом стыде человек становится человеком в полном смысле".

Недостойно человеку быть только орудием природного процесса, говорил Соловьев. Независимо от Соловьева Сартр скажет позднее почти то же самое: недостойно человеку быть объектом. Человек голый стыдится, пото­му что на него смотрит человек одетый, скрытый, защи­щенный, следовательно, свободный. Голость же - это неспрятанность, обозримость, чистый „объект".

В данной работе нам не столько важны различные опи­сания стыда, сколько то, что стыд появляется как чувство несовершенства, как одна из ступеней истощания.

Андрей Тарковский сказал: стыд спасет мир. Он имел в виду именно это.

Анна Каренина жива лишь потому, что стыдится. Наи­более дорогое и трогательное в Обломове то, что ему „стыдно жить".

Померанц («Время и мир» № 9, 1987) пишет о культуре стыда, приводя в качестве примера одну из самых „стыдя­щихся" стран - Китай. Когда китаец „терял лицо", он кон­чал с собой. Культура стыда, по Померанцу, обращается не к Богу, который долго терпит, а к людям. Поэтому в Китае „в итоге очень высокий уровень честности, в том числе и профессиональной, исключительная добросовест­ность в труде", - так заключает Померанц.

Русские, не обладающие ни исключительной чест­ностью, ни исключительной добросовестностью в труде, очевидно, стыдятся другим стыдом.

Этот их стыд не имеет ничего общего и со стыдом „культур чести", т. е. с заботой о репутации, внешнем лоске и достоинстве театрально-демонстративных куль­тур, какой была, например, итальянская городская куль­тура XVI - XVII веков (см. об этом интересное исследова­ние: Peter Burke „Городская культура в Италии"). Ита­льянская культура ставила image выше всего.

125

Стыд у русских не китайский и не итальянский. О внешнем достоинстве, чести русские пеклись мало. Стыд у русских не столько общественно-человеческое чувство. Они, напротив, часто стыдились выглядеть „достойно", русская культура не переносит самодовольства. Доброде­тель видимая немедленно превращается в порок - так думали не только русские пустынники, само слово „позор" означает и стыд, и зрелище. Все видимое - на грани греха. Совсем по-монашески и по-русски высказал эту мысль Ларошфуко: „Достоинство - телесный обман, приобретенный для того, чтобы скрыть недостатки духа".

Не было для тонкой, совестливой души ничего ужаснее всенародного позора. Поэтому, за преступления неви­димые, тайные, но гнетущие, в России (что показали Толстой во „Власти тьмы" и Достоевский в „Преступле­нии и наказании") „расплачивались" так: выходили на площадь, на „собор", целовали землю, и раскрывали свое преступление перед всем миром. Как „смертию смерть", так и „позором позор" поправ, добровольно принимали этот высший крест. Добровольное принятие самого страшного наказания, позора, не было просто „потерей лица", (как в Китае или в Италии), оно было потерей и перерождением всего человека, потому что это был позор не только на глазах толпы, но и на глазах у Бога. Это был стыд и человеческий, и духовный.

Многие анализируют стыд, лишь исходя из положи­тельного понимания интенциональности. Даже Гуссерль, который понимал под „я" только „я познающее", писал, что оно направлено „на что-то". У Гуссерля вообще почти не говорится о человеческой свободе и о других проявле­ниях „я", кроме познания. Но есть и такие ситуации, когда „я" не направлено целиком на объект, но спешит уйти в себя, подобно Голядкину, потерявшемуся на балу и спешащему „добраться до одного уголка" и встать в нем „скромно, прилично, особо, никого не затрагивая". Голядкин погибает под строгим взглядом бога-Андрея Филиппыча: „Стыдитесь, государь, стыдитесь! - прогово­рил Андрей Филиппович полушепотом, с невыразимой

126

миной негодования... - Ничего мне не стыдно, Андрей Филиппович, - отвечал господин Голядкин также полу- шопотом, обводя свои несчастные взоры кругом, поте­рявшись и стараясь по сему случаю отыскать, в недоуме­вающей толпе, середины и социального своего положе­ния".

Здесь Достоевский описывает стыд совсем не по-гуссер- лиански. Интенциональность стыда негативная*. Это зна­чит, что субъект не просто направлен на объект, что он убегает от объекта, потому что этот объект активен. Не только человек смотрит на Бога, но Бог смотрит на чело­века, и это гораздо важнее, чем все остальное.

Стыд - потеря идентичности, что также блестяще пока­зал Достоевский в случае с ищущим своего „социального положения" и середины Голядкина. В самом начале по­вести „Двойник" уже двоится, уже расползается „идентич­ность" стыдящегося Голядкина: „Поклониться или нет? Отозваться иль нет? Признаться, иль нет?" - думал в нео­писанной тоске наш герой, - „или прикинуться, что не я, а что кто-то другой, разительно схожий со мною, и смо­треть как ни в чем не бывало? Именно не я, не я да и только", - говорил господин Голядкин, снимая шляпу перед Андреем Филипповичем и не сводя с него глаз."

Отец Георгий Флоровский пишет о мистической невер­ности русских, даже о их склонности к духовному преда­тельству, ко всякого рода подменам, когда соборность церковная подменяется „соборностью" дионисийской, хлыстовской, где вместо аскетики - пиетизм или апока- липтика, вместо дисциплины ума и сердца - игра и мечта­тельность и т. д. (см. „История русской философии"). Эти двоящиеся мысли, эти духовные „метели" и „дублеты" можно опять-таки объяснить само-стыдящейся дезориен­тацией, не нашедшей себя и своей середины личности. Русский - и „червь", и „Бог", но только не ставший,

* Читай об этом в книге немецкого философа: Gunther Anders, „Die Antiquiertheit des Menschen", Miinchen, 1956.

127

обретший законченно демонстративную форму „человек"Один из модусов стыда можно выразить словами: „Я

ничего не могу". Стыд возникает от бессилия и от созна­ния своих границ. Бессилие ведет к фатальному, к неиз­бежному. Не потому ли у русских так много „языческого", так сильна привязанность к „Оно", к стихиям безъязыким, к „матери сырой земле"? Не потому ли возникает и соблазн „священного быта", о котором пишет Флоров- ский?

Стыд стыдится самого себя, поэтому он часто перерас­тает в бесстыдство, которое есть прежде всего „стыд стыда".

О совестливости, стыдливости русской литературы хорошо известно. Но не менее хорошо известно и о рус­ском бесстыдстве. Как пишет Г. Померанц: „Если в рус­ском народе и в литературе бросается в глаза повышенная совестливость, то с чем она связана? Видимо, с повышен­ной способностью к преступлению, с нестойкостью нрав­ственных образцов, с тяготением к безднам, которые то­же можно проследить и в жизни, и в литературе". («Вре­мя и мир» №9,1987).

Известно бесстыдство самых „совестливых" - Настасьи Филипповны или „Кроткой". Вообще, у Достоевского часто встречается эта трансгрессия стыда в бесстыдство, необыкновенно оживляющая литературное повествова­ние.

„Именно мне все так и кажется, когда я к людям вхожу, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, так вот „давай же я и в самом деле сыграю шута, не боюсь ваших мнений, потому что все вы до единого подлее •меня!" Вот потому я и шут, от стыда шут, старец великий, от стыда" (Федор Павлович Карамазов).

„Заголимся и обнажимся". Бобка - это уже чистое, бес­примесное бесстыдство, цинизм умерших. Близок к этому цинизму и бесстыдник Лебядкин, и старший Карамазов. И все же в русской литературе бесстыдство редко высту­пает как знак безразличия, внутренней смерти. Напротив, бесстыдники усиливают „аффект бытия" (Ноздрёв, Хлес­

128

таков, Карамазов), наркотизируют, оживляют атмосферу. (Поэтому Ноздрёв - „фигура историческая"). Бесстыдство Розанова от излишней доверчивости, от того, что он знает, что Бог его все равно не оставит. „Бог есть, все дозволено" - бесстыдники-дети, не желающие принимать скучно-взрослые законы морали, не хотящие выходить из рая. Здесь русский человек теряет стыд потому, что не замечает дистанции между собой и Богом, он все еще - в райском саду, грехопадения не было и Бог держит его в своих ладонях.

От великого стыда за грехи сынов перед отцами возни­кает бесстыдно-дерзновенный проект Николая Федорова о воскресении мертвых.

Глубоко стыдясь за все историческое христианство, каждодневно распинающее Христа своим моралистичес­ким убожеством, Бердяев дерзновенно-бесстыдно скажет, что свобода была раньше Бога. И т. д.

Русское трансгрессивное бесстыдство прямо противо­положно сегодняшнему, воцарившемуся прежде всего на Западе. „Царство неприличностей" - так называют социо­логи западное общество. В нем все сексуализировано: рек­лама, массмедиа полны бесстыдной откровенности. Как сказал Бодрияр, чтобы что-то уничтожить, нужно это что- то сексуализировать. Но не только „порнография" вносит в западную жизнь неприлично-бесстыдный момент. Глав­ное не в этом. Основное бесстыдство - в нарциссизме этой жизни, в том, что не терпится Тайна, ибо все неяс­ное, спрятанное может угрожать собственному благополу­чию. Таинственное трактуется как невроз (коллективный или индивидуальный) или же как пришествие иноземных существ в духе развлекательно-пустой научной фанта­стики. В мире, где все просвечиваемо телекамерами и отражаемо зеркалами, человек становится прозрачным. Неприличное стало столь обычным, что нынче бесстыдно быть стыдливым. Бесстыдство в современную постмодер­нистскую эпоху - не знак трансгрессии и „оживления". Оно свидетельствует о том, что ценностей нет - ни хороших, ни плохих, - поэтому нет и расстояния между

129

мной и Высшим, следовательно, нечего и стыдиться. Не от чего поэтому и быть бесстыдным.

Западный экстаз „неприличного", несомненно, в скором времени будет угрожать и русской жизни, поскольку Рос­сия, как и почти все сегодня страны, втянута в процесс „детерриторизации" и должна испытать то, что Хайдеггер назвал „планетарным господством техники", когда орудия производства из инструмента становятся хозяевами. Оста­ется одно утешение: мы так отстали в плане технологии, что нам до этой западной „прозрачности" еще далеко, и наши бесстыдники бесстыдствуют по-прежнему не без­различно, но нагло, с вызовом, иногда весело.

Вертикаль „стыда" все еще просвечивает и через это бесстыдство.

Кенозис в культуре и обществе

Обнищание, кенозис - это не романтическая ущерб­ность. Бедность романтических отношений постоянно нуждается в посреднике (об этом существует интересная книга Рене Жирара „Ложь романтизма").

Романтизм стремится к абсолютной непосредствен­ности, но никогда не достигает ее, потому что между романтическим героем и его Абсолютом постоянно меша­ется „идеал". Романтическая страсть нуждается в пре­пятствиях, чтобы существовать, и исчезает, когда пре­пятствия преодолены, например, браком. Романтическое одиночество нуждается в толпе, чтобы чувствовать себя вполне одиноким и т. д.

У описываемого нами кенозиса нет таких посредников. Для него возможен в качестве Посредника один лишь Христос, поэтому кенозис глубже, промыслительнее романтизма. В кенозисе культурно-философском (о кото­ром речь пойдет позже) есть момент судьбы. Судьба же может быть понята и фаталистически, как несвобода, и по-христиански, как осознание воли Божьей. Все зависит от конкретного исторического момента, от „различения

130

духов“ и от личности, воплотившей в себе это обнища­ние.

Кенозис любви - сострадание

Мои гости - беда и несчастье. И глаза мои - к слезам, как мои уши - к стону. А сердце дышит болью. И я знаю, торжест­вующий и довольный никогда не посту­чит в мою дверь. Я знаю, ко мне придет только с бедою.

Ремизов.

Жалость - в маленьком. Вот почему я люблю маленькое.

Розанов.

„Сострадание - все христианство", - пишет Достоевский. „Достоевский увидел в мире судьбу чело­века - горше она последней горести! И не только чело­века: помните Азорку - ребятишки тащили на веревке к речке топить, а помните несчастную клячу, ее иссеченные кнутом глаза, и даже неодушевленное этой стороной - Илюшины сапожки, старенькие, порыжелые, с заплат­ками там в уголку перед постелью..."*

Любовь-сострадание, любовь-жалость - как часто они встречаются в русской литературе. Не только у Достоев­ского разведены любовь-страсть, или любовь безжалост­ная, которой любит Рогожин, и любовь-жалость, которой любит князь Мышкин. Ту же философию любви, отде­ленной от страсти и обладания, развивает Соловьев. В „Оправдании добра" любовь почти по-буддистски вырас­тает из жалости. В „Смысле любви" высшая любовь не стремится к телесному соединению, она бесстрастна.

* А. Ремизов. „Взвихренная Русь“, Лондон, 1979.

131

Известно, что в князе Мышкине Достоевский хотел показать „идеального" человека. Самым идеальным свойством наделил он его - состраданием: „Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества", - говорит Мышкин.

Не получился ли из Мышкина „Христос"?Очевидно, что не получился. Достоевский и сам

хорошо понимал это. Он подчеркивал болезненность князя, взгляд глаз „тихий, но тяжелый". Мережковский увидел в Мышкине „тихое дионисийство" и даже „дон­жуанство", до которого далеко и Рогожину. Сострадание Мышкина не спасает Настасью Филипповну. Он - не ле­карь, а скорее провокатор, обостривший болезнь, уско­ривший всеобщую катастрофу.

Достоевский, со своим особым отношением к жертвен­ности и жалости, не был в русской культуре, конечно, первым. От Филарета Московского до Бухарева и Евдоки­мова русская мысль видела в Боге прежде всего „Агнца Божьего, закалываемого от сложения мира". Отец Сергий Булгаков писал: „Жертва любви Отчей - самоотречение, самоопустошение в рождении Сына... Это страдание жертвенности не только не противоречит Божьему блаженству, но есть, напротив, основание для этого блаженства, которое было бы пусто и нереально, если бы не имело в своей основе подлинной жертвенности, реаль­ности страдания" („Агнец Божий").

Бердяев вообще не мог слышать речей о всемо­гуществе, всеведении Бога. Сильный Бог его раздражал. Для него милее мысль о страдании не только Христа, но и всех ипостасей св. Троицы.

Тот же образ, „ни капельки не звучащий гордо" образ Христа-провинциала мы находим у Пастернака:

Он отказался без противоборства Как от вещей, полученных взаймы,От всемогущества и чудотворства,И был теперь, как смертные, как мы.

(„Гефсиманский сад")

132

В то время как Пастернак был одним из первых рели­гиозных писателей советского периода, в эмиграции тра­диции страдающего Бога развивались не только у отца Сергия Булгакова, но и у Павла Евдокимова: „Вера - это диалог. Но вера - это также почти молчание... Бог не дает приказов, Он лишь приглашает: ’Слушай, Израиль",., вот почему Бог принимает и то, что Его не узнали, отвергли, отдалили от Его собственного творения. На кресте Бог выступает против Бога, за человека. Грех человека - не в непослушании, непослушание - только неизбежный вы­вод из всего остального. Грех в том, что человек не при­нял даров общения, причастия, отказался от свободы и отрекся от любви Сына". Евдокимов цитирует Паскаля: „Инкарнация еще больше закрыла лицо Бога". В этих мыслях, кажется, нет ничего еретического. Но когда читаешь дальше, о том, что в наше время аскетика, „страх Божий" и т. д. не так уж нужны, что необходимо только „внутреннее монашество", начинаешь сомневаться, не „протестант" ли Павел Евдокимов.

Спросим себя, всегда ли сострадание может быть приз­нано за высочайшую христианскую добродетель? Мы зна­ем, что Господь наш провозглашал любовь, и подчас любовь безжалостную: „Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником". Любовь бывает по-види- мости безжалостной, бесчеловечной, перед Богом, сказа­вшим „Я свят", перед Его „огнем поддающим" все чело­веческое - только прах и пыль. Любовь Бога к людям идет через Крест. Сострадание может быть и не любовью, а жалостью, безвольной, безличной и бес­сильной реакцией на страдание. Поэтому сострадание Мышкина не воскрешает.

Бог страдает, распинается, умирает. Но Он же воск­решает.

Человек, следуя за Богом, должен пройти крестный путь страдания, но и он должен воскреснуть в творческой любви. Иначе вместо христианства - пантеизм и квази­

133

буддизм, вместо Бориса и Глеба - плохо понятые „ганди" и прочие романтики-пацифисты.

Сострадание - это кенозис любви. Оно, будучи творчес­ким и преображающим, спасает, будучи же просто реак­тивной жалостью, остается бесплодным. Жалость делает нас рабами судьбы, сострадание творческое (любовь) открывает в самой судьбе следы Божьего Промысла.

Кенозис неотмирности - бесполезность

„И сидит она там за железной решеткой семнадцатый год, зиму и лето в одной пос­конной рубахе и все аль соломинкой, аль прутиком каким ни на есть в рубашку свою в холстину тычет. А сидит с одной только злобы, из одного своего упрямства".

Рассказ Хромоножки.

В Царстве Божьем нет различия между целями и средс­твами. Там, как пишет Станлое, ответ и вопрос Бога сов­падают - поэтому в Царстве Божьем нет времени. Чело­век, стремящийся к подобной эсхатологической полноте, к подобному счастью, часто вынужден жить мечтой, по­тому что посюсторонняя жизнь приносит ему одни лишь разочарования. Ему скучно заниматься механикой, непол­ноценной земной деятельностью. Русскому человеку порой проще умереть, чем сдвинуться с места для какого- нибудь скучного дела. Так рождается лень. Так наиболее русским из всех героев становится Обломов.

Для западного человека, даже для такого, как Романо Гвардини, любящего русскую „бесполезность", но удивля­ющегося, почему в романах Достоевского никто не рабо­тает, жизнь существует прежде всего для работы. „Рабо­тать, чтобы жить... Я истощаюсь в напряжении и жажду

134

отдыха... Возможна ли жизнь в ином образе, кроме образа работы? Даже поэзия - это работа. Я должен произво- дить“ (Батай).

А в русских легендах Илья Муромец тридцать лет сид­нем просидел. Был и Емеля, не сходивший со своей печи, был и еще один Илья - Обломов - „большая сказка" и его „сонное царство", где почти никто не работает и не умирает, где главное занятие - разнообразные виды сна, где не случается моров и нашествий, холодных зим и чрезвычайно жарких лет, где никогда не бывает „ни страшных бурь, ни разрушений", „ни грабежей, ни убийств, никаких страшных случайностей", куда „саранча не залетает", где „грозы не страшны".

Даже язык - это работа, значит, несчастье, отчуждение. Чистое счастье - это приход к себе, т. е. смерть, сон. Так думает Батай. Может быть еще одно счастье - молитва, но этот ответ слишком универсальный, поэтому остано­вимся на сне: известно, что самый счастливый человек - это тот, который никогда не рождался (Кьеркегор). Фило­софия часто стремилась к смерти. Но сон или нерожден- ность - это смерть по-другому, и сегодняшняя филосо­фия, чувствующая необыкновенно остро агрессивность реальности, бежит в сон, нерожденность, как в рай. „Смо­треть, не понимая - вот рай, адом было бы место, где много, слишком много понимается", - это сказал Чоран, румынский француз. Розанов смог бы его понять лучше других: он не хотел рождаться, предпочитая „слушать райские мотивы" в утробе матери. Грех мысли, грех сво­боды выбора, грех языка - все это чувствовала русская философия задолго до Ролана Барта и „негативной диа­лектики". Самосуществование - это вытеснение другого, поэтому существовать стыдно.

Стыд родиться и стыд рожать. Это тоже русская тема. Бердяев не мог переносить одного вида беременных женщин. Федоров, сгибаясь под тяжестью героического эсхатологизма, говорил, что нужно воскрешать умерших, а не рожать новых людей. История и природа греховны по существу. Если бы человек был совершенен, история

135

тотчас бы прекратилась и наступил рай. Прыжок в рай, высокий утопизм жизни, в котором не должно быть ниче­го заурядного, а должны происходить одни чудеса, - оза­ряет и творчество Андрея Платонова. Ненависть к исто­рической и природной инерционности заставляет Бер­дяева говорить о том, что истинное христианство - это Творчество. Абсолютизация эсхатологии, творчества, но не творения.

Абсолютизация акта творчества, но не процесса работы. Напротив, всякая усидчивость, повторяемость и зануд­ность - все то, чем созидается цивилизация, - нена­вистны. „Бесполезная нация", - сказал о русских Чаадаев. Розанов по-своему вторит ему: „В России вся собствен­ность выросла из „выпросил", или „подарил“, или кого- нибудь „обобрал". Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается" („Уединение").

Сейчас много говорят о древнем принципе „демонстра­тивной расточительности". Этнологи открыли, что были племена, где господствовал ритуал „Потлач". Франц Боас исследовал обычаи племени Квакиутль (около Ванку­вера). Племя разрушало на глазах у другого, враждебного, племени свои ценности и богатства, как бы требуя этим, чтобы противник сделал то же. Исследования Боаса, произведенные им в конце XIX века, не перестают вдох­новлять социологов, этнологов, философов. Пример дио­нисийской и магаломанской культуры занимал и Марселя Маусса, и Давида Ризмана, и Жоржа Батая. Батай делает далеко идущие выводы: расточительность - это не только свойство Бога, не только закон надмирного Мира. Даже человеческая „экономика" держится не на „накоплении" только, но и на „прожигании". Это звучит совсем по- русски - известно, как русские любят „прожигать жизнь", как презирают жадных.Сама проза жизни находится в тайной связи с беспо­лезным. Выходит, что „человек из подполья" или „игрок" не просто никому не нужные фантазеры, а „провидцы" и мудрецы, „фантастический реализм" Достоевского реаль­нее „реализма экономического". Так, святые, которые при

136

их жизни могут казаться странными идеалистами-чуда- ками, в действительности же „нормальнее всех нор­мальных". Бог - это то, что абсолютно бесполезно (поэ­тому и нельзя доказать, что Бог существует), но вместе с тем Творцом-Вседержителем держится мир.

( О кончание следует )

НАШИ ВЕСТИ

Издание Союза Чинов Русского Корпуса Журнал основан полковником А. И. Рогожиным

Редактор Н. Н. Протопопов Казначей А. А. Пустовойтенко

Журнал выходит ежеквартально Подписка на 1 год 12 ам. долларов

Подписку направлять по адресу:

NASHI VESTI,Р. О. Box 5741,

Presidio of Monterey, CA 93940, USA

137

Вероника Аренс-Пулавская

НОВЫЙ ВЛАДЕЛЕЦ КНИЖНОГО МАГАЗИНА

G L O B U S

A SLAVIC BOOKSTORE

Предлагает книги, напечатанные эмигрантскими издательствами. Имеются новинки, старые редкие книги, журналы, газеты, открытки, пластинки, кас­сеты, плакаты. Разыскиваем редкие книги по заказам.

ВЫПОЛНЯЕМ ЗАКАЗЫ ПО ПОЧТЕ

Адрес: 332 Balboa Str. San Francisko, CA 94118 T. (415) 6684723

МАГАЗИН ОТКРЫТ ЕЖЕДНЕВНО (кроме воскресенья)

С 10 до 6 ч.

138

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Архимандрит Константин (Кирилл Зайцев)

Несколько мыслей по поводу романа Пастернака

О т ец К он ст ан т и н - в м и ру К ирилл И оси ­ф ович З ай ц ев - оди н из вы д аю щ и хся деят елей Р усской З а р уб еж н о й Ц еркви, р о д и л ся в 1887 го д у в П ет ербурге. З д есь он получил о б р а зо ­вание, закончив П олит ехнический И н ст и т ут и У ниверсит ет . У част вовал в Б елом Д в и ж е ­нии; после врангелевской эва к уа ц и и занялся в П р а ге наукой, сот рудн и чая с п роф ессором П. Б. С т руве; вм ест е с эт и м последни м р е д а к ­т и ровал в П а р и ж е ж ур н а л «В о зр о ж д ен и е» и пот ом - «Россия и славянст во». В 1935 го д у был приглаш ен п роф ессором полит ической экон ом и и на Русский ю ри дически й ф акульт ет в Х а р б и н и м н ого заним ался зд есь научной и культ урн о-п росвет и т ельной р а б о т о й .

В 1944 го д у о. К о н ст а н т и н вст упил на пут ь служ ения Ц еркви - в Р усской П р а во с ­л авн ой М иссии в П екине. В 1 945 год у , после кончины своей ж ены , п роф . З а й ц ев был р у к о ­п олож ен в свящ енники. Э вак уи ровал ся из

139

Ш анхая вм ест е с архи еп и скоп ом И оан н ом Ш анхайским . П ри бы в осенью 1949 го д а в С вя­т о-Т рои ц ки й м он аст ы рь в Д ж орд ан ви лл е, начал п реп о д а ва т ь в здеш н ей семинарии. Т огда ж е он начал приним ат ь уч а ст и е в р е д а к т и р о ва н и и ж ур н а л а «П равославн ая Русь», гд е пом ест ил м н о ж ест во ст ат ей.

31 декабря 1949 го д а сост оялось его п ос­т р и ж ен и е в м он ахи - с наречением имени К о н ст ан т и н , в пам ят ь первоучит еля славян, К о н ст ан т и н а-К и ри л ла , б р а т а свя т ого М еф о- дия.

Н е м о ж ет бы т ь забы т его п одви г служ е­ния Ц еркви н а учен ом поприщ е. А р х и м а н д р и т К о н ст а н т и н (Кирилл З ай ц ев), т руды коего до си х п ор вп олн е не оценены , дал прим ер и о б р а ­зец соверш ен н о новой м ет одологи и при изуче­нии от ечест вен н ой ист ории и словесност и, - и сходя из ст рого церковн ы х крит ериев.

З н ачи т ельн ы й след ост ави л о. К он ст ан т и н и в ли т ер а т ур н о й крит ике. В к а ж д о й его ст ат ье, особен н о п оздн его п ери ода (в «П ра­восл авн ой Р уси» - о П уш кине, Гоголе, Турге­н еве) им еет ся особы й „поворот ", кот оры й за ст а вл я ет чит ат еля с т резвой ясн ост ью п ост ави т ь перед собой воп рос о Д У Х О В Н О М вк ладе т ого или иного писат еля в русскую культ уру. О. К он ст ан т и н - оди н из очень нем ­н о ги х ли т ер а т ур н ы х крит иков, кот оры й не и грает словам и и кот оры й исклю чит ельно т очен в сво и х эст ет ических ди агн озах .

А р х и м а н д р и т К он ст ан т и н от ош ел в луч­ш ий м и р 2 6 н оября 1975 год а .

М ы перепечат ы ваем здесь небольш ую ст а­т ью о. К о н ст а н т и н а из «П равославн ой Р уси» (1959, № 5), п освящ енную р о м а н уБ. П а ст ер н а к а „Д окт ор Ж и ваго" . Сейчас, к огда осущ ест вляет ся совет ская „ кан он и за ­

140

ц и я “ П аст ерн ака , полезно прислуш ат ься к т резвой - д ух о вн о -т р езво й - оц ен ке т он кого л и т ерат урн ого крит ика и вп олн е ц ерковн ого человека, какую он дал книге, о кот орой б удут говори т ь долго.

Ред.

Стал я его читать в «Новом Русском Слове» - с интере­сом. Бросил через неделю. Что-то сомнамбулическое отталкивало меня, таящееся под словесной тканью, при­чудливо сочетавшей моментально сменяющиеся худо­жественные фотосъемки с блестками изысканно-смелой поэзии. Дождался я книги - ее читать легче. Не скрою - с середины стал все больше подпадать под обаяние огром­ной художественной композиции.

Вопрос стал: что это - искусство или „литература"? При всем признании одаренности автора склоняюсь ко вто­рому определению. Искусство подлинное - ч е с т н о . Можно ли этот эпитет применить к роману Пастернака? Не думаю. И это так применительно к обоим основным образам нарушения честности, свойственным „литера­туре". Первый, это - намеренное приобщение лжи из со­ображений утилитарных. Наша старая литература была далека от этого. Цензура могла не дать сказать то или иное, но никого, по общему правилу, нельзя было побу­дить сказать что-то в ущерб проповедуемой им „правды". Не то в СССР. Там слово есть непременно образ служе­ния Лжи. Существует ли такой процент Лжи, при нали­чии которого искусство остается искусством? Этот вопрос так же бессмыслен, как вопрос: нужно ли непременно было полную горсть фимиама бросить в идольскую ка­дильницу первохристианам, чтобы оказаться отступни­ком? А щепотки разбросаны Пастернаком по всему про­странству его живописания. Пример. Наблюдает Живаго - и это не его слова о себе, а автора о нем - красоту вдох­новенно-увлеченного чтения, коему отдалась Лара в

141

читальне. Сдавая книги, бросает он взгляд на сданное Ларой. Что приводило ее в восторг? Очередная редакция учения Маркса, потребная ей как преподавательнице!* Нужны ли другие примеры? Нам скажут: то общая писа­тельская участь! Да - но это устраняет возможность появ­ления истинного искусства в СССР. Я знаю только одно исключение: Зощенко, в своем юродстве, нашел голос, которым можно было говорить правду в СССР.

Второй образ нарушения честности слова, это - мораль­но-религиозная его безответственность, точнее сказать: неосмысленность. Можно ли при безразличном отноше­нии к Истине достигнуть истинной красоты? Художест­венное слово истинное не может быть самочинной сло­весной игрой, самоублажением. Важно, как автор говорит, но прежде всего важно - чт о он хочет сказать. И это пос­леднее дает истинную цену всякому слову. Современное искусство именно в этом отношении неосмысленно. Не только господствует форма над содержанием, но и соде­ржания-то истинного нет: нечего автору сказать! Полу­чается сочетание совершенства, в смысле овладения аппа­ратом творчества, с принципиальным самочинием, а в пределе - с внутренним бесчинством, определяемым смердяковским словечком: „все дозволено".

Поясню примером. Пришлось мне в старое время, еще до первой войны, в Дворянском Собрании в Петербурге быть на симфоническом концерте. Исполнялась новинка,

* Стоит привести эти две цитаты полностью - услышать непосредственно голос автора:

„Он видел ее со спины, вполоборота, почти сзади. Она была в светлой клетчатой блузе, перехваченной кушаком, и читала увлеченно, с самозаб­вением, как дети, склонив голову немного набок, к правому плечу. Иногда она задумывалась, поднимала глаза к потолку или, щурясь, заглядывалась куда-то вдаль перед собою, а потом снова облокачивалась, подпирала голову рукой, и быстрым размашистым движением записывала каран­дашом в тетрадь выноски из книги“...

„На стойке, куда доктор перенес свои томы и брошюры, еще лежала неубранная литература, возвращенная Антиповой. Все это были руко­водства по марксизму. Вероятно, как бывшая, вновь переопределяющаяся учительница, она своими силами на дому проходила политическую пере- подготовку“.

142

кажется, Стравинского - вариации. Разнообразны были они. Рядом с кафешантанным танцем вдохновляла компо­зитора строгая молитвенность хорала. Искрился талант. Но когда, вслед затем, непосредственно раздались звуки Моцарта - вздох облегчения возник в груди. ,,Relax“, ска­зали бы американцы. „Detente", сказали бы французы. Не нахожу русского слова.

Пастернак тоньше Стравинского. Такой грубой безвку­сицы у него едва ли найдешь. Но суть та же. И для Пас­тернака все, будь то грубейшая сцена грубейшей совет­ской действительности, или высочайшее религиозное явление - тема. Его роман не вариации на ту же тему, но безграничное множество самостоятельных „тем“. И каждая „тема“ есть лишь повод для художественного опе­рирования ею. А потому, если что-то истинно высокое берет Пастернак своей „темой“, легко впадает и он в кощунственную безвкусицу. Если нет ее, то есть эквили­бристика на ее грани; в лучшем же случае спасительная недоговоренность - и уж сам читатель восполняет кар­тину, в соответствии со своей совестью, вменяя этот результат автору, без всякого, в сущности, его на то права.

Рассматриваемое нами явление, очень типическое для нашей современности, есть своего рода религиозно-мора­льный „идиотизм", не в ходячем смысле этого слова, а точном, древне-греческом. Мы имеем дело с атрофирова­нием у людей самого чувствилища для восприятия духов­но-квалифицированных явлений. И с Пастернака в этом смысле - взятки гладки. Этим свойством он награждает и своего героя. Как иначе понять его поведение во время перестрелки с „белыми" партизан, его захвативших? Он сочувствует беззаветно-храбрым отрокам и юношам, рас­стреливаемым залегшими партизанами. Добыв ружье - он сам начинает стрелять, влекомый подражанием, ничем иным! Старается не попадать - все же попадает. Одного, как ему кажется, поражает насмерть. Имеет потом случай к нему приблизиться: тот приходит в себя, и доктор помогает ему спастись. Этот эпизод - очередная „тема".

143

Поведение Живаго никак не объяснено. Это что-то „нор- мальное“ - такова психика и автора, и его героя.

Мимолетно дает нам автор объяснение этой „нормаль­ности". Доктор Живаго, оказывается, обладает развитым интеллектом и изощренным аппаратом чувств, но абсо­лютно лишен воли. Вот - тайна нам и открыта. Можно ли иметь чувствилище религиозно-нравственное, если чело­век, не имея воли - с этим соглашается? Это не смире­ние. Оно есть акт воли - труднейший. Смирение - само­отвержение предельное перед лицом осознанной Истины, а не согласие на любую ложь рядом с согласием на лю­бую „правду", в зависимости от обстоятельств, настро­ений, переживаний. „Я, как она - куда ветер, туда и я", говорит один мудрец-крестьянин в рассказе Бунина „Бо­жье дерево". Принцип „куда ветер дует" может проявля­ться не только в цинично-грубых формах: суть от этого не меняется. И если что тут открывает путь спасения, то только покаянное сознание своей немощи, а никак не облечение ее в светлые ризы и всяческое охорашивание своей теплохладности. Творение Пастернака есть ювелир­ное изображение - „муаровое", по терминологии Розанова - такой переливчатости, ласкающими нюансами света обрамляющее низость соглашательства со злом. И так на нет сводится единственная тема: безысходная трагедия личности перед лицом одновременно признаваемой и попираемой Истины...

Только имея это все в виду, можно трезво оценивать роман Пастернака, в его значимости, как явления общест­венного и духовного. Одураченным окажется тот, кто за „чистую монету" будет брать роман Пастернака, на его свидетельствах, как произведения и скусст ва , строя выводы и прогнозы. Одураченным окажется он и если примет творение Пастернака за так называемый „челове­ческий документ", субъективно истинный, а потому открывающий возможность прощупывать и объективную истинность. Нет. Перед нами сочетание „социального заказа", извне привычно воспринятого, как обязательное условие советского „слова", с той артистической

144

„блажью“, которая задавала тон русскому искусству - упа­дочному! - конца нашей имперской эры и которая, в какой-то мере, осталась свойственной пережившим русс­кую катастрофу корифеям, не испытавшим глубочайшего внутреннего переворота. Пусть „октябрь" в какой-то мере был отвергаем такими людьми с полной искренностью, из „февраля" выбраться они не имели сил. В плане и общественном и духовном это - тени „февраля", охра­ненные свободным Западом или расчетом коммунисти­ческого Востока. Такой тенью является и Живаго, двой­ник Пастернака. Поскольку эта тень прошлого становится символом будущего - на руку это большевикам.

Как формулирует Пастернак живительное воздействие литературного наследия доктора Живаго, как, очевидно, и живой памяти о нем, как о личности, на его друзей, ста­вших его последователями и учениками? Воспроизведем заключение эпилога романа:

„...В середине чтения стемнело, им стало трудно разби­рать печать, пришлось зажечь лампу.

И Москва внизу и вдали, родной город автора и поло­вины того, что с ним случилось, Москва казалась им сейчас не местом этих происшествий, но главной герои­ней данной повести, к концу которой они подошли, с тетрадью в руках в этот вечер.

Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победой, как думали, но все равно, предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное истори­ческое содержание.

Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта сво­бода души пришла, что именно в этот вечер будущее рас­положилось ощутимо внизу на улицах, что сами они всту­пили в это будущее и отныне в нем находятся. Счастли­вое, умиленное спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслыш­ной музыкой счастья, разливавшейся далеко кругом. И книжка в их руках как бы знала все это и давала их чувст­

145

вам поддержку и подтверждение14.Разве это не сомнамбулизм? В се достигнуто! „Музыка

счастья“! „Будущее44 светлое уже началось - верь и жди...Чего большего и лучшего могут ждать от нас всех

большевики?..И все же последнего слова не сказал я еще о романе

Пастернака. Есть что-то в нем - истинное! Пусть таится оно, пусть самим автором не сознается. Из глубины под­сознания говорит оно - и именно это делает роман Пас­тернака чем-то все же живым, к чему возвращается мысль невольно. То не „рассуждения44, вложенные автором в уста его героев. Это - „слова, слова, слова44. Нет. Нечто предметное, таящееся, но все же сущее, просвечивает в романе, получая окончательное выражение в судьбе ге­роев романа - в конечной их судьбе. Здесь яснее всего слышится голос правды - и в самоубийстве Стрельни­кова, и в угоне в концлагерь Лары, и в „наглой44 смерти опустившегося доктора Живаго, преданного земле без отпевания, и в отъезде Тони с детьми за пределы сове­тов...

Это не сомнамбулизм. Это не эстетизм. Это - сквозь призрачность злую просвечивающий свет Истины. Это - обнаружение темы единственной романа - трагедии лич­ности; истинной трагедии перед лицом действительной, а не призрачной Истины. Это - свидетельство о том, что Борис Пастернак не просто двойник Юрия Живаго. Это - свидетельство о том, что есть в романе и искусство.

146

РУССКИЙ САМИЗДАТ

А. Иванов (М. Скуратов)

Облава на русских*

Семь лет назад, в статье „Немая годовщина", посвя­щенной празднованию 600-летия Куликовской битвы, я писал о творящихся тогда безобразиях: „Патриотам-энту- зиастам... пришлось пробираться на поле русской славы тайком, разбившись на небольшие группы, словно парти­занам по территории, оккупированной врагом. Дрожа от холода, они* ночевали в каких-то буераках, и все же упорно шли дальше... Они хотели во что бы то ни стало быть в этот день на Куликовом поле. И они все же при­шли туда. Пришли, несмотря на расставленные повсюду многочисленные патрули".

Сколько воды утекло с тех пор! Сколько генсеков сме­нилось! Но не меняется одно: где ни вознамерятся со­браться русские патриоты, туда немедленно мобилизуют­ся крупные милицейские силы, которые были бы гораздо нужней в других местах, и оставленный без присмотра преступный мир вздыхает с радостным облегчением, ибо с точки зрения властей предержащих, как видно ничего преступней любви к своей Родине, к ее славному прош­лому и быть не может. И вот, снова по лесам, по бездо­

* Печатается без ведома автора.

147

рожью, по размокшей от непрерывных дождей, чавкаю­щей, вязкой земле бредут русские люди, старые, молодые и совсем малые дети, бредут, обуреваемые все тем же неугомонным, невзирая на все старания, „преступным" чувством.

Из-за чего же разгорелся сыр-бор на этот раз? Замеча­тельный советский скульптор В. Клыков вознамерился к очередной годовщине Куликовской битвы увековечить образ Сергия Радонежского и установить памятник этому выдающемуся церковному и государственному деятелю России на родине святого Сергия. Памятник этот был даром художника местным властям, от которых не требо­валось ничего, кроме как принять с благодарностью этот щедрый дар; не нужно было даже никакой рабочей силы: все работы по установке памятника вели учащиеся ПТУ и другие добровольцы, безвозмездно трудившиеся в выход­ные дни. Но местные власти отнюдь не пылали благодар­ностью, они не торопились с официальным разрешением, оглядываясь на Москву. И, как выяснилось, подрагивали не зря...

Открытие памятника было намечено на воскресение 20 сентября, а в пятницу 18 сентября, когда передавалась программа „Время", на экранах телевизоров вдруг появи­лась вытянутая физиономия публициста Георгия Пря­хина. Начав со ставших теперь очень модными рассуж­дений о том, что „демократизация - это не распущен­ность", помянув, неизвестно зачем, о попытке сионистов устроить провокационное сборище в Москве 13 сентября и демонстрации прибалтийских националистов в конце августа, Пряхин затем перешел к главному делу, ради которого он был выпущен: к обличению попыток устано­вить памятник Сергию Радонежскому „без разрешения и предварительного согласования", предпринятых „экстре­мистскими руководителями общества „Память", которое на самом деле к этому мероприятию отношения не имело.

У меня не цветной телевизор, поэтому я не знаю, поя­вились ли на овражистых щеках Г. Пряхина хоть какие-

148

нибудь намеки на краску стыда, когда он начал сравни­вать историю с памятником на Поклонной горе, при проектировании которого банда жадных дельцов от искусства изрядно погрела руки на миллионных заказах, с великодушным даром В. Клыкова. Сравнение это было столь же нелепым и бестактным, как и сравнение порыва души русских патриотов с инсинуациями тех, кто только и мечтает об отъезде в Израиль, но я думаю, было бы тщетно спорить на эти темы с Г. Пряхиным, он лишь по- своему „честно" отрабатывал задание, данное свыше. Объясняться нужно не с собакой, а с ее хозяином.

Кому же понадобилось устраивать всесоюзную исте­рику по поводу событий в маленьком населенном пункте, который можно найти лишь на очень подробных картах Московской области? Этот судорожный антирусский выплеск был настолько неожиданным, что «Московская правда» на следующий день после выступления Г. Пря­хина напечатала по инерции статью писательницы Т. Пономаревой, которая объявила о предстоящем откры­тии памятника, в чем потом, послушная свистку свыше, редакция этой газеты горько и публично каялась. Неко­торые другие организации отреагировали быстрей. Напри­мер, Ленинский райком г. Москвы стал срочно мобили­зовывать добровольцев для контрдемонстрации под лозунгом: „Долой клерикалов и ихнего Сергия!"

Дальше события развивались как в детективном рома­не. В. Клыков, везший свое творение на место намечавше­гося торжества, был, подобно одному из щедринских гра­доначальников, „изловлен на выгоне капитан-исправни­ком и паки водворен на жительство", а точнее - останов­лен милицией в 20 километрах от Москвы и развернут обратно. Святой Сергий, по непроверенным данным, арестован и находится в КПЗ под надежной милицейской охраной. Утром 20 сентября у пригородных касс Ярос­лавского вокзала, обвешанных объявлениями о том, что открытие памятника якобы „переносится", учащиеся ПТУ, те самые, что работали по установке пьедестала, испу­ганно жались в кучу, а вокруг них резво прыгали, как

149

обезьяны, сотрудники неизвестных спецслужб. Позже к зрительным эффектам присоединились шумовые: диктор зловещим голосом убеждал граждан не ездить в район Городка, поскольку „местность оцеплена". Аналогичные меры предосторожности принимал Загорский горсовет. Местное радио предупреждало жителей, чтобы никто не ездил в „опасную зону", а на случай, если бы охотники все же нашлись, были отменены, несмотря на выходной день, автобусы, идущие в Хотьково до Городка, кроме первого рейса, у пассажиров которого проверяли доку­менты, и тех, кто имел московскую прописку, высадили из автобуса. Сельские жители возмущались неожиданно возникшими дополнительными трудностями, а какие-то доброхоты распространяли среди населения слух, будто все это устроили сионисты.

Пассажиры Ярославской железной дороги могли в этот день не опасаться за свою безопасность: в каждом вагоне электрички ехало по несколько милиционеров. Заметив группу граждан с красным знаменем, один бдительный майор милиции, словно оживший жандарм из романа Горького „Мать", бросился отнимать это знамя. Да пол­ноте, произошла ли в самом деле та революция, 70-летие которой собираются торжественно отмечать? У многих в этот день всплывали в памяти дореволюционные образы: маевки, охранка, нагайки... Хорошо, хоть пассажиры вагона оказались на высоте, не дали знамя в обиду, а то хранилось бы оно сейчас в той же КПЗ, где сидит святой Сергий. Произошло бы весьма неожиданное и пикантное „соединение ленинизма с православием".

На станции Абрамцево, мимо которой отдельные элек­трички прогоняли без остановки, приехавших ожидали милицейские кордоны и попугай с мегафоном, как заве­денный требовавший „освободить проезжую часть" дороги, на которой не видно было ни одной машины. На вопрос какой-то перепуганной старушки: „Что, сынок, война началась?" - один милиционер ответил: „Идут уче­ния!" Повезло тем, кто выехал пораньше, они успели проскочить по дороге; прибывших с опозданием, даже

150

тех, кто был с детьми, грубо отталкивали с дороги прямо в непролазную грязь, заставляя их пробираться через поля и леса. Этим же кружным путем, буквально с боем, пробирался отряд, шедший под красным знаменем.

В Городке власти расторопно сковырнули пьедестал и увезли его в неизвестном направлении. Собравшимся ничего другого не оставалось, как постоять в скорбном молчании над могильной ямой, вырытой для России по указанию кого-то из теперешних ее правителей. Впрочем, извиняюсь: ямы уже не было; ее оперативно зарыли и на свежей могилке сначала положили плиту, а потом, по новому приказу, засыпали и ее, посадив взамен цветочки. Хризантемы.

Подступы к Городку преграждал овражек, единст­венный мостик через который по приказу какого-то шибко умного и пугливого начальства был спешно пере­горожен машиной, чтобы перерезать путь колонне с красным знаменем, прорвавшей все „неприятельские44 зас­лоны на своем пути. Форсирование этой преграды потря­сло бы Сурикова и заставило бы его забыть о переходе Суворова через Альпы и обратиться к другому, более тра­гическому сюжету. Когда знаменосная колонна, наконец, взобралась на гору, раздались крики „ура44 и аплодис­менты. Дождь, шедший с самого утра, вдруг прекратился и ослепительное солнце осветило всю окресность (то же самое одновременно произошло и в Москве). Даже мили­ционеры начали смущенно переговариваться между собой: „А, может быть, Бог и есть?44

Последовавшее затем безмолвное шествие по улочкам Городка снова напомнило мне „Немую годовщину44 1980 года. Немота на этот раз, правда, была не только показ­ная, но и в какой-то мере добровольная.

Прибывший на место происшествия руководитель фонда культуры Г. В. Мясников ради умиротворения страстей клятвенно обещал, что памятник непременно будет открыт в мае 1988 года. Ну, а на случай, если бы увещевания не подействовали, были наготове и другие „средства44: под каждым деревом „двое в синем, двое в

151

штатском", а на кладбище из-под каждого могильного камня высовывался агент с рацией, пожарные машины с водометами и около семисот „держиморд" ожидали команды. Не знаю, были ли подняты по тревоге войска Московского военного округа, но могло дойти и до этого. При этом животном, паническом страхе, который власти по непонятным, иррациональным причинам испытывают перед горсткой русских людей, странно даже, что ведутся какие-то переговоры о ликвидации ракет средней даль­ности. С Америкой-то, разумеется, договорятся, а ну как эти ракеты понадобятся для внутренних нужд, скажем, для обстрела Городка, который вдруг превратился в „горячую точку планеты", вроде Персидского залива?

Другой „горячей точкой" в этот день стали подступы к заводу „Динамо", куда группа патриотов пришла утром возложить венки на могилу Пересвета и Осляби, до сих пор, несмотря на все требования общественности, остающуюся за пределами досягаемости. Здесь, в ожида­нии своего звездного часа „X", сидел в расположенной неподалеку засаде целый „засадный полк" милиции.

К концу дня устроители позорной облавы, устыдив­шись, предложили собравшимся в Городке доставить их с комфортом на „Икарусах" на станцию Хотьково, но все дружно с презрением плюнули в сторону этих автобусов и отправились назад пешком, как пришли.

Нет, не только экономическая система у нас крайне нерациональна, но и административная. Ну зачем каждый раз поднимать на ноги милицию, зря людей мотать? Куда проще было бы „окончательное решение русского вопро­са" в таком, скажем, виде: взять бы и загнать те жалкие „остатки русского народа", от имени которых группа воло­годцев писала журналисту Станиславу Рассадину, в какую-нибудь резервацию, и пусть они там живут, как хотят: пусть устанавливают памятники и поют песни, какие им нравятся. Опять-таки иностранцев можно убла­жать, возить их посмотреть на русскую экзотику, как на американских индейцев. А чего только у нас любой чин, от мала до велика, не сделает ради ублажения иностран­

152

цев? Да и лишний доход в валюте отощавшей казне не помешает. А от широких масс народа можно отделаться простым и дешевым способом: устроить для них какой- нибудь официальный балаган, как в Москве 19 сентября в так называемый „День города", какого-то абстрактного безликого „города", а не столицы России. Говорите, этот способ отнюдь не дешевый, в полтора миллиона обошел­ся? А субботники-то на что? Выгоним всех на субботни­ки, вот граждане и оплатят с лихвой собственные развле­чения!

Но давайте оставим фантастику, хотя, по нашим време­нам, вполне правдоподобную, и вернемся к реальности. А реальность состоит в том, что с легкой руки А. Черкизова (сын Ю. Семенова), дважды уличенного в гомосексуа­лизме, (один раз, когда он учился, другой раз - когда учил других), в ход пошел лозунг „демократия - не рас­пущенность". При этом „распущенностью", однако, назы­вают отнюдь не битье стекол и поджог автомобилей, как подобало бы по смыслу слова, а всего лишь высказыва­ния, по какой-либо причине не нравящиеся тем, кто, на словах, ратуя за демократию, на деле душит ее. Когда же нужно пресечь настоящие беспорядки, вроде тех, что по иронии судьбы произошли в тот же день, 20 сентября в Киеве, где толпа разбушевавшихся фанатов забросала камнями московский поезд, милиция почему-то „теряется" и ничего не может сделать. Вот как описывает киевские события «Советский спорт» от 29 сентября: „В перерыве трибуны стали покидать толпы киевских боле­льщиков. Что-то уже готовилось... Напряжение возра­стало. Остается лишь удивляться тому, что милиция не обратила на это внимания. От стадиона до вокзала пеш­ком - полчаса. За оставшееся время хулиганы успели поставить пикеты на вокзале, а милиция - нет". Зато мирные организованные демонстрации выдаются за угрозу порядку. Моссовет срочно принял постановление, запрещающее демонстрации на центральных улицах и площадях и в ряде не названных точно „прилегающих районах". Судя по последним событиям, эти районы прос­

153

тираются аж до Загорска. Наемные толкователи с серьезным видом разъясняют: дескать, во всех странах положено заранее испрашивать разрешение на демонстра­ции. Во-первых, эти правила, как правило, не соблю­даются, даже если они и есть - демонстрации сплошь и рядом возникают стихийно, во-вторых, мало ли что есть в „других странах"? Там вот есть, например, легально существующие оппозиционные партии, почему бы и нам не взять за пример? Но нет, до такой „распущенности" наша демократизация еще не дошла. Ей для начала сле­довало бы, если она действительно хочет быть тем, за что себя выдает, придерживаться принципа, звучащего несколько иначе, чем черкизовский: демократизация - это не разнузданность произвольных акций административ­ного и карательного аппарата, которые остаются произ­вольными даже тогда, когда их облекают в форму соблю­дения официальных постановлений, или ссылаются при этом на якобы имеющее место „возмущение трудящих­ся". „Трудящиеся" у нас возмущаются лишь в тех случаях, когда рухнет крыша или прорвет трубы, а когда речь заходит о более высоких материях, приучены возмущать­ся по команде и обличать хором, кого прикажут: „врага народа Тухачевского", „бандита Тито", „троцкиста Мао Цзэдуна" или „шовинистическое общество ’Память’ ". И даже, если бы русские люди захотели собираться просто в лесу, их и там настигли бы и разогнали бдительные стражи кладбищенского порядка, непременно сославшись при этом на необходимость защиты окружающей среды и на возмущенные письма, поступившие от четырех серых ворон, двух барсуков и одной вонючки!

Яркий пример такого произвола - события 20 сентября в Городке и вокруг него. Вспоминается колоритная сценка из жизни дореволюционной России, описанная Горбуно­вым: купцы для развлечения наняли бедного портного лететь на воздушном шаре, а квартальный пришел и за­брал этого портного в часть. „Нешто можно без началь­ства лететь?"

Никак нельзя без начальства ни полететь, ни открыть

154

Скульптор Вячеслав Михайлович Клыков и его скульптура Сергий Радонежский

155

памятник великому предку. Патриотизм должен выра­жаться в строго регламентированных формах. Над этими полицейскими установками блестяще издевался знамени­тый некогда фельетонист В. Дорошевич:

„Обыватель, обуреваемый высокими чувствами, идет угасить их в участок. Приходит и, как на духу, испове­дуется своему приставу: „Люблю свою Родину!“ Пристав отвечает: „Через участок можно!“ - „И желаю ей помочь".- „Через участок и это дозволяется".

„Как понять полицейскому, - восклицает В. Дорошевич,- что нельзя любить Родину через участок, как нельзя, например, целовать свою жену при посредстве околоточ­ного надзирателя!"

Фельетон В. Дорошевича „И. Н. Дурново", откуда взяты эти строки, был написан в эпоху первой русской револю­ции. Но и теперь, 80 лет спустя, патриотизм все еще пытаются загнать в участок.

30 сентября 1987 г., Москва.

От редакц и и .

Ф от ограф и я В . М . К лы кова и его скульпт уры взят а нами из га зет ы «И звест и я» от 6 м а р т а 1988 г. Г а зет а корот ко сообщ ает , чт о скульпт ура С ергия Р а д о н еж ск о го „будет уст а н о вл ен а ... в селе Г о р о д о к ,., гд е до 17-лет него возраст а ж и л Сергий". О собы т иях, им евш их м ест о 20 сент ября 1987 г. н а п о д х о д а х к Г о р о д к у и в самом селе, оп и сан н ы х в ст ат ье А . И ва н о ва (М. С к урат ова) «И звест ия» скромно ум алчи ваю т . И эт о в эп о х у „гласн ост и " !

156

Из самиздатского журнала «ЖУРНАЛ ЖУРНАЛОВ» № 1, декабрь 1987, Ленинград.

И длится суд десятилетий...

- Молодой человек, а вы разве не подпишете наше обращение?- Я не самоубийца!

(Из диалога при сборе подписей под обраще­нием о памятнике жертвам сталинского террора)

...Молодому человеку на вид лет 20. Если его и можно в чем-то упрекнуть, так только в недалекости. Потому что во всем остальном, выраженном им столь кратко и катего­рично, он не виноват - в этом виновато общество, сдела­вшее его таким.

Это твои дети, эпоха. Любуйся на них - на тех, чьими силами ты хочешь двигать сегодняшнюю перестройку...

Это дети того „особого" съезда, который решил На этой памяти бессонной,На ней как раз Поставить крест.

Да, Октябрьский пленум - это прекрасно, но ответа на вопрос - КТО персонально и ПОЧЕМУ закрыл тему тра­гедии миллионов наших сограждан в годы сталинского террора, заткнул рот печати, литературе, искусству, исто

157

рической науке после 64 - 65 гг. - мы все же не услышали.А хотелось бы. Те, кто сделал это, должны быть наз­

ваны поименно, понести наказание за тот ущерб, который они причинили этому безымянному молодому человеку и ему подобным, всем нам своей трусостью, лживостью, волюнтаризмом и тупоумием.

- Боже мой! - воскликните вы. - Да в последнее время только и слышны призывы к ответу: за пролежавшие на полках фильмы, картины, литературные произведения! А кого и как наказали?! Ведь не прислушиваются к персо­нам и более авторитетным - Гранину, Климову, Герману! Что толку призывать к ответу „молчальников", если до сих пор не свершен всенародный гласный суд над пала­чами? Надежда есть, а пока...

А пока мы, родившиеся 20 - 30 лет назад, в традициях сегодняшней гласности (правда, устной) обсуждаем, кто что слышал о смерти Берии, куда делся Ежов, какими цифрами исчисляются жертвы репрессий...

- У меня 4 версии. Кто больше? - спрашивает самый грамотный из нас, юрист.

- Говорят, не меньше, чем в войну постреляли... - гадают остальные.

Может, хватит гадать?Хотелось бы всех поименно назвать,Да отняли список, и негде узнать...

Палача Лиона - Барбье - судили через 40 лет после войны. А как быть с ленинградскими, московскими, орловскими, рижскими палачами?!..

„Реабилитирован за отсутствием состава преступле­ния..." С этой хладно-равнодушной формулировкой отпус­кала Отчизна-мать на волю тех, кого еще можно было отпустить. В большинстве случаев ее приходилось допол­нять - „посмертно". Особенно были „утешены" такой формулировкой родные и близкие этих, последних. Вот уж воистину

Счастлив стократ:Не ждал, не чаял,И вдруг - ни в чем не виноват!

158

Не пора ли поменять эту формулировку на более спра­ведливую, запечатлевшую не только какую-то „сожали- тельную“ невиновность этих людей, но и их мужество, стойкость? Патриотизм и героизм? Да, это был настоящий героизм - пережить такое, сохранить веру в Отчизну, не отвернуться от нее, остаться гражданином ЭТОГО государства, а коммунистам - членами ЭТОЙ пар­тии.

Нужен пересмотр дел 58-й статьи - с тем, чтобы жерт­вам репрессий предоставить льготы наравне с их ровес­никами - участниками Великой Отечественной войны. Их юридические права должны быть так же высоки, как их репутация в народе.

Нужен День памяти в каждом городе - такой, каким стало 9 мая для героев войны, 14 июня - для жителей Латвии, рижан, первыми показавших нам пример этой благородной памяти.

И, само собой разумеется, ПАМЯТНИКИ - там, где их захотят поставить сами люди.

Идея такого памятника давно - с 60-х годов - присутст­вует в сознании общества; велась работа над его проек­тами. Тогда попытки кончались... в лучшем случае ничем. Сейчас тема зазвучала вновь, почти апробирована наверху. Ну, а как веяния новой жизни отражаются в пла­нах государственных учреждений культуры, в чьем веде­нии находится монументальная пропаганда?

„Подумать над проектом монументального плана проек­тирования и сооружения памятников и монументов, кото­рый подготовлен Главным управлением культуры Лен- горисполкома на период до 2000 года" предложила своим читателям газета «Смена» совместно с главком культуры. Проект (да простят меня его авторы) напоминает извест­ную „маленькую корзинку“ из детской считалки: есть там „и помада, и духи, и ленты, кружева, ботинки...“ - словом, все что угодно, вплоть до „памятного знака в честь 50- летия радиозонда" (?!) и монументальных композиций, посвященных... „международным интернациональным связям" (1989), „боевым, трудовым свершениям ленин

159

градцев“ (1993), - все, кроме памятника тысячам и тыся­чам репрессированных ленинградцев.

Наш город принял на себя удар массовых репрессий, так сказать, „досрочно": уже в 1934 г. „дело Кирова" унесло и исковеркало огромное количество жизней, не говоря уж о более ранних жертвах борьбы с „ленин­градской оппозицией", более поздних - „ленинградского дела" - рук Жданова... Не безнравственно ли на этом фоне предлагать тратить средства на очередную „мону­ментальную композицию" на пл. Конституции (1993 г.) или на памятник ныне здравствующему дважды Герою Социалистического Труда В. П. Виноградову?

А средства на памятник жертвам репрессий - конечно, по „подписке". На народные деньги, „трудовую лепту" были возведены многие действительно достойные, нужные памятники. Так будет и сейчас.

Надеемся, что не останется в стороне Советский Фонд культуры, который правомочен открыть счет для сбора средств, организовать конкурс проектов.

Каким должен быть данный МЕМОРИАЛ? Символом, равным по силе обобщения, силе скорби и героизма Неизвестному Солдату, Хатынскому монументу - но не „идущим" по их мотивам; не должен он походить и на памятники жертвам концлагерей. Конечно, проект - дело специалистов, так же как и выбор места для установки памятника. Наши же пожелания таковы: проект извест­ного советского скульптора В. Сидура, место - пл. Рево­люции. Единственная свободная пока площадь в центре города...

Или на ней встанет вскоре на радость Ленгорисполкому очередная „монументальная композиция" к ...-летию Октября?

160

Ю. В. Самодуров

П Р О Е К ТПРОГРАММ И ЗАДАЧ РАБОТЫ

ИНИЦИАТИВНОЙ ГРУППЫ „ЗА УВЕКОВЕЧИВАНИЕ ПАМЯТИ О ЖЕРТВАХ

БЕЗЗАКОНИЯ И РЕПРЕССИЙ В ПРОШЛОМ НАШЕЙ СТРАНЬР‘

Сегодня сооружение Мемориала, посвященного жерт­вам беззакония и политического террора сталинского вре­мени, означает уже не просто хоть какое-то утоление душевной боли людей, чьи родные, близкие и знакомые были репрессированы, не просто действительно публич­ную реабилитацию многих и многих миллионов граждан, а вопрос, без положительного решения которого невоз­можна широкая гражданская активность, направленная на демократизацию нашего общества, и невозможен переход к безъядерному и ненасильственному миру.

Нынешнее официальное отношение советского госу­дарства и части народа к репрессивным методам управле­ния как к исторически оправданным безнадежно устарело, оно вело только к дефициту доверия между государст­вами.

Каким мы видим Мемориал жертв репрессий?Мемориал должен воспитывать негативное отношение

к таким методам построения социализма и управления

161

государством вообще, уважение к памяти безоружных жертв репрессий.

Строительство и работа Мемориала могут финансиро­ваться за счет добровольных отечественных и междуна­родных пожертвований (взносы лиц, общественных орга­низаций, государственных учреждений, отчисления от субботников и так далее). Главный принцип финансиро­вания - добровольный.

С нашей точки зрения, управление и ответственность за строительство и работу Мемориала должно взять на себя общество в лице Общественного комитета, членов которого не назначает и не утверждает государство. Ведь сооружение Мемориала - акт взаимного воспитания и у общества, и у государства н о в ы х взаимоотношений. Вместо административно-бюрократического управления (старый „сталинский" стиль) - самоуправление в лице Общественного комитета. Контроль же за строительством и работой Мемориала государство будет осуществлять посредством законов. А сотрудничество государства с обществом проявится в том, что государство будет внима­тельно искать возможности удовлетворить все законные запросы Оргкомитета.

Состав инициативного Общественного комитета, преж­де всего, не должен являться „своим" для каких-либо одних политических клубов и лиц, и „чужим" для других. В Комитет должны войти люди, чей политический авто­ритет, профессиональная компетенция, человеческая репутация и, наконец, личное желание будут служить в глазах общества гарантами того, что Комитет добьется разрешения на сооружение Мемориала, осуществит его строительство и обеспечит последующую работу.

В состав Общественного комитета должны войти те лица - известные писатели, ученые, артисты, директора, военные и партийные деятели и так далее (наверное, человек 50 - 60), которых хотели бы видеть в нем сами люди, по желанию и на средства которых Мемориал должен быть построен.

Понятно, что если Общественный комитет по увекове­

162

чиванию памяти о жертвах репрессий будет создан в таком составе, то сможет и должен будет обеспечивать главным образом не ежедневную исполнительскую рабо­ту. Комитет регулярно собирает „Совет директоров44, ко­торый несет всю полноту юридической и моральной ответственности:

1) за утверждение стратегии и помесячного плана действий по сооружению Мемориала (для оперативной корректировки и организации исполнения этих планов при Комитете должен работать штатный секретариат);

2) за привлечение исполнителей Мемориала, меро­приятий и работ;

3) за общее распределение и расходование финансовых средств;

4) за проверку и приемку качества всех исполненных работ.

Сам же Общественный комитет должен функциониро­вать как коллективная совесть и коллективный разум (с ответственностью юридического лица), а не как платные рабочие руки. Все необходимое для сооружения Мемо­риала должна обеспечить система подрядных договоров, заключенных Комитетом от своего имени.

Программа и Устав Общественного комитета по увеко­вечиванию памяти жертв репрессий будут приняты и утверждены на первом учредительном заседании.

Организацией-учредителем Комитета может стать Советский фонд культуры, Советский комитет защиты мира.

Его изберут сами из своего круга те, кого люди хотели бы видеть в составе Комитета. Нужна инициативная груп­па „За увековечивание памяти жертв репрессий44, и автори­тетные лица, которые, может быть, откликнутся на при­глашение войти в этот Общественный комитет. Получит­ся ли? - Надо подождать несколько месяцев (при усло­вии, что группе разрешат работать). Это недолго, учиты­вая, сколько лет все мы ждали создания такого комитета.

6. 09. 87

163

Ю. САМОДУРОВ, член инициа­тивной группы ЗА УВЕКОВЕЧИВА­НИЕ ПАМЯТИ О ЖЕРТВАХ БЕЗ­ЗАКОНИЙ И РЕПРЕССИЙ В ПРОШЛОМ НАШЕЙ СТРАНЫ.

Всех заинтересованных лиц просим передавать свои замечания и предложения:1) по содержанию проекта;2) по персональному составу Общественного комитета по увекове­чиванию памяти о жертвах репрессий - инициативной группе.

Адреса и телефоны для связи с инициативной группой: САМОДУРОВ Юрий Владимирович - 117574, Москва, проезд Одоевского, 7-6-651, т.: 423-63-93; КУДЮКИН Павел Михайлович - д. т. :156-13-73; СКУБКО Юрий Сергеевич - д. т.: 212-62-85.

В ЦК КПССВ ВЕРХОВНЫЙ СОВЕТ СССР

О б р а щ е н и е

Мы, представители всех поколений ленинградцев, про­сим партию и правительство в условиях гласности, демо­кратизации и обновления общества в ближайшее время

НАЗВАТЬ открыто всех тех, кто мужественно прошел через сталинские лагеря и ссылки и был реабилитирован с унизительной формулировкой „за отсутствием состава преступления”, не просто жертвами массовых репрессий, но ВЕТЕРАНАМИ НЕРАВНОЙ БОРЬБЫ С БЕЗЗАКО­НИЕМ;

164

ПЕРЕСМОТРЕТЬ ФОРМУЛИРОВКУ „реабилитирован за отсутствием состава преступления" (ст. 58), заменив ее на более справедливую, отражающую мужество и патрио­тизм репрессированных коммунистов и беспартийных, в нечеловеческих условиях лагерей и ссылок своим трудом служивших Родине, потерявших на каторге здоровье;

ПРЕДОСТАВИТЬ ИМ ЗАСЛУЖЕННЫЕ ЛЬГОТЫ, аналогичные льготам их ровесников, участвовавших в Великой Отечественной войне;

НЕ ДОПУСТИТЬ УНИЧТОЖЕНИЯ ДОКУМЕНТОВ И СТАТИСТИКИ, касающихся массовых репрессий и унич­тожения советских граждан в период культа личности;

ОБНАРОДОВАТЬ ЭТИ ДОКУМЕНТЫ;ПРЕДАТЬ ГЛАСНОМУ, ЗАКОННОМУ, НЕОТВРАТИ­

МОМУ СУДУ всех сталинских палачей, виновных в истреблении значительной части советского народа, ибо их преступления как преступления против человечества срока давности не имеют,

ВОССТАНОВИВ ТЕМ САМЫМ ИСТОРИЧЕСКУЮ И ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ СПРАВЕДЛИВОСТЬ И СДЕЛАВ НЕВОЗМОЖНЫМ ПОВТОРЕНИЕ ПОДОБНЫХ БЕЗЗА­КОНИЙ В БУДУЩЕМ.

Первыми под этим обращением подписались 150 участников митинга „Уроки разночинной" З.Х.87 в Ленинграде.

Д ля т ого, чт обы ваш а подп ись бы ла дей ст ви ­т ельна, ук а ж и т е, п ож ал уй ст а , свой а д р ес или т елеф он (м ож н о р а б о ч и й ), для вет ер а н о в войны - звание, для и н о го р о д н и х - го р о д .

165

Из самиздатского журнала «ЭКСПРЕСС-ХРОНИКА» № 1, 1988

Иосиф Бегун

Права человека и еврейская эмиграция

Положение евреев в СССР вызывает к себе повышен­ное внимание. Вряд ли этому следует удивляться: советс­кие евреи чрезвычайно ущемлены в основных националь­ных правах, идет ли речь о национальном языке, о праве народа жить на земле своей исторической родины, воз­можности пользоваться национальной культурой, придер­живаться традиционного образа жизни. Официальная советская пропаганда даже не считает евреев СССР при­надлежащими к еврейскому народу, который, как нацио­нальное меньшинство, живет во многих странах мира и имеет свою национальную родину - государство Израиль.* Положение советских евреев дает основание сказать, перефразировав известную поговорку: „Хотя все

* При всей уникальности такого исторически сложившегося образа жизни евреев, они не единственный пример этого, армяне, к примеру, истори­ческий центр которых - советская Армения, также живут национальными общинами в десятках стран мира, но в данном случае та же советская политика носит совсем другой характер. Зарубежные армянские сопле­менники поддерживают самые тесные контакты с их национальной родиной. Приезжают в СССР учиться, знакомятся с жизнью и воз­вращаются на постоянное жительство на родину. Два народа - две поли­тики.

166

не равны, но некоторые не равны болыне“.Совершенно очевидно, что столь широкий комплекс

несвобод сформировал еврейскую форму сопротивления. Начиная с исхода из Египта, на протяжении тысячелетий евреи эмигрировали из тех стран, где продолжение существования оказывалось под угрозой. Цель спасения была каждый раз различной. Если возникала угроза национальному существованию, исход становился неиз­бежным. Перспективы утраты национальной специфики, как следствие политики „слияния советской нации в единый советский народ“ тяготеет над многими совет­скими нациями. Противодействие ассимиляции является лейтмотивом национальных движений. Наибольшая опас­ность грозит небольшим национальным группам, а среди них не коренным народам, не имеющим своей нацио­нальной территории внутри Советского Союза. Поэтому мне понятно стремление крымских татар обрести насильно отторгнутую от них национальную родину. Воз­можность вернуться на землю предков, так же как под­держание тесных духовных контактов со своим нацио­нальным государством - необходимое условие выжива­ния национального меньшинства, находящегося в ино- культурной ассимилирующей среде.

Евреи, живущие в СССР, лишены важнейших объе­диняющих факторов, таких как общность территории, национальных социальных организаций, системы нацио­нального образования и воспитания. В этих условиях само национальное бытие евреев в СССР оказывается под угрозой. Все это и обуславливает острогу еврейского вопроса в СССР. Его наиболее яркий проявлением является движение за выезд в Израидь. Современный исход евреев из СССР демонстрирует большие жизнен­ные силы еврейского народа. Решающий поворот в еврей­ских сердцах и умах произошел в результате Шестиднев­ной войны 1967 года. Евреи повсеместно тогда глубоко осознали причастность к своему народу и государству. Все больше евреев СССР требовали права выезда на родину. Категорическое „нет“ властей привело к отчаянному само­

167

пожертвованию „самолетчиков“ и целой серии судов над еврейскими активистами. С того же времени началась и непрекращающаяся алия - выезд советских евреев в Израиль. Он стал возможным благодаря двум важнейшим обстоятельствам: политике разрядки, которая началась с конца 70-х годов, и непрекращающемуся давлению со сто­роны западных правительств и общественного мнения с целью предоставить свободу эмиграции советским евре­ям. Так же как и сама разрядка, еврейская эмиграция про­текает неровно, сопровождаясь срывами и застоями, отражая в своем развитии прежде всего конъюнктурный подход властей к этой глубоко гуманитарной проблеме. Около 300 тысяч советских евреев эмигрировали за это время, несмотря на изощренную систему препятствий и отказов в выезде, включая и пресловутые „режимные" и „государственные" соображения. Эмиграционное движе­ние подвергалось таким же беспощадным преследова­ниям, как и правозащитное движение в целом. В начале 80-х годов, ознаменованных наиболее интенсивными репрессиями против диссидентов, еврейская эмиграция достигла практически своего нуля. Упорное нежелание советского руководства признать право евреев на выезд получило недавно новое подтверждение, когда Горбачев заявил, что рассматривает эмиграцию евреев как попытку ослабить интеллектуальный потенциал СССР. Вместе с тем, власти использовали и продолжают использовать еврейский эмиграционный канал для добровольной или полупринудительной высылки из страны не только наи­более активных сил демократической оппозиции, но и многих просто фрондирующих интеллектуалов. Даль­нейшая фаза внутриполитического развития принесла вместе с ограниченной гласностью и либерализацией воз­растание ограниченной еврейской эмиграции. Но точно так же, как власти не готовы предоставить реальные усло­вия для существования независимого демократического движения, ограничиваясь, в значительной мере, демонс­тративными или ограниченными мероприятиями (освобо­ждение части политзаключенных без реабилитации, боль­

168

шие творческие и иные свободы в рамках социализма и т. д.), точно так же обстоит сегодня дело и с эмиграцией евреев из СССР. Отсутствуют все правовые гарантии эми­грации, которые предоставляются формально лишь на основе воссоединения семей. Это дает властям большие возможности произвольного манипулирования процессом. Еврейская эмиграция признается лишь как очередная плата за улучшение отношений СССР и США. Проблема прав человека в СССР многоаспектна и включает в себя многие разнородные составляющие. Очевидно, что мно­гие и более актуальные проблемы, как например, осво­бождение всех политзаключенных, отмена статей 70 и 190 -1 УК РСФСР, представляются более срочными, чем, например, реализация права на легализацию деятельности оппозиционных политических партий. Природа сущест­вующей системы такова, что есть пределы ее уступок в сторону демократизации и прав человека. Евреи в СССР поставлены в условия национального вымирания, и поэ­тому необходимы экстренные меры для национального спасения. На сегодняшний день ими может быть только эмиграция, поскольку культурное возрождение советского еврейства, если ему даже будет дан зеленый свет, потре­бует слишком много времени. Поэтому в комплексе тре­бований реализации прав человека право евреев на выезд из СССР должно быть на одном из самых первых мест, пока не поздно. Излишне говорить, что предоставление права национальному меньшинству переехать на родину предков лишь оздоровит общую духовную атмосферу советского общества. Как всегда остаются верными и актуальными слова: „Не может быть свободным народ, угнетающий другие народы".

169

Владимир Осипов

Немного справедливости

Кто возражает против еврейской эмиграции? Лично я не встречал ни одного оппонента. И те, кто сочувствует евреям, и те, кто вовсе равнодушны, все в один голос говорят: пусть они едут, зачем держать. По-видимому, только головке аппарата не по душе их выезд. А повод один, прозрачный как слеза: причастность к военным сек­ретам, к изготовлению ракет и бомб. Таких, как недавно сообщил руководитель, 220 человек. Но ведь рвутся ехать не 220, а 2200, а может быть, 22 тысячи или сверх того. Их удерживают с упорством только любящей матери. Ка­ковы же причины многолетнего сопротивления властей? Думается, их две. Первая: бюрократическая привязан­ность к статике, нераскачиванию лодки. Отъезд - это шум, разговоры, дебаты, колебания руки. Эмиграция вно­сит „диссонанс", „дисгармонию", подрывает гладкую монотонность конформизма. Отказник неприемлем чинов­нику в личном плане (нарушает личный покой, увеличи­вает объем работы) и в целом, как сословию (колеблет монолитность, „незыблемый порядок вещей"). Эта при­чина сегодня отходит на задний план, ибо в стране сейчас многое пришло в движение, говорят даже о революцион­ном обновлении общества.Большое движение поглощает малое. А вот вторая причина становится определяющей:

170

властям, по-видимому, нужен шум на Западе в защиту еврейской эмиграции. Этот шум абсолютно безопасен с точки зрения внутренней стабильности, ибо задевает мик­роскопическую часть населения (даже еврейской нации - малый процент). Больше того, этот шум укрепляет политическую стабильность, косвенно внушает советским гражданам, что до них никому дела нет. Вот он, сво­бодный Запад, печется об одних евреях, а ваши про­блемы от религии до прав человека (не одних евреев и не одних москвичей, а всех граждан, в любой сибирской глу­хомани), от бездомности до нулевой рождаемости никого, как говорят в простом народе, „не колышат“. Есть созна­ние и подсознание, есть пропаганда лобовая и окольная. Широкозахватная интенсивная пропаганда Запада в защи­ту еврейской эмиграции на деле дает для остальных про­тивоположный эффект, превращается в антипропаганду. Проблема еврейской эмиграции, стоящая в одном ряду с другими проблемами, порождает естественное сочувствие к евреям. Та же проблема, вынесенная за скобки, постав­ленная на развязку ряда основных проблем, дает пищу другим эмоциям, даже в какой-то степени, антисемитской тенденции. Это хорошо уловили органы массовой инфор­мации: наше телевидение, не показавшее ни одной акции правозащитников, охотно снимает демонстрации еврейс­ких отказников. Помнится, каким крупным планом предс­тавили отказника, который кричал: „Выпустите меня, я никого здесь не люблю“. Дополнительный капитал властей - благосклонность арабских государств, воз­ражающих против роста Израиля. В целом, мировое общественное мнение привыкает к мысли, что в основ­ном у нас все в порядке, кроме несвободы выезда для одной нации. Маргарет Тэтчер, посетившая Москву, радушно приняла Бегуна, считающего себя иностранцем, и не нашла времени для встречи с Огородниковым, пред­ставителем собственно России. В лагерях и тюрьмах еще томятся узники совести, чьи высказывания безобидней сегодняшнего «Огонька», а в сути - вызов демократиза­ции, - эти камеры и бараки. Юрий Бадзьо томится

171

Письма редакции альманаха «ВЕЧЕ» направлять по адресу:

RUSSISCHER NATIONALER VEREIN (RNV) е. V.О. Krassowski

8000 Miinchen 2, Theresienstr. 118-120 (West Germany)

172

Патриоты всего Мира - объединяйтесь!

В О З З В А Н И Е патриотического объединения

„П А М Я T Ь“ к русскому народу, к патриотам

всех стран и наций

Соотечественники!Братья и сестры!Друзья!

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД МИР снова с надеждой взглянул на Россию. В ней ожили силы добра. Блеснул луч Разума, озарив темные углы. Блеснул и... угас? Запад кричит об этом то „ура!“, то „караул!“ В самой стране все средства массовой информации, как обезумевшие, захле­бываются от пустословия, не раскрывая с у т и проблем.

Что же у нас происходит на самом деле?Истинную обстановку в стране можно раскрыть одной

фразой: „Подемократничали и хватит!“. Разумные и здо­ровые силы нашего общества, не успев еще воспрянуть, вновь оказались втоптанными в грязь. Этот блеф с перес­тройкой продолжаться дальше не может. Мир должен знать ВСЮ ПРАВДУ.

В нашей стране еще очевидней в эти дни становится деятельность врагов, окопавшихся во всех звеньях ПАР­ТИИ - руководящей силе СССР. Темные элементы в ней, спекулируя партийными лозунгами и партийной фразой, практически ведут борьбу с коренным населением страны, уничтожают национальный лик народов. Они реаними

173

руют троцкизм, чтобы дискредитировать социализм, чтобы посеять в государстве хаос, чтобы открыть шлюзы западному капиталу и западной идеологии.

„ПАМЯТЬ" открыто заявила об этом. И что получила в ответ? Клевету. Угрозы. И расправу, какую вряд ли могли замыслить доброжелатели, соотечественники. Ведь „ПАМЯТЬ" (за три года ее деятельности это стало фак­том) представляет и выражает волю общественного мнения в стране. А кто смеет выступать против своего же народа? Только те, кто далек от него, кто давно уже не знает и не в состоянии понять его душу. Это они же сейчас внушают всем, что нет в государстве никаких темных сил, нет никакого заговора. Нет?! Тогда пусть всем отве­тят:

Кто на протяжении 70-ти лет разжигает в стране поли­тический террор? Кто уничтожает и подавляет всякое инакомыслие? Кто разнузданно попирает Конституцию и Закон?

Кто осквернил нашу историю и культуру? Кто раз­рушил огромное количество памятников мировой славы, принадлежащих русскому народу и другим народам? Кто довел до состояния крайнего запустения и уничтожил наши исторические святыни: церкви, храмы, монастыри, погосты, могилы национальных героев нашего Отечества?

Кто все это время разваливает экономику, уничтожает сельское хозяйство?

Кто довел до катастрофы экологию страны?Кто устроил аварию в Чернобыле и вывел из земле­

пользования огромный регион?Кто истощает сырьевые ресурсы, продавая за бесценок

наши природные богатства за рубеж?Кто идеологическим и алкогольным дурманом унич­

тожает нацию?Кто, как цепной пес, при слове русский бросается обви­

нять нас в шовинизме и национализме? Кто пытается превратить слово русский в понятие враг?

В чьих руках средства массовой информации?

174

Нам заявляют, что партийной печати надо верить! Но как можно верить даже трижды партийной, если она лжет? И в этом убедились еще раз сотни тысяч в стране, читая статьи о патриотическом объединении „ПАМЯТЬ".

Нас пытаются обвинить в политической оппозиции. Мы категорически протестуем против такой постановки вопроса. Но мы открыто сегодня заявляем себя полити­ческой оппозицией всем темным силам в партии и госу­дарстве!

Мы оппозиция всем, кто пытается изменить делу пере­стройки, кто за жирный кусок пирога готов распять род­ную мать!

Настало время предстать перед судом своей совести! Народы в опасности! Сегодня, сейчас, в эти мгновения для них решается извечный вопрос: „Быть или не быть?" И не только термоядерная война несет нам катастрофу.

Мы требуем создания Народного Трибунала по расследо­ванию деятельности всех узурпаторов власти, обманувших доверие народа, нанесших непоправимый ущерб нашему государству за 70 лет его существования! Хватит все сва­ливать на ошибки! Их результат - миллионы человече­ских жизней, моря и реки крови! В уголовном праве за убийство человека приговаривают к высшей мере. Четыре десятилетия прошло со дня Нюрнбергского процесса, но до сих пор бывших нацистских преступников вылавли­вают и предают справедливому возмездию. Почему же за политические „ошибки", связанные с человеческими жертвами, не привлекают к уголовной ответственности, а спокойно провожают на пенсию?

Хватит лицемерия и обмана! Хватит парадных высту­плений! Хватит политической позы и демагогической болтовни! Мы видим, что еще многие в народе до сих пор пребывают в спячке, благодушии или в полной рас­терянности, не понимая истинных причин, не видя реаль­ного врага, не готовясь для борьбы с ним. Куликовская битва, Бородинское сражение уже дышит в лицо. Между­народный сионизм и масонство открыли забрало и пошли в открытую атаку на последние оставшиеся островки

175

духовности, национального самосознания. Три года назад „ПАМЯТЬ" начала бить в КОЛОКОЛ ТРЕВОГИ!

Набатные звуки все громче! Пробуждаются общест­венные силы, способные решить все проблемы, но их созна­тельно не допускают к делу. Доказательством тому - „ПАМЯТЬ".

Мы неоднократно требовали нашего юридического признания для консолидации всех патриотических сил в поддержку Нового политического курса партии. Нами посланы в Центральные органы партии и правительства 28 телеграмм по несколько машинописных страниц каждая. И все они остались без ответа. Наши предложе­ния и разработки для создания национальных парков в Коломенском и у Плещеева озера; зон исторического тра­диционного землепользования в отстающих сельскохо­зяйственных районах, возрождающих жизнь деревень, в несколько раз повышающих урожайность сельскохозяйст­венных культур; разнопрофильных кооперативов „ПАМЯТЬ"; информационного бюллетеня „ПАМЯТЬ" - все эти предложения игнорируются!

До сих пор „ПАМЯТИ" не предоставляют слово в открытой дискуссии в средствах массовой информации.

Не говорит ли все это о том, что „ПАМЯТЬ" в своих „измышлениях" попала в самую точку проблемы и обна­жила противника, РЕАЛЬНО существующего в нашей стране?! Тогда становится понятно, почему „ПАМЯТЬ" не допускают к открытой полемике! Почему идеологический аппарат, возглавляемый членом Политбюро ЯКОВЛЕ­ВЫМ стремится разделаться с патриотическим объедине­нием! Ведь патриоты „ПАМЯТИ" высказали тов. ЯКОВ­ЛЕВУ недоверие за его русофобские взгляды, выраженные в достопамятной статье „Против антиисторизма" («Лите­ратурная газета» № 46 от 15 ноября 72 г.), взгляды, не изменившиеся до сих пор: пресса, радио, телевидение проповедуют космополитизм, идолопоклонство перед Западом, исключая основы национального и народного.

Мы обвиняем тов. ЯКОВЛЕВА в преследовании „ПАМЯТИ" за критику!

176

Мы требуем гласности в обсуждении поднимаемых нами проблем, решающих судьбы страны!

Мы обращаемся к Вам, соотечественники, друзья, чтобы Вы своей коллективной волей заставили тех, кто оседлал партию и партийную прессу, подчиниться требо­ваниям большинства:

1) Прекратить репрессии, клевету и запреты на „ПАМЯТЬ"!

2) Обнародовать все письма, пришедшие в газеты, на радио и телевидение, в защиту „ПАМЯТИ"!

3) Дать официальный статус патриотическому объеди­нению „ПАМЯТЬ"!

4) Предоставить трибуну „ПАМЯТИ" на Центральном телевидении!

5) Требовать издания независимой газеты „ПАМЯТЬ", имеющей свои непоколебимые принципы: объективно отображать все процессы жизни и критиковать, не взирая на лица. Тезис о том, что у нас нет зон вне критики, существует только на бумаге.

Мы призываем всех честных и мужественных людей сплотить свои ряды вокруг патриотического объединения „ПАМЯТЬ" для поддержки, не отделяющих себя от наро­да, здоровых сил партии, для защиты идеалов Отечества.

Мы обращаемся ко всем патриотам в Комитете Госу­дарственной Безопасности, Министерстве Внутренних дел, Армии: „Требуйте открытой встречи с руководите­лями „ПАМЯТИ"!" Ведь может прийти день, когда в р а г (он может быть на любом посту!) даст Вам приказ унич­тожать патриотические силы страны, назвав их шовини­стами, черносотенцами, антисемитами и антисоветчи­ками! И ВЫ СНОВА ПРОЛЬЕТЕ НЕВИННУЮ КРОВЬ? Поймите, что это именно враг делает сейчас все, чтобы вновь натравить брата на брата! Чтобы свои же соотечест­венники унижали и избивали себе подобных! Знайте! Вас первых пошлют на расправу с народом! Вы первые ста­нете орудием в руках темной силы! И ни „приказ", ни „незнание" не будут Вам оправданием. Поймите всю важность поднимаемых „ПАМЯТЬЮ" вопросов. Они

177

имеют первостепенное значение для нашей нацио­нальной безопасности.

Неужели события в Польше и Чехословакии, где ведущую роль сыграли „преданные коммунисты4' - сио­нистские агенты, ничему нас не научили?

Мы требуем вместе с народом: мобилизуйте все силы для выяснения опасности сионизма в нашей стране. Для пресечения деятельности тех, кто продает свое отечество за тридцать сребреников!

Остановите космополитов! За ними идут опустошенные дети.

Мы должны сделать все, чтобы воспитать наших детей истинными богатырями Земли Русской для будущих славных побед во имя любви и добра!

Поднимайте глубочайшие пласты отечественной исто­рии и культуры! Бережно проникайте в народные тради­ции, фольклор, эпос, во всю мудрость, накопленную нашим народом, всеми народами земли! В этой мудрости зарыты тайны будущего!

Народ, теряющий свой национальный язык, прекращает свое существование! А во что превратили „великий и могучий" русский язык?! Скоро средства массовой инфор­мации, если не принять действенных мер, начнут гово­рить с народом на эсперанто! Не ясно, в какой школе, в какой стране учились многочисленные пропагандисты, партийные и руководящие работники и все те, кто имеет сегодня публичную трибуну. Их речь лишена образности, поэтичности, страстности и состоит из речевых штампов, иностранных слов и технических терминов. Как можно говорить с народом на такой „тарабарщине"? Высекать искру и пламя в его душе? Машинный язык делает что-то с нами непоправимое... как асфальтовая опухоль с кожей земли.

ЗАЩИТИМ РОДНОЙ ЯЗЫК!Братья и сестры всех наций! Создавайте патриотиче­

ские объединения „ПАМЯТЬ" в своих республиках, областях, округах, городах и селах! Смелее берите в обо­рот тупоумных чиновников и местных бюрократов!

178

УТВЕРЖДАЙТЕ СВОЕ ПРАВО БЫТЬ ХОЗЯЕВАМИ НА СВОЕЙ ЗЕМЛЕ!

Требуйте отставки тех, кто наносит хозяйственный и моральный ущерб Отечеству!

Не допускайте бесконтрольности! Помните, что сущест­вующий госконтроль давно разъела гниль бюрократизма и коррупции! Государство - это мы! Каждый из нас совла­делец всего, что есть в стране! Следовательно, каждый вправе потребовать отчета и заняться контролем в любом хозяйстве, на любом предприятии.

Настала пора проводить народные референдумы по всем жизненно важным вопросам! НЕЛЬЗЯ МИРИТЬСЯ С ПОСТОЯННЫМИ ОШИБКАМИ В УПРАВЛЕНИИ СТРАНОЙ! Нужно использовать ВЕСЬ ОПЫТ НАРОДА, а не фильтровать его в угоду тем или иным специалис­там! Не надо безвольно смотреть им в рот. Отвергайте любые проекты, противоречащие Здравому Смыслу, угро­жающие Природе и Жизни!

Всенародного обсуждения требует жилищная пробле­ма. В современном развитии эта проблема не может иметь разрешения, даже если мы настроим коробок вок­руг всего земного шара. Сегодня жилье безлично, а зна­чит - нечеловечно. В нем нет преемственности поко­лений. И так будет до тех пор, пока человек не получит Свой Дом, пока жилище не станет собственностью чело­века, его семьи. Только тогда вновь запылает семейный очаг! Ибо Дом будет передаваться потомкам в нас­ледство.

НАДО ВЫПОЛНИТЬ ОДНУ ИЗ ДРЕВНИХ ЗАПО­ВЕДЕЙ: КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ ДОЛЖЕН ПОСТРОИТЬ ДОМ!

Нужно прекратить попытки заменить крестьянский труд безликим напором машин. Превращать деревни в промышленные поселки. Покрывать луга асфальтом. С таким подходом проблема сельского хозяйства нераз­решима! Пора пересмотреть основы владения землей. ЗЕМЛЯ ДОЛЖНА ПРИНАДЛЕЖАТЬ ТЕМ, КТО ЕЕ ОБРАБАТЫВАЕТ. НАДО ВОЗРОЖДАТЬ ВЕКОВОЙ

179

ИНСТИТУТ ЗЕМЛЕПАШЦА. НАДО ВОЗВРАЩАТЬ ЧЕЛОВЕКА К ЗЕМЛЕ!

ДОЛОЙ ГОРОДА-ГИГАНТЫ! СОВРЕМЕННЫЙ ГОРОД - ЭТО БЕЗУМИЕ!

Требует всенародного обсуждения деятельность средств массовой информации, ибо каждый день они производят бескровную казнь над мыслью и разумом! Казнят ложью, полуправдой, бездуховностью, мнимыми целями. Только вдумайтесь в эти слова: никогда в дни репрессий, культа личности, волюнтаризма, „застоя" пресса, радио, телевидение НЕ БЫЛИ ПРАВДЙВЫ!

Май 1987 года стал для „советской" прессы еще одной клеветнической кампанией против патриотического объединения „ПАМЯТЬ". Таких остервенелых нападок на своих соотечественников давно не знала печать. Оскорблялись и ошельмовывались не два, не пять, не десять и даже не сотни человек. Тысячи! А если быть точнее - ущемлялись и принижались национальные чув­ства всего русского народа в лице „ПАМЯТИ", пос­мевшей открыто заявить о его проблемах.

Вместе с «Московскими новостями», «Комсомольской правдой», «Известиями», «Советской культурой», «Огонь­ком» на патриотическое объединение набросились «Нью- Йорк тайме", «Вашингтон пост», «Крисчен сайенс мони­тор», «Монд», испанская «Диарио - 16" и другие. Вторили им радиоголоса „Би-би-си", „Голос Америки", „Голоса Израиля", „Свободной Европы", „Немецкой волны". Даже Европейский парламент выступил против неформального любительского объединения „ПАМЯТЬ"! Вот что значит попасть в десятку! Вот что значит затронуть тайные планы международного сионизма и масонства.

Поразительное единство „советских" и зарубежных средств информации в оценках „ПАМЯТИ" наводит на далеко идущую мысль: ЕСТЬ МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ ПРЕССОЙ, ЗАЩИЩАЮЩИЙ ИНТЕРЕСЫ СИОНИЗМА!

Ни о какой свободе печати на Западе не может идти речь! Иностранные журналисты, встречавшиеся с лиде­

180

рами „ПАМЯТИ", врали так же нещадно, как и их совет­ские коллеги, которые с „ПАМЯТЬЮ" не встречались! Для всех главное - указание тех, кто платит и заказывает музыку.

Со временем „ПАМЯТЬ" обнародует документальный отчет о работе всех гангстеров пера, из которого будет явствовать:

ВСЕ СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ ВВО­ДЯТ МИРОВОЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ. ЖУРНАЛИСТЫ ДЕЗИНФОРМИ­РУЮТ СВОИ НАРОДЫ.

Есть, правда, исключения. Две арабские газеты «Аль- Анба» («Новости») и «Ас-Сафир» («Посол») честно и объективно дали обширную информацию о „ПАМЯТИ". Не потому ли, что сионизм для них не „досужий вымы­сел", а трагическая реальность?! Надо обратиться к опыту ведения борьбы с сионизмом, накопленному арабским на­родом. Ибо наша борьба только начинается. И это „Воз­звание" найдет отклик в Ваших сердцах и подтолкнет к действию, если Вы уничтожите страх перед физическим насилием. ВЕДЬ ДУХОВНОЕ НАСИЛИЕ И ЖИЗНЬ РАБА ГОРАЗДО СТРАШНЕЕ! Вспомните 30-е годы, когда панически боялись слова правды и большинством принимали решения, которые стоили людям жизни! Вспомним и 60-е годы, когда, опустив глаза, реабилитиро­вали трупы! Но, видимо, уроки истории кое-кого ничему не учат. Ибо и сейчас поступают так же трусливо и подло, как и во времена репрессий. (Хотя дуло к виску пока никто не приставляет!).

Как можно расценить негласную директиву „сверху" (это в период-то гласности!) о преследовании коммунис­тов и комсомольцев, состоящих в объединении, и даже тех, кто лишь поддерживает его?!

Что можно сказать о тех, кто, ни в чем не разобра­вшись, безвольно тянул руки на партийных и комсо­мольских собраниях „за исключение"?! На основании газетных публикаций. Лживых, невежественных, бездока­зательных и просто враждебных! Слепо веря печатной

181

строке и не веря собрату по труду! „Оттуда“ дали указа­ние - исключить! И нет дела до ИСТИНЫ, нет дела до СОВЕСТИ, которая бы потребовала:

- встретиться с Советом патриотического объединения - раз!

прослушать магнитофонные записи вечеров „ПАМЯТИ“ ( а их 17) - два!

прочитать: два Обращения „ПАМЯТИ", „Заявление патриотического объединения „ПАМЯТЬ" в связи с кле­ветнической кампанией против его членов"; тысячи писем, пришедших в редакции газет и журналов, на радио и телевидение в поддержку патриотического объе­динения „ПАМЯТЬ"; 28 телеграмм в центральные пар­тийные и государственные органы с протестами о клевете в средствах массовой информации и требованием дать трибуну по ЦТ для ответа - три!

Вот тогда и принимайте решения! Не понаслышке, а на основе д о к у м е н т а л ь н ы х фактов и свидетельств!

Мы считаем все исключения членов „ПАМЯТИ" из пар­тии и комсомола противоуставными и недействительными!

Мы требуем „восстановить" в партии председателя патриотического объединения „ПАМЯТЬ" Кима АНДРЕ­ЕВА, члена Совета Алексея ГЛАДКОВА, инженера НИИ Гостелерадио Николая СКОРОДУМОВА, рабочего авто­ремонтного завода № 5 Юрия ЕСТРИНА. Требуем восста­новить в комсомоле члена Совета „ПАМЯТИ" Алек­сандра ЛИНЕВА!

Враг желает намеренно противопоставить патриотиче­ское объединение партии, но ему не удастся натравить нас друг на друга!

Мы хотим сказать всем честным людям в партии: Мы любим свою Родину не меньше Вас. И отдадим

свои жизни за идеалы Отчизны. Мы будем следовать за Вами, если почувствуем Ваше полное уважение к народу (не гоже ему ждать месяцами, простаивать днями в кан­целяриях и приемной, чтобы встретиться с Вами). Мы будем следовать за Вами, если партийное меньшинство прислушается к народному большинству! Если блок ком­

182

мунистов и беспартийных будет иметь равные шансы в решении общественных вопросов как с одной, так и с другой стороны. Мы последуем за Вами, при условии Вашей абсолютной честности!

Потоки жалоб в центральные органы власти есть полное свидетельство того, что в партийном и государственном аппарате существуют аморальные, нездоровые элементы, противопоставляющие себя народу, дискредитирующие Новый политический курс.

Нужно пробить искусственный заслон между „верхами" и „низами"!

Практика народных депутаций, предложенная „ПАМЯТЬЮ", должна действовать незамедлительно!

Мы призываем всех честных и мужественных людей создавать Народные Комитеты Перестройки на своих предприятиях, в институтах, школах, колхозах и совхозах, армии, чтобы помочь здоровым силам в партии навести в стране порядок. Комитеты должны взять под свой общественный контроль соблюдение в жизни принципов Гласности, Демократии, социальной Справедливости. Комитеты Перестройки призваны защитить каждого чест­ного человека, отстаивающего интересы общего дела.

Народные Комитеты Перестройки, как выразители общественной воли, должны быть независимы в своих суждениях и подчиняться только требованиям закона и конституции СССР!

Накануне ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ КРЕЩЕНИЯ РУСИ хотим заметить, что значительно улучшится моральный климат в нашем обществе, если прекратится всякое нарушение закона по отношению к верующим людям, прекратится всякое оскорбление их религиозных чувств. Пора предос­тавить верующим полную свободу совести!

Предлагаем атеистическую пропаганду, подобно церкви, отделить от государства! Это позволит уничтожить искусственно созданные сектантские группировки. Это объединит братьев и сестер, умышленно разведенных по разные стороны несуществующих баррикад.

Считаем необходимым возобновить церковную службу в

183

сердце России - Успенском соборе Кремля! Это будет а к т проявления глубокого уважения к народному Духу, веко­вым народным традициям. Это воодушевит Веру сотен тысяч людей в реальность демократических перемен.

ЕСТЬ НА ПЛАНЕТЕ СИЛА, КОТОРАЯ СПОСОБНА ОБЪЕДИНИТЬ ВСЕХ - ЭТО ПАТРИОТИЗМ! Ибо патриоты строят свои взаимоотношения не по иерархи­ческой лестнице, а по воле сердца и души! Ибо каждый из них на любом посту ощущает единое братство в одной семье - Отчизне!

Через патриотизм познается у в а ж е н и е и е д и н с т в о всех людей на земле!

Мы обращаемся ко всем людям Планеты, независимо от их веры и расы! Надо умерить свою гордыню, тщесла­вие, бонапартизм и собраться всем НА КОНГРЕСС МИРА, ЛЮБВИ, ЧЕСТИ, ИСТИНЫ, СОВЕСТИ!

Мы должны заставить политиков всех стран прекратить бряцать оружием и запугивать нас. В противном случае у народов остается лишь один выход: сослать всех, кто раз­дувает вражду между народами, мечтая о войне, во льды Северного Ледовитого океана и предоставить им там воз­можность на кулаках выяснять между собой свои полити­ческие амбиции.

БУДЬТЕ ПРОКЛЯТЫ ВСЕ РАЗЖИГАЮЩИЕ ВОЙНУ!Кто из сегодняшних политиков ответит за преступную

бойню в Афганистане? Кто из них возьмет на себя кровь многих тысяч наших парней, положивших свои головы вдали от Родины?!!

Мы требуем, без промедлений прекратить преступную войну в Афганистане и предать международному воинс­кому трибуналу всех ее зачинщиков!!

Заключая наше Воззвание, хотим особо подчеркнуть, что патриотическое объединение „ПАМЯТЬ“ глубоко интернационально по своей сути и не имеет ничего общего ни с шовинизмом, ни с антисемитизмом, ни с какой-либо другой формой расовой дискриминации! А все крики об антисемитизме есть не что иное, как отвле­кающий маневр ОТ ГЛАВНОГО ФАКТА НАШЕЙ

184

ЖИЗНИ: НАСАЖДАЕМОГО „ПО ВСЕЙ РУСИВЕЛИКОЙ" Р У С О Ф О Б С К О Г ОЭ К С Т Р Е М И З М А !

Хотим заметить, что национальный вопрос не сошел с повестки дня в нашей стране и требует своего разреше­ния, дальнейшей научной разработки!

ИСТИННО НАЦИОНАЛЬНОЕ - ВСЕГДА ИНТЕРНА­ЦИОНАЛЬНО! Не допускайте подмены национального националистическими проявлениями: хулиганскими вы­ходками и погромами! Они всегда провоцировались кос­мополитами, чтобы показать всем, что национальное - это плохо! это ведет вот к таким последствиям! Очеред­ная ложь! ИСТИННО НАЦИОНАЛЬНОЕ НИКОГДА НЕ БЫВАЕТ АГРЕССИВНЫМ!

Мы считаем, что при расширении международных кон­тактов национальный фактор выступает как самая мощная сила, способная защитить интересы народов от посяга­тельств космополитов и технократов разных мастей. Это единственная сила, которая может противостоять власти золота, авангарду империализма: сионизму и масонству, задача которых вспороть все границы для своего проник­новения и парализовать, уничтожить национальные силы сопротивления.

Почему патриотическое движение вызывает такие яростные нападки у всех империалистических сил? Потому что в глубинах национального заложен секрет ста­бильности бытия народов, их формула счастья!

Мы видим, как вторгается космополитизм во все нацио­нальное с помощью международного сионистского капи­тала. Расходуются триллионы долларов на всепоглощаю­щую индустрию человеческих слабостей и страстей. Мир во власти погони за роскошью, удовольствиями, сиюми­нутными интересами. Мир во власти иллюзии и обмана. И из этого лабиринта никто не укажет выхода, кроме Памяти и Мудрости народной. Они приведут к спасению - к Природе, к Земле!

Мы видим, как империалистические силы пытаются во что бы то ни стало скомпрометировать движение патрио­

185

тических сил. Разделить его на множество ручейков и течений. Выдвинуть лжелидеров! Ввязать в конфронта­цию с властями и партиями! И все это для того, чтобы отвлечь от главной цели: ВСЕОБЩЕГО ВОЗРОЖДЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ! Главная цель у этих сил - не допустить на политическую и государствен­ную арену патриотов, которые отчетливо видят и знают врагов.

В своем „Новогоднем обращении к братьям и сестрам Латвии, ко всем народам Отчизны" патриотическое объе­динение „ПАМЯТЬ" открыто ответило всем на вопрос: „КТО НАШ ВРАГ?" И сейчас, накануне 1988 года, мы пов­торяем эти слова:

З Н А Й Т Е !Враг тот, кто, брызжа слюной, доказывает, что история

нашего государства для всех началась только после 1917- го года, и сбрасывает со счетов исторический опыт наро­дов!

Враг тот, кто вопит об антисемитизме, славянофильстве, шовинизме, как только речь заходит о национальной куль­туре, истории, традициях, исконных обычаях народов!

Враг тот, кто злорадно стравливает верующих с неве­рующими, народ одной нации с другой, сея между ними рознь и подозрительность.

Враг тот, кто, кичась учеными званиями, навязывает народам АНТИПРИРОДНЫЕ и АНТИЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ теории и проекты, считая, что только он, специалист, знает, что есть истина, а что - ложь.

Враг тот, кто проблему сионизма и масонства считает досужей выдумкой!

Итак, теперь мы знаем истину! Вместо жалобщиков мы должны стать борцами! Вспомним наших героических предков, и всякие колебания и сомнения будут постыдны­ми, недостойными звания Человека!

ОБРЕТЕМ ЕДИНСТВО ПОД ФЛАГОМ ПАМЯТИ!Пусть подвиги наших пращуров, заветы величайших

умов Отечества станут верным ориентиром в нашей бес­компромиссной борьбе!

186

МЫ ВЕРИМ, ЧТО ДВИЖЕНИЕ „ПАМЯТИ" БУДЕТ МЕЖДУНАРОДНЫМ! ИБО ЭТО ДВИЖЕНИЕ ПРО­ТИВОСТОИТ ВСЕМ ЗЛЫМ СИЛАМ ЗЕМЛИ! ИБО ПАМЯТЬ ЕСТЬ У ВСЕХ НАРОДОВ И ПРАВО ИМЕТЬ ЭТУ ПАМЯТЬ НЕ ОТНЯТЬ НИКОМУ!

ПАТРИОТЫ ВСЕГО МИРА - ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ!

Председатель Советапатриотического объединения „ПАМЯТЬ"

К. АндреевЧлены Советапатриотического объединения „ПАМЯТЬ"

А. Гладков Д. Васильев Е. Русанов А. Баркашов А. Линев Н. Детков

Актив патриотического объединения „ПАМЯТЬ"

МОСКВА,8 декабря 1987 года

“...КТО Ж Е ПИСЬМО ЭТО ВОЗЬМЕТ, ПУСТЬ ЕГО НЕ ТАИТ, А ПЕРЕДАЕТ, ПРОЧИТАВШИ И УРАЗУМЕВ, БРАТЬЯМ СВОИМ..."

(Из древнерусского послания)

Настоящее Воззвание написано на одиннадцати листах за семью подписями!

Секретарь патриотического объединения „ПАМЯТЬ"

Дмитрий Васильев

187

РУССКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕНезависимый русский православный

национальный журнал

Подписка на журнал в США и Канаде на 1 год:1. С пересылкой простой почтой — 24 ам. долл.2. С пересылкой воздушной почтой — 39 ам. долл.

Цена отдельного номера в розничной продаже — 7 ам. долл.

Желающих содействовать бесплатной передаче журнала в Советский Союз просим увеличить подписную плату насколь­ко кто может.

Просьба чеки выписывать на: ”1000 Anniversary Committee”

Подписную плату следует посылать:

”1000 Anniversary Committee”322 West 108 St.

New York, N.Y. 10025

188

КНИЖНАЯ ПОЛКА

М. Назаров

О романе Д. Балашова „Ветер времени"

Среди примечательных литературных публикаций эпохи „гласности" в первую очередь бросаются в глаза произведения о современности. О них много пишут, спо­рят. .Роман*, о котором пойдет речь в этой рецензии - повествует о событиях XIV века. Тем не менее, его с полным правом можно отнести к произведениям, важ­ным для сегодняшних процессов в стране.

Жанр исторического романа считается одним из труд­нейших в литературе. Помимо художественного таланта, здесь требуется фундаментальное знание эпохи. И это не только знание фактов и документов. Писателю необхо­димо ощущение духовных ценностей описываемого общества - без этого невозможно понять ни поступков отдельных личностей, ни скрытой пружины самой исто­рии.

Взять, например, такого автора популярных историче­ских романов, как Валентин Пикуль. „За тридцать лет литературной работы написал более двадцати романов и

*Дмитрий Балашов. „Ветер времени", роман. Петрозаводск, журнал «Север» №№ 5 -6, 1987.

189

повестей общим объемом около семисот печатных лис­тов", - говорит он о себе корреспонденту газеты «Социа­листическая индустрия» (16. 8. 87). А сюжеты этих рома­нов - неизменно приключенческие - разбросаны чуть ли не по всем векам и войнам. Где уж тут ощутить смысл истории... Как только писателю хватает времени покры­вать бумагу текстом. Тем деятелям, которые ужасаются наплыву западной массовой культуры, незачем обращать взоры на Запад: творчество Пикуля - доморощенное мас­совое чтиво. К чести плодовитого автора, он и сам это признает, говоря о своем „творческом подходе“ так: „Писатель имеет право думать иначе, чем историк-про­фессионал".

Иной подход к жанру исторического романа у Дмитрия Балашова. Он не скачет по вершкам наиболее впе­чатляющих внешних всплесков истории. Все интересы Балашова отданы русскому средневековью - той пере­ломной эпохе раздробленности и татарского ига, когда под воздействием христианства формировалось русское национально-государственное самосознание, лежащее и в основе сегодняшнего. Роман „Ветер времени" - пятая книга Балашова из цикла „Государи московские". Есть у него и две книги о Великом Новгороде - колыбели русской демократии, есть научные работы.

Но, разумеется, писатель прежде всего художник. И прежде всего следует отметить своеобразный язык романа, органично и ненавязчиво впитавший в себя сред­невековую лексику. Можно быть уверенным, что ляпсу­сов тут автор не допустит: из-под его пера вышло нес­колько серьезных научных исследований русского фольк­лора.

Запоминается образная ткань повествования. Например, на первой же странице находим ключевые для всего ро­мана слова о начавшем слабеть татаро-монгольском иге: „Так, с краю, треща и заворачиваясь, открывая дорогу огню, загорается положенная на костер и почти было задавившая пламя конская шкура", и „раздуваемые вет­ром, жаркие языки, ...настойчиво лижут дымные края,

190

обращая в рдяный пепел недавнее жестокое бремя свое“.Здесь основная идея романа, отраженная в названии:

неумолимый ветер истории губит обреченные царства и раздувает пламя новых, рождающихся из духовной энер­гии народов. Тогда, в XIV веке, этой энергии на Руси ока­залось достаточно.

Прекрасное знание Балашовым письменных источников не подлежит сомнению. Об исторической добросовест­ности автора говорит уже то, что если он позволяет себе что-либо домыслить от себя, заполнить не подтверж­денный документами пробел в истории - то такие места бережно и аргументированно оговариваются, неся в себе и научно-исследовательскую ценность, отчего, впрочем, художественная ткань романа, кажется, не страдает. Автору удалось найти для этого органичную форму фило­софских размышлений.

Серьезный писатель исторического жанра обычно стре­мится дать и свое толкование смысла истории. Таковы, например, размышления Толстого в „Войне и мире“, обрамляющие всю повествовательную картину. У Бала­шова такие отступления кратки, менее категоричны и менее спорны, чем у великого классика. И если у Толс­того исторический процесс изображен как нечто совер­шающееся помимо человеческой воли, то у Дмитрия Балашова индивидуальная воля наиболее сильных духом людей - способна менять судьбы государств.

Такая трактовка исторического процесса отличается от классической марксистской. И не только в том, что марк­сизм выводит историю из материальных, а не из духовных процессов, претендуя на овладение некими непреложными законами развития, которые сами по себе ведут к коммунизму и якобы не оставляют людям ника­ких других вариантов. Историческая концепция Балашова, допускающая вариантность истории, расходится с марк­систской и в более важном вопросе.

Как известно, Маркс и Ленин призывали различать в наследии прошлого две культуры, две движущих силы: „реакционно-клерикально-буржуазную" - и „прогрессив-

191

ную“, то есть угнетенные классы. Для Балашова, как и для всякого здравомыслящего человека, такого деления не существует. Он ощущает национальную культуру как вырастающее в истории единое дерево. Большевики рас­секли его ствол надвое, наивно полагая, что так оно будет лучше расти. Но сегодня множатся признаки осознания этой ошибки - хотя бы в творчестве Дмитрия Балашова.

Главные действующие лица его романа „Ветер вре- мени“ - они же главные творцы русской истории той эпохи - представители „реакционного44, с марксистской точки зрения, класса. Это русские святые: преподобный Сергий Радонежский и митрополит Московский Алексей. Силой их духа, утверждает Балашов, была заложена основа Руси как великой державы. Только миссию этой державы они, конечно, представляли себе другой: являть миру духовное величие православия, а не убожество ком­мунистической утопии.

Читая страницы о Сергии Радонежском или о диспуте митрополита Алексея перед ордынским ханом в защиту христианства, поражаешься, что в официальном советс­ком издании глубоко и естественно смогла найти выраже­ние и религиозность самого автора. Для Дмитрия Бала­шова и молитвенный подвиг отца Сергия, и явление ему Божьей матери, и нематериалистическая, напряженно­духовная пружина истории - истины, не подлежащие сом­нению. Роман написан уверенным в своей правоте верую­щим человеком.

Еще несколько лет назад следовало бы поостеречься так откровенно говорить о немарксистском мировоззре­нии писателя, живущего в Советском Союзе. Сегодня, думается, такую откровенность эмигрантский критик может себе позволить. Ибо, во-первых, роман напечатан и говорит сам за себя. А, во-вторых, Балашов не единст­венный, кто осмеливается писать такое. Сегодня носи­тели здорового национального и религиозного чувства все больше заявляют о себе в стране. Хочется надеяться, что именно они смогут дать движению русского патрио­тизма нравственно здоровый ориентир - вопреки так

192

называемому национал-большевизму, тоже претендую­щему на водительство...

Балашов не идеализирует русичей XIV века. Они в романе способны и на распри, эгоизм, подлости, даже убийства. Правда, может быть, в несколько меньшей мере, чем это показано в фильме „Андрей Рублев44 Тар­ковского. Глазами далекого потомка Дмитрий Балашов как бы вычленяет из жестких нравов той далекой эпохи ее духовный максимализм, бескомпромиссность в отстаи­вании истины - вплоть до готовности принять смерть за нее. Этот духовный накал был, впрочем, характерен для всего европейского средневековья, что позволило Бердяеву предложить термин „новое средневековье44 - как направление для выхода из духовного кризиса XX века. Ибо, кризис этот в утрате мудрости. А мудрость - не производное от развития науки и техники. Она накапли­вается человечеством в раздумьях над вечными вопро­сами бытия, стоящими перед каждым поколением: о смысле жизни и смерти, о добре и зле, о свободе, о спра­ведливом устройстве общества, власти...

И для нас, например, актуальны отнесенные к XIV веку такие размышления в романе Балашова:

„Порядок в стране... появляется в двух случаях: ...на подъеме, когда молодую нацию... объединяет осознанная дисциплина, чувство плеча, чувство общего долга и поря­док устанавливается как бы общею волею, направляя все силы народа к одной цели; и на упадке, когда уже кончается, ...никнет кипение сил, когда порядок исходит сверху, от велений власти или обычая, и принимается не от осознания целей и общей нужды, а от безразличия, привычки или слабости перед властью. Обманчив, ох как обманчив, порядок такой!

В хоромах,., устланных коврами, заседает, правит, велит и судит власть. А там, внизу, вдалеке, ...изгнивает оску­девший земледелец и пока еще „сполняет44, что „велят44 ему... до часу, до последней трудноты. Но в час грозный вдруг... некому становится защищать дивное с виду устроение, и все рушится в ничто: и хоромы, и палаты, и

193

канцелярии, и кабинеты министерств../4Или вот размышления Сергия Радонежского (в романе

еще малоизвестного игумена) о том, что монастырский общежитский устав (который здесь следует отнести к сов­ременности, к колхозу) - не пригоден для мирской крестьянской жизни:

„...для мужиков, для семьи, где дети, плотская жизнь, земные заботы о скоте, хлебе... - там общее житие было бы и невозможно и губительно, ибо за трудом всех скры­вались бы иные, кто не восхощет труда... Видел Сергий, что ничего лучше, вернее и достойней той жизни, кото­рая установлена крестьянами за века и на века, измыслить не можно... Каждый работает на своей земле и знает свой труд и плоды своего труда. И ведает, что кроме него и за него труд сей никто не свершит, ...что все огрехи и леность... явят себя в урожае... в страде полевой как раз и вырастают люди тружениками... Все это ведает мужик, и все это свято44.

Другая, и более важная, задача у Церкви, у монастыря, говорит игумен Сергий: „Укреплять духовное начало, вести борьбу с плотью и с гласами ее: болью, страхом, гневом, властолюбием, сребролюбием, леностью, похо­тью и иными многими... каждый час44. „И князей своих наставлять в строгих истинах веры Христовой, в любви и дружестве...44 „И эта нравственная, духовная сила важнее храбрости воина и мужества воевод... Биться насмерть с врагом способны и звери, но токмо человек способен бороться с самим собой! ...монастырь меньше всего тихая пристань для устарелых и усталых от жизни, а больше всего - сама жизнь, жизнь высокая...44

Видимо, не ради любопытства жизнь Оптиной пустыни в XIX веке притягивала к себе самых выдающихся писа­телей и мыслителей России.

Заканчивая роман, в эпилоге, Дмитрий Балашов пишет, что выраженному этими подвижниками идеалу Святой Руси предстоит долгая жизнь. До тех пор, пока госу­дарство „не станет иным, пока светская власть не совле­чет покрова духовности и не обнажит тем самым жесто­

194

кости власти с неизбежными ее спутниками - насилием, угнетением меньших, рознью и гибельной роскошью знати. Но до этого - века!“ - восклицает автор.

Эти века прошли. Мы уже давно живем в то время, когда на огонь естественной жизни народа наброшена новая, уже не татарская, шкура. Но, кажется, и эта шкура начинает обгорать по краям.

*

В примечании редакции журнала «Север» сказано, что печатается лишь „журнальный вариант", то есть сок­ращенная версия романа „Ветер времени". Уже после написания нашей рецензии в интервью «Литературной газете» (7. 10. 87) Дмитрий Балашов дал понять, что напе­чатанный роман был подвергнут сильной цензуре: „Увы! Роман опубликован не полностью, и поэтому я не хочу пока говорить о нем", - отвечает писатель на вопрос своей собеседницы Людмилы Антиповой. К тому же сле­дует указать, что тираж «Севера» всего лишь 20 тысяч экземпляров (все еще „не хватает бумаги" для журнала, вносящего важный вклад в формирование серьезного русского патриотизма).

Выйдет ли роман Дмитрия Балашова отдельным, полным изданием и достойным тиражом?

195

Н О В А Я К Н И Г А

Игорь Смолянинов

Д О Р О Г И(Сборник стихов)

Автор сборника стихов „Дороги“ Игорь Михайлович Смолянинов, подчеркивая национально-религиозную направленность своей книги, пишет в предисловии: „Меня Высшая сила провела через страшные годы ежовщины, штрафных батальонов и немецкого плена. Эти пройденные дороги борьбы и страданий привели меня к главной цели - к Богу. Поэтому я назвал свой сборник „Дороги“ и в знак бесконечной благодарности за дарованное духовное прозрение, посвящаю его вели­чайшему празднику русского христианского православия - тысячелетнему юбилею крещения Руси44.

На издание патриотического сборника „Дороги44 И. М. Смолянинов получил Высочайшее Благословение от Первоиерарха Русской Православной Церкви загра­ницей Высокопреосвященнейшего Митрополита Виталия. Свою книгу И. М. Смолянинов издал на собственные средства и все средства, получаемые им от продажи пер­вого издания сборника, он передает в фонд Комиссии по подготовке празднования 1000-летия Крещения русского народа при Архиерейском Синоде Русской Православной Церкви заграницей.

Книгу можно заказать у автора по адресу:

I. Schnitzer-Smolaninov 1, Park Crescent

Moonee-Ponds 3039, Vic.Australia

Цена книги 15 австралийских долларов, с пересылкой авиапочтой - 18 австр. долларов.

196

ОТ ПРОШЛОГО К БУДУЩЕМУ

В. В у л и ч

Amor vincit omnia *

О прогрессе

Свою нашумевшую книгу, очень умную, но остави­вшую в широкой читательской публике непонятость того, что была она не „развлекательной”, но о самом главном, о ломке современного мира, общества и самого человека, Д. X .Лоуренс начинает так: „Наше время трагично, если даже мы и неполностью отдаем себе в этом отчет. Но катастрофа произошла, и мы живем среди руин. Мы должны строить заново. И искать новых надежд. Это уто­мительный путь, удобной дороги в будущее нет. Но если мы пути не осилим, мы погибнем.

Мы должны жить, сколько бы небес ни обрушилось над нашими головами”.

Жить... Но как жить?Нужда бывает разная: голод, холод, лишения. Но самая

большая - нужда духовная. Которая обрывает сами корни

* Любовь побеждает все (лат.).

197

и смысл нашего существования. Весь наш век, и нашу жизнь наполнили ненавистью, - во всех ее сортах. И сегодня главное - лечение человека. И земли. Пока болезнь не стала смертельной.

Для разговора на такую тему, которую можно назвать проповедью, - трудно иметь умение, либо авторитет; поэ­тому, передаю „разговор", в главных пунктах, тем, уше­дшим, почитаемым и большим, к словам которых мы имеем доверие. А еще потому, что именно на эту тему говорили и они все.

*

Взятая тема приходила „в два голоса". Один - гулом из пропасти, другой - с высоты, и, хотя он и главный, все время забиваемый.

Сведенно к определенности словарной, это: прогресс и... любовь. Как такое сочетание ни странно.

Представляет трудность найти и соединительное назва­ние. Но, вспомнилось: „Amor vincit omnia", - есть такая глава, в одной из мудрых книг, - „Геста Берлинг", Сельмы Лагерлёф.

Эта книга добро-волшебная. От нее „расходятся морщины на челе", на какой бы главе вы ее ни открыли. В ней слышится живой голос земли, голос человека и голос Бога. Это высокая поэзия, и глубокая, одухотворен­ная проповедь. С истинно-понимающей и врачующей лю­бовью к человеку, для извечных болей и нужд которого автор * находит всегда слова, самые простые, но и самые вечные.

Ниже, одна страница из нее, на которой решается, если и в форме притчи, ни больше и ни меньше, как великая духовная проблема, которая стоит сегодня перед всем человечеством. Представлен спор: воли, интеллекта и чувства, из которого победителем выходит чувство.

Славу и известность должен принести старому фило­софу, Эккехарду, только что законченный им труд, плод всей его жизни.

198

О чем он? Это - ниспровержение всех богов. Начиная со старого Иеговы, который утвердился на троне, с тех пор, как Моисей открыл его в громовом облаке на Синае. Но теперь люди увидят, что он на самом деле: иллюзия, туман, мертворожденный плод нашей мысли. Люди очнутся от своей слепоты. Умрет Иегова, умрут и все святые, и все демоны, и вся ложь!

- И кто будет править тогда миром? - спрашивает ста­рика молодая графиня Элизабет.

- Верите вы, графиня, что кто-либо им когда-либо пра­вил? Никто не правил миром, и не будет править. Здесь, в моих рукописях, стоит все. Когда люди это прочтут, они будут вынуждены это признать.

- А что будет из нас, людей?- То, чем мы были всегда: прах!- И нет жизни духа?- Нет.- И нет жизни по ту сторону могилы?- Нет.- Ни добра, ни зла, ни цели, ни надежды? Но как урод­

лив и сер тогда мир. Как бесполезно страдание. Хочется только умереть. Неужели нет ничего, что может скрасить жизнь, если вы отбираете у человека Бога и бессмертие?

- Труд! - отвечает старик.Чувство презрения к этой нищей мудрости охватывает

Элизабет. Непознаваемое встает перед ней, ощущение души вещей, ощущение силы, присущей спящей материи, которая только кажется неподвижной, но может превра­титься в ослепительно-сверкающую жизнь! Ее мысль ищет слов, чтобы дать название этому божественному присутствию во всей природе.

- Но . разве труд - бог? Имеет он в самом себе цель? Назовите что-нибудь иное.

- Я не знаю другого, - отвечает старик.Но она уже нашла имя, которое искала, бедное и так

часто принижаемое имя.- Почему вы не называете любовь?Улыбка тронула беззубый рот старика:

199

- Я убил всех богов, не забыв и бога любви!Молодая графиня опустила голову: это неправда, то,

что говорит он! Но она не умеет с ним спорить.- Слова ваши ранят мне душу, - шепчет она, - но они

меня не убеждают. Они только убивают, как боги мести и насилия.

Старик берет ее руку, кладет на ворох рукописей, и воз­ражает, со всем фанатизмом неверия:

- Когда вы это прочтете, вы поверите!- Тогда я хочу, чтобы ничто из этого никогда не

попало мне на глаза! Потому что, если бы я вам пове­рила, я не могла бы больше жить!

Она ушла. А философ долго стоял, погруженный в глу­бокое раздумье...

Труд его не был напечатан, и не прославил автора. Он был сложен в пыльном подвале, при церкви, и ничья рука не смела его касаться, по завещанию... Почему же старый философ так решил?

Он любил правду, не собственную славу. И он пожерт­вовал славой правде, чтобы создание, отечески-нежно любимое им, могло прожить и умереть счастливо, в непо- колебленной вере в то, что для него было самым святым и дорогим.

Поистине, любовь, ты вечна! Твоя власть простирается в бесконечность.

*

В своей статье „Средние века“, напечатанной на Запа­де, Дм. Дм. Мордухай-Болтовской, математик и ученый мирового масштаба, в рассуждении о воле, интеллекте и чувстве, пишет: „Пусть содержание религий - один приз­рак. Но что получается при лишении человека этого приз­рака? Мы, в конечном счете, потеряли больше, чем если бы лишились всех наук, ибо для чувств последние дают меньше, а ведь чувство и есть сама жизнь“. И дальше: „Неужели все это только сплошной призрак и ничего более, в то время, как учение Бора о строении атома и все

200

другие учения, друг другу противоречащие, это только чистые истины; что в учении об общем принципе относи­тельности мы уже окончательно становимся на путь решения основных мировых загадок?'4 „Блаженный Авгус­тин указывает на то, что люди, удивляясь ширине морей, величине звездного неба и высоте гор, забывают о более интересном и важном, - о том, что находится в душе.44

„Колыбелью даже самых абстрактных идей является чувство. Из него родится и воля, приводящая к действию, из него родится и мысль. /.../ Наши абстракции, бледные, как вечерний туман, постепенно обращающиеся в бессо­держательные символы, которыми работает современная наука, как фабрика работает колесами, раньше были живыми, заставлявшими биться сердца, чувствами44.

*

Гениальным ясновидцем в области теории прогресса был еще в начале нашего века о. Павел Флоренский. Он предвидел превращение человека в абстракцию. А саму теорию прогресса он считал плоской и наивной.

*

Утопии всегда злы, потому что в них всегда отсутст­вует императив живого практического добра. Беско­нечный прогресс, к тому же утопия абсурдная и абсо­лютно безнравственная. Он соперничает с самим комму­низмом. Всем теориям прогресса сопутствует помпезно­эйфорическая тема величия человека.

Юнг доказывает, что о себе самом человек знает только крупицы, ничтожно-мало. Все остальное - в бездне мрака. И с тем, что знает, обходится как с выходным платьем. Редко пользуется, а по большей части держит в нафта­лине... Какое уж тут - величие!

Современному порабощению человека техникой сопутствует инфляция сознания и распад индивидуаль­ности. Этому в еще большей мере способствует отрыв

201

человека от метафизических основ бытия, трансцендент­ного опыта.

Происходящий на наших глазах рост техники настолько бесконтролен и бессмысленен, что можно про­видеть почти неизбежный конец. Катастрофы типа черно­быльской (а она была - и будет! - далеко не единст­венной!) только ничтожно-малый „задаток" будущего. И жизнь, из нагромождения научных ненужностей и бе­здумной приспособляемости человека к „все больше и больше" цивилизации , - вдруг обернется полыханием первозданности на земле...

И другая сторона проблемы. Не все люди умственно равны. Ученых (к счастью!) ограниченное количество, не­измеримое меньшинство. Но в силу своего превосходства (превосходства мозга) они берут на себя - диктовать свою волю большинству, которое часто даже и не в состоянии судить - по крайней мере, заранее! - о том, что означают плоды той или иной деятельности ученых. Так что, по сути, это диктатура гипертрофированного мозга-интеллек­та меньшинства. Ученых - только ядро. Что же касается массы подручных, исполнителей, то о них очень хорошо сказано у Ортеги: винтики в машине, посредственности. Уж от них всего менее можно ожидать проблесков духов­ности.

Так вырисовывается, из тумана, новая система управле­ния человечеством. И соображение, что деньги играют не последнюю роль во всех технических манипуляциях, де­лает картину еще более угрожающей. У пульта управле­ния будут стоять т е, у кого больше денег...

*

В замене ценностей вещами - трагедия сегодня. Эта беда лавиной обрушивается на весь мир, и на каждого отдельного человека. Технический прогресс опошлил жизнь, и превратил человека в вульгарного и бездумного потребителя штампованного стандарта.

„Зол не был и Кащей, / Как будет, может быть, восста­

202

ние вещей“ - пророчествовал Велемир Хлебников. Проро­чествовал он и о городах будущего... Но тогда приняли за эксцентрическую шутку.

Развитие цивилизации, при общем падении культуры, поставило сегодня человека в особое положение: облада­теля несотворенных им и неосмысливаемых им „благ“, постепенно забывающего об осмысленном труде и осмыс­ленной жизни. Этому сопутствует душевная и умственная лень. Не поддающееся описанию одичание целых поко­лений - явление почти апокалипсическое.

Одержимость вещами... Они, с рождения, властно вхо­дят в жизнь человека, разучившегося желать целей достойных. Вещи подчиняют себе его время и психику. Человек окружен десятками машин, приборов, автоматов. Они приобщают его к массовому потоку шума, движения, рекламы, низкопробных „зрелищ“, чужих, неумных или корыстных мыслей, излишней и ненужной информации. Ненужной - потому, что информация нужная до экранов телевизоров и до прессы не доходит, а остается на загра­дительных фильтрующих решетках, в центрах, регули­рующих и направляющих „общественное мнение", штам­пующих современного человека для определенной ему в мировом театре марионеток роли.

Прогресс не ограниченный - оружие страшной разруши­тельной силы, орудие принижения и разрушения лич­ности. Убивающий заживо землю и человека, такой про­гресс не только безотвестственен, но и абсолютно безн­равственен.

В соединении с моральной деградацией человечества, наука принимает характер деструктивный.

*

Все мы в детстве любим научно-фантастическую лите­ратуру. С годами, однако, атмосфере „Мира Приключе­ний" (какие-нибудь „Пылающие бездны", или война Зем­ли с Марсом...) мы предпочитаем, если и самый малень­кий, но земной уют, и размышляем о загадке времени или

203

о Нагорной Проповеди. Всему свое время.В статье „Мир через пятьдесят лет", академик

А. Д. Сахаров пишет о „восхищении, вызываемом много­сторонним и неудержимым научно-техническим прогрес- сом“, „который только теперь выявляет свои блиста­тельные возможности".

Правда, дальше он говорит и о том, что „сегодня чело­вечеству угрожает упадок личной и государственной мо­рали..." Однако, накакой связи между этими двумя фено­менами, прогрессом и упадком морали, не делается. Упо­минает академик Сахаров и о возможности гибели циви- лазации, но лишь от нарушения основного морального кодекса... Причину внутренней бездуховности современ­ного человечества академик Сахаров видит в абстрактном и бесчеловечном авторитете: государственном, классовом, партийном и т. д.

О людях, и роли прогресса в формировании психики современного человека, А. Д. Сахаров не говорит ничего. Однако, именно плоды прогресса определяют, форми­руют психику современного человека, с самого раннего детства. Также и его последующее отношение к партиям, правительствам и классам. И все это создание ненужных потребностей, ведь это что-то вроде школы запойного пьянства или курения. В знакомой семье из двух человек три автомашины. На вопрос, что же дальше - понадо­бится самолет? - невинный ответ: „Да, я очень хотел бы иметь самолет!"

Вспомним слова Л. Толстого, что „нет ничего страшней чем Чингиз-Хан с телефоном"!

Как идеал будущего, академик Сахаров рисует „при­роду, полностью преобразованную для практических нужд прогресса", гигантские автоматические заводы, сверхго­рода с искусственным климатом и пр., и пр. „Летающие города" - искусственные спутники Земли, со сложными системами термоядерных установок для практических целей (как, например, избежания перегрева земли). На этих спутниках - вакуумно-металлургические предприя­тия, парниковые хозяйства, космические лаборатории,

204

станции для космических полетов. На Земле же - широ­кое развитие подземных городов.

А пока что, по телевидению воззвание сэра Э. Хиллари о невероятном загрязнении вершины Эвереста! Ряд пере­дач об утечке озона из атмосферы земли в результате действия отбросов промышленности, где не последнюю роль играют такие невинные предметы цивилизации, как пульверизаторы, широко используемые сейчас и в про­мышленности, и в быту.

Что касается бытовой техники - будет полная автомати­зация. Благодать! Подобно тому, как Пацюку галушки сами в рот прыгали...

*

Страшно в этой статье то, что с благодушием описы­вается страшнейшая диктатура, какую только можно себе представить: диктатура науки, чужой мысли. Абсолютно непобедимая диктатура страшной силы и необратимого размаха. И пропагируется ад под видом рая. (Смысл всех утопий в истории человечества). Безрадостная механико­автоматическая вегетация бывшего человечества в аду будущего напоминает жизнь кур на птицефермах. И не когда-либо, в отдалении, а - через пятьдесят лет... Две­надцать лет уже прошло, со времени опубликования статьи. Так что ждать осталось - тридцать восемь.

Кончает статью академик Сахаров совершенно бездока­зательной и необоснованной посылкой, что „...прогресс не может противоречить сохранению начала активного добра, которое есть самое человечное в человеке". Именно здесь - весь опыт видимого, наблюдаемого (в практической жизни, не в научно-фантастической!) дает совершенно иной ответ. И при всем уважении» к А. Д. Са­харову, как к человеку, охватывает тяжелая душевная боль, оттого, что он, со всей дарованной ему силой, борется за такие программы... *

*

205

Примерно 3000 лет уровень техники почти не менялся. И повелители Трои, и Цезарь, и Гете путешествовали в колясках, запряженных лошадьми. Внезапно появилась паровая машина и мотор. И это изменило не только путешествия, но и дало толчек изготовлению товаров потребления. Печать же, кино и радио изготовляли свои товары: мысли, представления.

Все это движение приняло форму лавины.Что человек выиграл? Чем он за это платит? Он полу­

чил комфорт, знание, информацию, медицину. Но техни­ка не только давала, но и брала. Она вызвала невиданное переселение людей в города. Человек был оторван от всего, чем обогащает человеческую жизнь общение с землей, и переселился в городские квартиры, где он стал жить анонимным квартирантом. А в своей деятельности он стал катапультированным фактором. Этот холодный мир очень далек от всего, что питает человека духовно, что делает его человеком. И, что еще хуже, весь этот человеческий поток оставил в старой жизни не только старую привычную обстановку, но и унаследованный от отцов образ жизни, веры и духовный багаж. Вся новая обстановка жизни человека делала для него трудным проявлять себя как личность. To-есть как единицу, кото­рая самостоятельно мыслила бы и была бы ответственна за то, что делала, которая любила бы вещи, заслужи­вающие жертвы, ставила бы себе цели, превышающие собственное благосостояние.

Материальная культура росла. Но культура духовная падала, разрушалась, и тем скорее и радикальнее, чем падала ценность единицы, потому что культура осущест­вляется только Единицами!

2. О любви

Любовь - реальная сила. Как сама жизнь.Вид живой энергии, заложенной в природе. Высшая

этическая направленность в человеке. Как жертва, или

206

радость дарения, она наполняет возвышающей свободой. Ощущение счастья может давать только духовная гармо­ния. Такая малая вещь, не имеющая материальной цены, как душевная радость... А т о л ь к о она - истинный дви­гатель в жизни. Она может быть любовью, жертвой, жалостью, дарением, служением, искусством, творчест­вом, но она всегда живая жизнь.

А без нее - пустота.

*

В послании Вл. Мономаха Олегу Святославовичу, во имя Христа призывает он к примирению врага своего, прощая ему даже смерть любимого сына.

В „Поучении" же Вл. Мономаха стоит: „Любите челове­чество. Не пост, не уединение, не монашество спасет вас, но благодеяния /.../ Не пропускайте ни единого человека без привета, всякому скажите доброе слово".

*

В русской душе есть очень редкостное и прекрасное: естественная устремленность к другому человеку, в добре, совершенно бескорыстная. Желание помочь, или услужить.

О „простоте, доброте, легкости человеческих отноше­ний, возможной только в России", писал Г. П. Федотов.

*

Несколько живых примеров „живой любви" в жизни России, примеров глубокой и светлой любви к людям.

Трех необыкновенных, удивительных людей.Все трое - немцы. И это радует, как символ, как обеща­

ние будущего, в котором на трагических ошибках прош­лого будет построено новое понимание, и истинная связь. Народы могут дополнять друг друга и учиться друг у друга, ко взаимной пользе. И таким представляется соде­

207

ржание взаимоотношений русского и немецкого народов в будущем.

Доктор Гааз

Он был рожден в маленьком немецком городке Мюнс- терейфель. Врач по образованию, он переехал в Россию, где стал придворным врачем при Николае Первом. Но еще больше был он врачем просто народным. Здесь он лечил даром, очень часто еще и помогая неимущим пациентам деньгами.

Особенное внимание его привлекали ссыльные. В те времена, этапы ссыльных шли пешком до места назначе­ния, Сибирь, через всю Россию, тысячи километров. Для того, чтобы затруднить побеги в дороге, ссыльных сковы­вали между собой попарно, и, кроме того, к ноге при­ковывали груз в десять фунтов. Доктор Гааз, многие годы вел борьбу за уничтожение этого варварского предписа­ния. Добиться полной отмены ему не удалось, но все же он добился уменьшения веса груза наполовину: до пяти фунтов.

Он провожал каждый транспорт осужденных, наделял их теплыми вещами, едой, табаком, толикой денег.

В народе широко шла молва о нем, его почитали как святого. И так и называли: „Святой доктор".

Когда он умер, после него не осталось ничего, кроме пары рубах. Все свое личное состояние он роздал бедным.

В Москве ему был поставлен памятник.

А. Ф. Маркс

Кто из нас не держал в руках, и очень много раз, книг с „паспортом": „Издание А. Ф. Маркса"...

Адольф Федорович Маркс родился в 1833 г. в Штет­тине. Образование получал трудно, борясь с нуждой. Почти с детских лет вынужден был он работать. Закон­чив среднее образование, он занялся работой при книж­

208

ном деле. Знания и необыкновенная работоспособность, быстро выдвинули его, так что в двадцать лет он уже стоял во главе большой книжной торговли в Штеттине.

Перемену в его судьбе принесло предложение одного петербургского издательства, возглавить у них инос­транный отдел.

А. Ф. Маркс переселяется в Петербург, где с большим успехом занимается любимой работой.

Но помимо успешной работы, делал он и другое: разъе­зжал по России, знакомился с народом во всех его слоях и сословиях, глубоко интересовался уровнем культуры в стране. Результатом этой деятельности явились размыш­ления об издании популярного общедоступного журнала. Таким журналом и явилась «Нива», основанная А. Ф. Марксом, первый номер которой вышел в 1869 году. Это был еженедельный журнал „литературы, политики и современной жизни“, богато иллюстрированный и большого формата.

А. Ф. Маркс имел широкий круг знакомых, во всех слоях народа, по которым он „проверял" уровень, дейст­вие и ценность своего журнала.

Через пять лет, число подписчиков дошло до 55.000, через двадцать лет - до 170.000, чтобы потом достигнуть более четверти миллиона.

«Нива» была журналом народным, рассчитанным на средние круги народа и интеллигенции. Расходилась она по всей России, проникая в самую глубокую провинцию, во все глухие углы.

Но самым удивительным, и революционизирующим предприятием А. Ф. Маркса, явилось принятое им смелое решение: давать бесплатные приложения к журналу, и какие приложения! - Полные собрания сочинений луч­ших русских писателей! Издание этих книг было перво­классным, в твердых переплетах.

А. Ф. Маркс обогатил Россию двустапятьюдесятью тысячами частных библиотек! Культура широким пото­ком разливалась по стране, от упорной и самоотве­рженной деятельности одного только человека, одушев­

209

ленного большой идеей! А. Ф. Маркс любил говорить, что собственником издания русской литературы было не издательство, но сам русский народ.

Таким образом, были изданы: Тургенев, Гончаров, Дос­тоевский, Гоголь, Данилевский, Грибоедов, Шеллер- Михайлов, Лермонтов, Жуковский, Лесков, Григорович, Чехов и многие другие.

Какова же была цена? Бесплатные приложения не повысили цены журнала. Он. стоил, как и раньше, 7 рублей 30 коп. в год. За эту цену подписчики получали: 52 номера журнала, богато иллюстрированного, 40 томов(!) сочинений русских писателей и 12 томов литера­турных приложений! Все эти книги были изысканным и щедрым подарком русскому народу от человека умного, доброго и благородного, каким был А. Ф. Маркс. Когда думаешь о всей его деятельности, охватывает чувство благоговейного изумления перед полнотой дарения и колоссальным трудом.

Женою А. Ф. Маркса была русская, Лидия Филипповна, урожденная Всеволожская. После его смерти, последовав­шей в 1904 г. (он страшно переутомился в заботах о ране­ных Русско-Японской войны, вместе с женой организуя посылки, целые транспорты теплого белья, книг и пр., в результате чего случился сердечный удар), она одна про­должала дело издательства, все время улучшая его (по неизменным заветам и программам мужа).

Поражает не только громадность, осмысленность и важность предприятия; но и необыкновенная слажен­ность в работе, честность и точность, беспримерная орга­низация. С особенным восхищением (и горечью!) об этом думаешь, в свете всех разрушений, надругательств и травм, принесенных за все последние десятилетия Рос­сии!

На примере А. Ф. Маркса нужно учиться: честному, самоотверженному, бескорыстному труду. А также - Добру и Любви!

Как нужны они нынешней России!

210

А. К. Креслинг

Александр Карлович Креслинг был русским немцем. Он родился и жил в Петербурге. Россию он покинул в 1919 году.

В Университете он изучал экономику, но истинным содержанием его жизни, и великим талантом, была музыка. Русская народная музыка. Она стала смыслом и содержанием всей его жизни.

Россию Александр Карлович любил большой, дейст­венной любовью, и всю жизнь сеял эту любовь, где бы он ни был. Необычна была его деятельность. И, может быть, когда-нибудь, в России будет создано общество его памяти и изучения оставленного им колоссального куль­турного наследства, его „русского наследства". В его архиве хранятся сейчас 30.000 русских народных песен, редчайших и в большей части неизвестных.

Велик был талант Александра Карловича Креслинга. Но еще больше был дарованный ему талант редкой доброты и большой душевной культуры. И любви, той спасительной любви, которая, сегодня является единст­венной надеждой будущего!

*

Александр Карлович не был профессиональным музы­кантом. Хотя и играл хорошо на скрипке и альте, что давало ему возможность заработка, в первые годы эмигра­ции, пока он не устроился во Фрейбургском Универси­тете.

С раннего детства музыка вошла в его жизнь, необычно и глубоко. Девятилетним мальчиком, он попал в среду семей старообрядцев, работавших на фабрике его отца, сблизился с ними, ознакомился с их образом жизни, обычаями, и сопутствовавшими им песнями. А также и с пением церковным. Стал проводить школьные каникулы

211

у новых друзей. В далекой Сибири, на Урале. Принимал участие в богомольях, длившихся иногда по нескольку недель. Исходил пешком северную часть Европейской России, вдоль рек Мезени, Пинеги, Северной Двины.

Все виды народного пения были здесь представлены. Встречали песней, и провожали песней, молились песней, и благодарили песней, работали с песней, и отдыхали с песней... Пели крестьяне, и странники, и нищие, и бого­мольцы, и калики перехожие.

Каждая деревня, через которую проходили, имела свои песни. Деревни по реке Мезень особенно ими славились.

Мальчик был необыкновенно одарен музыкально, и имел редкую музыкальную память. И, кроме того, все что видел и слышал, он впитывал в себя с истинной любо­вью к народу, что позволяло ему и слышать, и запоми­нать песни именно в их народном колорите.

По возвращении в Петербург, он рассказал о своих впе­чатлениях в петербургской консерватории, директором которой в то время был А. Глазунов. На его докладе при­сутствовали проф. А. Глазунов и композитор А. К.Лядов. Позже он познакомился и с Римским-Корсаковым.

А. К. Креслинг многократно повторял свои путешест­вия по Сибири. В одно из таких путешествий, вместе со старообрядцами-богомольцами, было пройдено пешком больше шестисот километров!

До самых последних своих лет в России, А. К. Крес­линг собирал и впитывал в себя русскую народную музы­ку. Тысячи и тысячи мелодий „складывал44 он в своей феноменальной памяти. Записаны же они были только много лет спустя, уже в эмиграции, где с начала 1929 года обосновался он во Фрейбургском Университете. Там, в 1930 году, А. К. Креслинг основал русский хор из студен­тов славянского отделения Университета. Этот хор назы­вали „Фрейбургским чудом44, чем он, без сомнения, и на самом деле являлся. Это было редкостное явление, и не только в западной жизни, но и вообще.

Пели по-русски, и по-церковно-славянски. Хор имел громадный успех и высокую квалификацию. За пятьдесят

212

лет своего существования он изъездил всю Германию, многократно бывал и заграницей.

Явление... Когда один человек умеет зажечь и во­одушевить окружающих далекой им, во всех отношениях, культурой и страной. Умеет заложить в души людей любовь к этой чужой им стране. И к ее людям...

*

Концерт „Русского хора“, на который мне довелось попасть, давался в концертном зале поселения антропосо­фов, в Векельвейлере.

Большой зал был заполнен доотказа. Публика была как из окрестных городов, так и из весьма отдаленных.

Цепочкой вошли участники хора, 40 человек, все сту­денты. Одинаково и скромно одетые, - темные юбки или брюки, белые блузки или рубахи.

Последним вошел А. К. Креслинг. Пожилой, высокий и красивый человек, с интеллигентным, добрым, открытым лицом, и той неуловимо-обаятельной простотой манеры держаться, которой обладают люди большой духовной культуры. И хочется еще добавить: „простотой44 осо­бенной, русской.

Открыли программу знаменитым великопостным „С нами Бог!44 Кастальского. За ним последовал и второй вариант этого же песнопения, чисто народный, в обра­ботке Креслинга. Глубина религиозного выражения и страстная сила веры у Кастальского, сменились заповед­ной тишиной отрешенности старообрядческой народной молитвы...

Вся программа была построена на необыкновенном раз­нообразии тем и звучаний. Была представлена гамма чувств человеческих, и так, словно она шла к вам прями­ком от источника: смех, слезы, любовь, ностальгия, радость, печаль, религиозный экстаз.

После „С нами Бог!44 был исполнен гимн, старорусский, из 17-го столетия: „Слава!44 От него защемило в глазах, и стеснило в груди...

213

Уж как слава Тебе, Боже, на небеси! Слава!Слава государю нашему на сей земли! Слава!Чтобы правда была на Руси краше солнца светла! Слава!

И сыпались жемчужины, одна за другой: „Калики пере­хожие4̂ „Оба брата Лазаря44, „Молитвы староверов44, „Стих о Голубиной Книге44, „Нетесаный терем44 и др. Одна за другой, песни редкостные, никогда не слышанные.

Реакцией публики была настоящая буря аплодисмен­тов. Лица светились, глаза сияли, никто не хотел подни­маться с мест. Такого эмоционального восприятия не довелось видеть никогда в Германии...

*

Концерт редкостный, прекрасный. Но что поражало особо, - это удивительная атмосфера, царившая среди участников хора. Это была одна большая семья! Сту­денты, в антракте, окружили своего учителя и регента, как дети любимого отца. Они и называли его „папочка44, и только что не висли у него на шее! А он, улыбаясь, от них шутливо отбивался. Было впечатление, что все эти молодые души открыли иной вид человеческих отноше­ний, отличный от тех, которые царят в их холодной, вымуштрованной стране. И горячо отдаются этому ново­му чувству свободного и радостного душеизъявления.

Впрочем, и публика, тоже, рвала А. К. Креслинга на части. Весь антракт он провел в зале, отвечая на слова, вопросы, приветствия и улыбки множества людей. И каким-то образом, каждому что-то сказал, не обойдя никого. В том числе, и меня! Я протискалась в толпе, чтобы особо поблагодарить за „Славу44. И мне было не только отвечено, но,, вдобавок, в самом конце, уже когда „свечи тушили44, Александр Карлович еще раз повернулся к хору и поднял руку. Ненасытная публика немедленно от оваций перешла к той особой тишине, которой общаются

214

с любимыми артистами. И грянул повторно, - я считаю, что для меня, - гимн „Слава"...

*

По дороге домой, неправдоподобно, словно из сновиде­ния, звучали слова из давней и далекой Северной России, по неисповедимым путям попавшие сюда:

„И к той, ко Книге Голубиныя, соходилися, соезжалися и сорок царей со царевичам, и сорок князей со князевичам..."

Поистине, только сердцем и душой все это можно было взять, сохранить и донести.

Как может один человек, один только человек!, дать другим столько радости и столько душевного тепла?

А, вот, может...Зажечь далекой и чужой культурой сотни сердец, при­

вести к той границе где стирается разница между „русский", „немец", „англичанин" или „американец", а остается только человек.

Это дано искусству и любви. Александр Карлович Креслинг был богато одарен и тем, и другим. Судьба его была слита с судьбой России, в любви.

Все это питает веру в то будущее, в котором люди, наконец, узнают друг друга...

215

ПАМЯТНАЯ МЕДАЛЬ

К предстоящему в 1988 году ТЫСЯЧЕЛЕТИЮ КРЕЩЕ­НИЯ РУСИ Западно-Европейский Комитет ознаменова­ния этого юбилея выпустил отчеканенную на Парижском Монетном Дворе памятную медаль.

На лицевой стороне медали изображен Св. Князь Вла­димир и даты „972 г. - 1015 г.“ (годы рождения и смерти Св. Владимира) и „Киев 988“. Под ободком текст: „Святой Равноапостольный Великий Князь Владимир44.

На оборотной стороне изображен Русский Правос­лавный Крест и даты „988 г. - 1988 г.44, а под ободком: „Тысячелетие Крещения Руси44. Композиция обеих сто­рон медали выполнена художником А. Б. Серебряковым.

Диаметр медали 68 мм., вес - 170 г. Стоимость медали с пересылкой:

Бронзовой - 260 фр. фр.(50 ам. долл, или 90 нем. марок). Позолоченной - 350 фр. фр. (70 ам. долл, или 120 нем.марок).

Заказы и деньги посылать председателю Финансовой Комиссии Комитета:

A. SCHMEMANN, 12, rue Parent de Rosan, 75016 Paris.Чеки выписывать на имя:

A. SCHMEMANN - MILLENAIRE.

216

З А Я В Л Е Н И Е Конгресса Русских Американцев

по поводу статьи раввина Марка Таненбаума

Данное заявление на английском языке было послано 10 октября, в качестве открытого письма раввину Марку Таненбауму, в редакцию отдела „ROSTRUM" журнала «U. S. NEWS & WORLD REPORT».В течение месяца мы ожидали, что наше заяв­ление появится на страницах журнала, но пос­кольку редакция до сих пор его не опублико­вала, мы считаем, что нам уже необходимо довести содержание этого заявления до сведе­ния читателей через посредство других печатных ‘ органов на английском и русском языках.

Служба Информации Конгресса Русских Американцев.

Русские американцы православного вероисповедания глубоко потрясены статьей раввина Марка Таненбаума, помещенной в отделе „Трибуна" („Rostrum") журнала «U. S. News & World Report» от 21 сентября 1987 года. Потрясены, вернее сказать, не самой статьей, а ее вступи­

217

тельной частью. Статья под заголовком „А REVOLUTION IN MUTUAL ESTEEM“ посвящена улучшению взаимоот­ношений между католиками и евреями, но начинается она не с упоминания, как можно было бы ожидать, о средне­вековой испанской инквизиции, а рассказом автора, слышанным им в пятилетием возрасте от своего отца, о том, как некий православный священник, в некоем безы­мянном маленьком еврейском местечке на Украине, в дореволюционное время, в Великую Пятницу утопил в озере дядю автора, Аарона - молодого поэта, приеха­вшего на еврейскую Пасху навестить своих родственни­ков.

Это ужасное преступление, совершенное православным священником, описано с такими неправдоподобными подробностями и недоговоренностями, что мы обязаны остановить на них наше внимание и вкратце повторить рассказ автора статьи.

Согласно этому рассказу, события разворачиваются сле­дующим образом:

В Великую Пятницу местный православный священник „во время литургии“ (кстати, в Великую Пятницу литур­гии обыкновенно не бывает) возбуждает прихожан про­тив евреев, „убивших Христа", и ведет их к дому деда автора, жившего недалеко от церкви. Там он стучит в дверь своим, „посохом" и вызывает всю семью из дому. После гневной перебранки между священником и дедом, священник указывает „посохом", на дядю Аарона, и толпа приводит его на берег озера, куда сгоняется (по всей вер­оятности, другой частью прихожан) все еврейское населе­ние местечка в количестве 300 человек, и тут, к их ужасу, священник, подняв „посох"*, восклицает: „Мы приносим этого Богом отверженного еврея в качестве искупи­тельной жертвы за убитого евреями Бога нашего и Спаса Христа". После чего толпа с криком гонит дядю Аарона в озеро, пока он не скрывается с головой под водою.

* Странно, что автор три раза упоминает о посохе, в то время как посох является принадлежностью епископа, а не священника.

218

Это ужасное убийство ни в чем не повинного человека происходит на глазах 300 евреев и других жителей еврейского местечка, и ни следствия, ни суда - ни уголов­ного, ни церковного; об этом автор статьи умалчивает. Он даже не указывает года этого события и не дает названия местечка, где жил его дед. А ведь такое жуткое престу­пление, совершенное священником, даже в самом захо­лустном месте, не могло быть скрыто ни от печати, ни от церковной общественности, ни от властей - как гражданс­ких, так и духовных. Остается только предположить, что пресса, общество, власти и церковь были в сговоре, и покрывали подобное злодеяние.

Никто не станет отрицать тгого, что на юге Российской империи, на Украине и в Бессарабии, имели место еврей­ские погромы. К сожалению и стыду, они были, как были в других странах, о чем как-то не принято вспоминать и писать, только в России погромы не носили расового или религиозного характера, и следует отметить, что церковь, общество и пресса строго их осуждали. Мы допускаем возможность, что дядя Аарон мог стать жертвой погрома, но автор преподносит доверчивому читателю случай с убийством его дяди, как некое „ритуальное убийство“ во искупление вины евреев за распятие ими Христа. Случай совершенно фантастический, разве что совершивший это убийство священник неожиданно сошел с ума. Ведь, ви­димо, он до того времени мирился с тем, что „семья отве­рженных Богом евреев" жила по-соседству с православ­ной церковью, и не проявлял к ним враждебных чувств. Таким образом, поступок помешавшегося священника никак не может быть мерилом отношения православных христиан к евреям, а ведь именно на этом, выходящем из ряда вон случае, раввин Таненбаум и строит свое пред­ставление о христианах и в частности о православных.

Остается также совершенно непонятным, как при­хожане православной церкви в еврейском местечке, а раз автор называет это местечко еврейским, то по всей вероятности еврейское население там преобладало, могли согнать на публичную расправу над их единоверцем все

219

еврейское население и почему 300 человек евреев допус­тили утопить на их глазах дядю Аарона?

Все это выглядит настолько невероятным, что пока рав­вин Таненбаум не представит доказательств подлинности описанного им происшествия и не укажет точно его вре­мени и места, мы вынуждены считать его рассказ наветом на православное духовенство и православную церковь, которая, следуя евангельским заповедям, учит любви и всепрощению, не проповедует ненависти к евреям за то, „что они убили Христа". Рассказ же о публичной казни православным священником „дяди Аарона", написанный столь почтенным лицом как раввин Таненбаум и напеча­танный в таком престижном журнале как «U. S. News & World Report», может вызвать далеко идущие последствия, так как восстанавливает читателей против православной церкви, духовенства и лиц православного вероисповеда­ния.

Мы уже неоднократно осуждали разжигание националь­ного, этнического и религиозного антагонизма, так как оно отнюдь не способствует достижению взаимопонима­ния и взаимоуважения между народами и установлению мира в сердцах людей и на земле.

Мы надеемся, что достопочтенный раввин Марк Танен­баум подумает над этим, проверит свои детские воспо­минания и найдет нужным принести публичное извине­ние перед русским православным духовенством с двумя миллионами окормляемой им в Соединенных Штатах паствы.

В. Коссовскийпо поручению Главного Прав­ления Конгресса Русских Аме­риканцев.

220

НАМ ПИШУТ

Многоуважаемый г-н Редактор!

Получив выпуск № 27 «Вече», я прочел статью Л. Руба­нова о корнете Савине и нашел исключительно любопыт­ным описание бурной жизни этого прохвоста, очевидно, не лишенного некоторой врожденной привлекательности.

Меня оставила в большом смущении та часть статьи, в которой описываются взаимоотношения Савина и Вели­кого Князя Николая Константиновича.

Дело в том, что даты не сходятся.Старший сын Великого Князя Константина Николае­

вича и Великой Княгини Александры Иосифовны родил­ся в 1850 году.

Воспитание молодого Великого Князя ничем не отлича­лось от воспитания других членов Семьи.

Еще совсем молодым он связался с американской аван­тюристкой Fanni Lear, и судя по ее не особенно досто­верным воспоминаниям, изданным A. Lacroix в 1875 г. в Бельгии, он в 1873 году участвовал в Хивинской экспеди­ции.

Полагаю, что мы можем верить Fanni Lear когда она цитирует множество писем, полученных от Николая Кон­стантиновича, посланных из разных мест между февралем и июлем 1873-го года.

В конце 1874 г. Великий Князь уже присужден к ссылке в Туркестан.

С другой стороны, судя по статье Рубанова, Савин родился в 1856 г. и принял участие в Русско-Турецкой

221

войне, в ходе которой он был ранен.По возвращении с фронта Савин был замешан в „дело“

кражи икон в Мраморном Дворце.Кажется невозможным принять рассказ Рубанова.Но я себя спрашиваю, как можно обойти несогласие

дат и тем принять и рассказ Рубанова, с некоторыми ого­ворками. Конечно, Великий Князь не был невинной жертвой кражи икон, и я не верю, что он был особенно религиозный человек.

Чтобы обойти несогласие дат, не возможно ли, что Савин был ранен не в течение Русско-Турецкой войны 1877 - 1879 гг., а во время Туркестанской (Хивинской) экс­педиции 1873-го года?

Мне известны два участника обеих войн: Князь Евгений Максимилианович Романовский Герцог Лейхтен- бергский и знаменитый генерал Скобелев, в 1873 г. в чине полковника.

Нельзя исключить, что 17-летнего Савина произвели в корнеты и отправили в Хивинскую экспедицию; для того нужны были хорошие опоры в столице, и у Савина они были.

Чтобы лучше разобраться в этом вопросе, необходимо знать, какие источники Рубанов имел в своем распоряже­нии.

Вернемся теперь к жизненным „затруднениям" Вели­кого Князя Николая Константиновича.

Мои сведения только частично исходят из семейных преданий, но меня не удивляет, что в нашей семье о Николае Константиновиче говорили мало и редко.

В течение 1874 г. Николай Константинович, нуждаясь в деньгах, чтобы удовлетворить жадность своей любовни­цы, не нашел другого выхода, чем украсть иконы, или только драгоценные камни, коими эти иконы были усы­паны.

Кощунственная кража в Мраморном Дворце Великого Князя Константина Николаевича, вызвала понятное вол­нение в государственных кругах, и, вероятно, большое любопытство в светских кругах.

222

В ходе следствия Николай Константинович дал свое показание под присягой, свалив таким образом ответст­венность за кражу на совершенно невинного члена отцовского двора.

Последовало суровое наказание мнимого преступника.Немного спустя по каким-то причинам было пред­

принято дополнительное следствие. Возможно, по С. - Петербургу шли слухи и, вероятно, слишком много людей было замешано в этом деле и полиция, после очень короткого следствия, пришла к заключению, что Великий Князь Николай Константинович, не только дал ложное свидетельство, но сам был инициатором кражи, или в лучшем случае, так сказать, был „подрядчиком44 этого преступления.

В глазах Императора Александра П-го главным престу­плением была не кража икон, а ложное свидетельство, данное под присягой, и последовавшее наказание невин­ного человека.

Всякому подданному грозила бы ссылка на долгие годы на каторгу, и такое же наказание Император предписал своему племяннику, вероятно, с указанием своим преем­никам никогда не смягчать приговор. Конечно, ссылка в Ташкент - не каторга, но наказание было пожизненное, без надежды на монаршью милость.

До изгнания в Ташкент, Великий Князь был лишен шефства своего полка, был исключен из тех полков, в которых числился, а также был лишен всех военных чинов и права носить мундир. Наконец, он был подверг­нут опеке по всем административным и финансовым вопросам.

Неслыханная до тех пор суровость наказания, поразила общественное мнение, и многие, из так называемых „хорошо осведомленных44, не прекращали искать других причин опалы.

Вот главные домыслы, которые курсировали в С .- Петербургском обществе:

1. Молодой Великий Князь увлекался либеральными идеями, если даже не анархическими;

223

2. Опалой сына „наиправые круги“ хотели ударить отца, которому приписывали опасные либеральные идеи и инт­риги династического характера;

3. Николай Константинович в припадке неудержимого гнева собственноручно убил слугу;

4. Великая Княгиня Александра Иосифовна видела при­чину преступления сына в плохом примере мужа, кото­рому она приписывала любовную связь с актрисой Кузне­цовой. Прибавляли, что Великий Князь хотел затушить скандал, но Великая Княгиня для согласия поставила условие, чтобы Великий Князь (ее муж) прервал все связи с любовницей. Не решаясь на это, Константин Николае­вич и Александра Иосифовна предоставили делу идти к неизбежному концу, погубив таким образом сына.

Для развлечения С. - Петербургского общества сущест­вовали, вероятно, многие другие слухи, но они до нас не дошли.

Несмотря на все эти причудливые сказки, я не могу ничего другого видеть, чем заслуженное наказание, по­стигшее легкомысленного и безнравственного Князя Ни­колая Константиновича. Меня в некоторой степени удов­летворяет то обстоятельство, что даже в те отдаленные времена член Императорской Фамилии не мог быть без­наказанным и стоять выше закона.

Великий Князь Николай Константинович провел всю жизнь в Туркестане, где он безвыездно проживал, и где он приобрел большое имение у села Искандер, недалеко от Ташкента. В течение долгих лет Великий Князь зани­мался земледелием и увлекался орошением Голодной Степи, обновляя древние каналы.

Когда Великий Князь ожидал ссылку в Туркестан, его любовница Fanni Lear была главным образом занята спа­сением своих денег и драгоценностей, которые она, вер­оятно, приобрела традиционными средствами дам ее про­фессии.

О Николае Константиновиче она часто упоминает, но с некоторой осторожностью, считая его жертвой алчных родственников. В виде объяснения поступка Николая

224

Константиновича Fanni Lear уверяет, что он часто стра­дал припадками клептомании. Вскоре Fanni Lear покинула Россию опасаясь возможного ареста, предусмотрительно вверив в руки американского дипломата в С. - Петербурге свои деньги и драгоценности.

Fanni Lear, как ее называл Николай Константинович, в действительности называлась, насколько мне дано знать, Hatle Blacford. Она умерла в Европе, около 1885 года.

Характер Великого Князя был вспыльчивый, и был он, возможно, человек не особенно уравновешенного поведе­ния; здоровье его не было из лучших, вероятно, как пос­ледствие некоторых несдержанных увлечений юности.

Ни Император Александр II, ни его преемники никогда не выражали намерения смягчить долю Николая Констан­тиновича, которому разрешалось общаться с родственни­ками и официальными лицами лишь через своего опе­куна, которым за последнюю четверть века был его мла­дший брат, Великий Князь Константин Константинович, известный поэт под инициалами К. Р. и человек высоких нравственных качеств.

Николай Константинович умер, или был убит, в Таш­кенте в 1918 году. В одном из писем из заключения - я не имею при себе точных данных - одна из дочерей Импера­тора Николая II пишет, что в Ташкенте скончался „дядя Николай

Я придерживаюсь мнения, что он был убит.Мне было бы особенно интересно иметь более точные

сведения о Николае Константиновиче, и я надеюсь, что найдется возможность лучше определить личность этого, не особенно привлекательного, члена нашего Дома.

Многоуважаемый г-н Редактор, пользуюсь этим пись­мом, чтобы Вам послать мои наилучшие пожелания на Новый Год и поздравления к Светлому празднику Рождества Христова!

С чувством уважения,

Князь Николай Романович

225

В редакцию журнала «Вече»

Обижать - или не обижать?

В «Вече» № 27 И. Жеглов выразил досаду, что мне очень не хотелось обижать тех, с чьими утверждениями я полемизировал в «Вече» № 26. Верно, не хотелось. Ибо я считаю, что спор должен способствовать не обоюдному ожесточению, а совместному приближению к истине. Что же касается темы „еврейского экстремизма", - ее, как справедливо отмечает И. Жеглов, я не затронул, ибо предпочел бы, чтобы о своих национальных недостатках и ошибках говорили их носители (как в цитированном мною сборнике „Россия и еврейство"). Меня больше ого­рчает, когда неправильно поступаем мы сами, русские. И когда мы в своих обидах (даже справедливых), бывает, ведем себя не как представители великого народа, а как маленькая притесняемая нация, теряем чувство собствен­ного достоинства. У великого народа естественно предпо­лагать больше ответственности за свою историю и боль­ше сдержанности в предъявлении обвинений другим.

Мне кажется, что такая сдержанность - первая сту­пенька к взаимному раскаянию, которое А. Солженицын правильно предложил как единственный путь разрешения наболевших национальных проблем, коренящихся в прошлом. Хотя, конечно, раскаяние станет возможным, лишь когда в межнациональной проблематике (в том числе русско-еврейской) не останется „белых пятен". Только при откровенном обсуждении и „разминировании" прошлого можно будет в России лишить почвы любой национальный экстремизм. Но прежде публицистов должны сказать свое объективное слово историки.

Раз уж я откликнулся на тему „обижать - не обижать", не могу оставить в стороне статьи О. Бирюкова в тех же номерах журнала. Правда, о них сказать, что они „обижают" адресата, будет слишком мягко. Я имею в

226

виду статьи „Пошатнувшийся идол" в № 26 (об академике Сахарове) и „Один номер ’русской’ газеты" в № 27 (о «Русской мысли»).

Можно - и даже нужно - полемизировать с технократи­ческим видением будущего в работах Сахарова, с его западническими взглядами, можно по-разному относиться к его сегодняшней легальной позиции. (Может быть даже у кого-то есть право упрекать Сахарова с Запада за то, что он больше не бросается на амбразуру в СССР). Но ничто не дает основания для вынесенного ему О. Бирю­ковым надуманного приговора: „марксист-ленинец". Заме­чу также, что Сахаров - скромнейший человек, никогда не претендовавший на роль „идола“, а если кто и сделал из него такового - то не Сахарова в этом винить.

То же в статье о «Русской мысли». Каждый найдет, что покритиковать в этой газете - в соответствии с собст­венными представлениями о том, какой хотелось бы видеть единственную в Европе газету российской эмигра­ции. Эта единственность - достаточное основание для высказываний критики и пожеланий. Например, мне кажется, что у редакции преувеличенное представление о важности для русских читателей польских событий в такой летописной подробности. Или что некоторые самиздатские публикации отражают слишком уж субъек­тивную точку зрения их составителей (таков, например, в №3711 от 12.2.88 отчет о вечере журнала «Наш совре­менник» - можно предположить, что не все выступления там были столь беспомощными и глупыми) - вероятно, в таких случаях редакция может воспользоваться правом соответствующих оговорок. Не всегда мне кажется удачным обзор важнейших событий в стране на первых страницах, ибо положенный в его основу „негативный" принцип отбора (информация о репрессиях) не дает пол­ного представления об уникальности процессов, идущих в стране; к тому же события в ее центре, несомненно, важнее для судеб всех народов страны, чем перифе­рийные, на национальных окраинах.

Но критика должна быть аргументирована и приемлема

227

по тону - лишь тогда она может быть принята во внима­ние тем, к кому она обращена. Кроме того, в демократи­ческом обществе, где мы находимся, за любой редакцией признается право делать газету в соответствии со своей политической позицией и иерархией ценностей. Если уж спорить - то с этими ценностями, а не с тем, что кто-то осмелился их выражать. Именно этого - аргументирован­ности, терпимости и целенаправленности - О. Бирюкову, как я считаю, не удалось проявить в своей статье.

Я читаю «Русскую мысль» регулярно - сегодня она самый обширный и интересный источник информации об оппозиции в стране. Однако я ни разу не заметил в этой газете , скажем, „торжествующих сводок о том, сколько русских людей погибло в Афганистане" и „кровожадной радости" по этому поводу. Или того, что „в газете все вопросы, связанные с национально-религиозным возрож­дением, покрыты завесой молчания". Эти утверждения О. Бирюкова не соответствуют действительности. Осо­бенно удручающее впечатление оставляют те места статьи, где О. Бирюков „переходит на личности": оскор­блениями еще никогда ничего не удавалось доказать. Впрочем, аргументами типа: „в свободной Франции в церкви уже десятилетиями ходят только туристы" (?) - О. Бирюков заставляет читателя предположить, что перед нами просто очень сердитый автор, склонный к страща­нию и неоправданным преувеличениям, которые не сле­дует принимать всерьез.

Я знаю О. Бирюкова как порядочного человека, кото­рого мне тоже очень не хочется обижать этим письмом. И я сожалею, что его статьи заставляют меня высказать несогласие с ним.

Михаил Назаров

228

ГЕНЕРАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО

Альманаха «Вече»на США и Канаду

ALMANAC ’’VECHE” Р. О. Box 68 Flushing St.N. Y. 11379

Tel. (718) 651-5662

Просьба оформлять, а также продлевать подписку на „Вече” для США и Канады через Генеральное

Представительство, по указанному выше адресу.

В Генеральном Представительстве можно заказывать отдельные номера „Вече”

На складе Генерального Представительства имеется книга

„Художник и Россия”

По вопросам розничной продажи „Вече” в США и Канаде просим обращаться в Генеральное

Представительство

229

ГЕНЕРАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО

Альманаха «Вече»

на Австралию и Новую Зеландию

ALMANAC «VECHE»

Р. О. Box 312, Moonee-Ponds, 3039. Vic, Australia.

Tel. (03) 337-6880

Просьба оформлять подписку на «Вече для Австралии и Новой Зеландии

через Генеральное Представительство, по указанному выше адресу.

Стоимость подписки на 1 год (4 номера) 42.00 австралийских доллара.

Цена одного номера - 12.40 австрал. доллара.

Желающие могут получить по почте от Генерального Представительства

бесплатно пробный номер «Вече»

230

«ВЕЧЕ»Независимый русский альманах

В Европецена отдельного номера 15 нмподписка на 4 номера 50 нмВ Америке и др. заокеанских странахцена отдельного номера 9 ам. долл.подписка на 4 номера 30 ам. долл.

Пересылка простой почтой в Европе и воздушной почтой за океан включена в стоимость подписки

Цена отдельного экз. „Вече" №№ 1, 2 и 3 в Европе - 24 нм, в США и др. заокеанских странах — 14 ам. долл.Цена сдвоенного № 7—8 „Вече" — в Европе 24 нм, в США и др. заокеанских странах — 14 ам. долл.

Желаю оформить подписку на 4 номера альманаха „Вече", начиная с №.

Фамилия, и м я .........................................................

Адрес ......................................................................

Оплату произвожу почтовым переводомприложенным чеком

Заполненный талон, чек или почтовый перевод просим направлять:

RUSSISCHER NATIONALER VEREIN (RNV) е. V.

8000 Miinchen 2, Theresienstr. 118-120 (West Germany)

231

ВЕЧЕ

„ В еч е — д р е в н е - р у с с к о е с л о в о , к о т о р о е о зн а ч а ­ет н а р о д н о е с о б р а н и е , с х о д с ц е л ь ю с о в е щ а н и я ... В р у с с к и х лет о п и ся х с л о в о В . уп от ребля ет ся в т р о я к о м зн ач ен и и :

1 ) в с м ы с л е н а р о д н о г о с о б р а н и я в о о б щ е .. .2 ) в с м ы с л е с о в е щ а н и я в о о б щ е , даж е тай­

н о г о с о в е щ а н и я -з а го в о р а .. .3 ) в с м ы с л е о р га н а п ол и т и ч еск ой в л а ­

сти... ”Э н ц и к л о п е д и ч е с к и й с л о в а р ь , т. VII^ С .-П ет ер б ур г, Т и п о ­л и т о гр а ф и я И. А . Е ф р о н а , 1 8 9 2

„ В еч е (от „ вещ ат ь” — го в о р и т ь ) — н а р о д н о е с о б р а н и е в Д р е в н е й Р у с и , я в л я в ш е е с я в ы с ш и м о р га н о м власт и в н е к о т о р ы х р у с с к и х г о р о д а х 1 0 -1 5 ев... ”

Б С Э , вт орое и зд а н и е , т. 7 М о с к в а , 1 9 5 1

„ В е ч е " (о б щ е с л а в .; от старо с л а в , вет — с о в е т ), н а р о д н о е с о б р а н и е в д р е в н е й и с р .- в е к о в о й Р у с и д л я о б с у ж д е н и я о б щ и х д е л . . ."

Б С Э , третье и зд а н и е , т. 4 М о с к в а , 1 9 7 1

Издание Российского Национального Объединения в ФРГ

Herausgeber: Russischer Nationaler Verein e. V. Theresienstr. 118-120, 8000 Miinchen 2