Martin Heidegger Мартин Хайдеггер DER SATZ VOM GRUND … · 2003. 12. 13. ·...

Martin Heidegger

DER SATZ VOM GRUND

М а р т и н Х а й д е г г е р

П О Л О Ж Е Н И Е О Б О С Н О В А Н И И

П е р е в о д с н е м е ц к о г о О. А. К о в а л ь

GÜNTNER NESKE PFULLINGEN

лаборатория метафизических исследованийпри философском факультете СПбГУ

издательство "АЛЕТЕЙЯ", Санкт-Петербург

2000

ББК ЮЗ(4Г)6УДК 1(43)

Х16М. Хайдеггер.

X 16 Положение об основании. Статьи и фраг-менты / Пер. с нем., глоссарий, послесловиеО. А Коваль, предисловие Е. Ю. Сиверцева. —СПб.: Лаборатория метафизических исследова-ний философского факультета СПбГУ; Алетейя,2000. — 290 с. — («Метафизические исследо-вания. Приложение к альманаху»)

ISBN 5-89329-264-2

Цикл лекций, прочитанный Хайдеггером в 1955-56 годах, по-священ разбору простого и незначительного на первый взглядположения об основании. Хайдеггер последовательно и убеди-тельно доказывает, что это положение — «Ничего нет без осно-вания» — является высочайшим основоположением всякогомышления и представления и предопределяет всю историю за-падноевропейской философии, а вместе с ней и пути развитиятехнической цивилизации. Хайдеггер методично прослеживаеттрансформации, которые претерпевает это положение начинаяс того, как в латентном виде оно было выдвинуто Аристотелем,до его ясной и категоричной формулировки, впервые осуществ-ленной Лейбницем. Хайдеггер устанавливает, что, говоря об осно-вании, это положение одновременно, хотя и неявным образом, ново всех без исключения случаях, говорит о бытии. Поэтому поло-жение об основании приобретает большое значение для прояс-нения вопроса о бытии, всегда находившегося в центре внима-ния Хайдеггера, полагавшего, что этот вопрос представляет собойединственную, по сути дела, философскую тему, которая, одна-ко, ускользнула из поля зрения традиционной метафизики и по-тому в наше время должна быть продумана заново.

Сборник включает также небольшие тексты и фрагменты работХайдеггера, относящиеся к различным периодам его творчества.

Книга адресована широкому кругу читателей, интересующихсякак историей философии вообще, так и важнейшими направле-ниями и тенденциями философии XX века.

ISBN 5-89329-078-Х

» 7 8 5 8 9 3 | | 2 9 0 7 8 3

Verlag Günther Neske in Pfullingen, 1957 r.лаборатория метафизических исследованийпри философском факультете СПбГУ,1999г.Издательство «Алетейя» [СПб], 1999 г.

С о д е р ж а н и е

предисловие 7

положение об основании 17

первая лекция 20вторая лекция 32третья лекция 44

четвертая лекция 57пятая лекция 67

шестая лекция 80седьмая лекция 94восьмая лекция 107девятая лекция 119десятая лекция 131

одиннадцатая лекция 145двенадцатая лекция 159тринадцатая лекция 173

доклад 1 91

глоссарий 214от переводчика 224

статьи и фрагменты 229

богиня "Истина"Парменид, I, 22-32 231

стихотворение 239отсутствие святых имен 251

основные проблемыфеноменологии 256

что такое история философии? 287

Предисловие

Данный сборник включает в себя работу Мартина

Хайдеггера «Положение об основании», а также неболь-

шие тексты и фрагменты работ Мартина Хайдеггера вразные времена опубликованные в альманахе «Метафи-

зические исследования»1.Редколлегия сборника имела целью собрать под одной

обложкой хайдеггеровские произведения, относящиеся ко

всем основным периодам творчества философа. Выбор оп-

ределялся и еще одним обстоятельством — а именно стрем-

лением дать возможность познакомиться с хайдеггеровс-

кой мыслью читателю, еще только начинающему свой путь

в философии, причем желающему освоить прежде всегоидейные течения XX века.

Именно такому читателю адресовано предисловие к

сборнику, в котором мы пытаемся дать краткий очерк фи-

лософских направлений, более всего повлиявших на ста-новление мысли Мартина Хайдеггера.

Из всего многообразия способов философствования

трудно выделить направление, оказавшее на Хайдег-

гера наибольшее влияние. Сам по себе отбор этих на-

правлений уже представляет серьезную научную пробле-

му. Мы не будем пытаться ее решать и рассмотрим те фи-лософские течения, которые предлагает уже сложившееся«хайдеггероведение».

Работы, j>aHee опубликованные в альманахе, оставлены в ори-гинальной редакции переводчиков.

8 П р е д и с л о в и е

Обычно речь идет о четырех «источниках» — это фено-менология, неокантианство, академическая философияжизни и диалектическая теология.

Основатель феноменологии как самостоятельного фи-лософского учения — немецкий мыслитель Эдмунд Гус-серль (1859-1938). Своей сверхзадачей Гуссерль считаетпридание философии статуса строгой науки. Он ищетпуть, позволяющий объединить логичность и точностьвыводов науки со специфичностью философской мысли. Ноэто ни в коем случае не должно быть копированием есте-ственнонаучных методов, «...философия лежит в совершен-но новом измерении, она требует совершенно нового исход-ного пункта и совершенно нового метода, который прин-ципиально отличает ее от любой «естественной» науки»2.Таким совершенно новым исходным пунктом становитсячистое сознание, а новым методом — метод «освобождения»сознания от всего того, что, по мнению Гуссерля, созна-нию не свойственно. «Трансцендентальное сознание явля-ется абсолютным бытием, по отношению к которому всеостальное не более чем коррелят»3. И далее: ««Феномено-логическо-кинетический метод исследования» позволяетпоказать, что различные регионы реальности (материаль-ная вещь, тело, душа) коррелятивны основным видам ап-перцепции сознания»4. Сознание должно исключить изсебя все, являющееся, с точки зрения Гуссерля, трансцен-дентным сознанию. «Первая ступень ясности только такая:реально имманентное или, что здесь означает то же самое,адекватно само собой данное, есть несомненно то, что ядолжен употреблять. Трансцендентное (а не реально им-манентное) я использовать не могу, таким образом, я дол-жен осуществить феноменологическую «редукцию», и ис-ключение всех трансцендентных осадков»5. О редукцииречь впереди, сейчас немного о способе бытия трансцен-

2 Husserl E. Die Idee der Phänomenologie. Fünf Vorlesungen i/ Husserliana.Bd. П. Haag, 1958. S. 24.3 Философия Э. Гуссерля и ее критика. Реферативный сборник.1983. ИНИОН, с. 103.

4 Там же. С.111.5 Husserliana. Bd. П. S. 35.

П р е д и с л о в и е

дентного относительно познания: «Мне не ясно, как по-знание может встретить транеценденцию... То, чего я хочу,есть ясность, я хочу понять возможность этой встречи»6.Собственно, вопрос заключается в следующем — как встре-чаются само собой данное, имманентное, несомненное, тоесть познающее сознание и нечто внесознательное. Вопросэтот, для философии далеко не новый, в работах Гуссерляприобретает не совсем традиционное звучание. Само по-знание не рассматривается как процесс получения новыхсведений о некотором, внешнем познанию, бытии. Позна-ние есть чистый феномен познания. Означает это не толь-ко отсутствие принципиального отличия познания от по-знаваемого, но и то, что познание есть событие, пережи-вание познающего. Редукционный метод и осуществляет-ся как очищение события познания. Гуссерль спрашива-ет: «...как могу я, этот человек, встретить в моих пережи-ваниях (Erlebnissen) бытие в себе, около меня, снаружименя, вне меня и т.п., на место этого, с самого начала мно-гозначного и вследствие своей трансцендентной нагружен-ное™ разноцветного (schillerden) комплексного вопроса,выступает сейчас чистый основной вопрос: как может чис-тый феномен познания что-то встретить, что ему не имма-нентно, как может абсолютная самоданность познания ка-саться несамоданности и как следует это касание пони-мать?»7. Последовательно проведенная редукция (а имен-но о ней мы сейчас и говорим) должна, в результате, при-вести к чистому феномену, к чистой абсолютной данностисознания. «Каждому психическому переживанию соответ-ствует, таким образом, на пути феноменологической ре-дукции чистый феномен, его имманентная суть (взятая еди-нично), выставленная как абсолютная данность».

Идеей познания как события-переживания, в явномвиде впервые сформулированной Гуссерлем, будет серьез-но заниматься Хайдеггер. Но не только это заимствуетхайдеггеровская онтология из феноменологии. Стремясьразработать всеохватывающее учение, Гуссерль приходит

' Ibid., S. 5-6.7 Husserliana. Bd. П. S. 7.


к необходимости рассмотрения предметности с точки зре-ния единства прошлого и настоящего, единства измененияи сохранения. Здесь феноменологию интересует: что явля-ется определяющим — предметное изменяющееся или фено-мен изменения. «И снова разделяется здесь, с одной сторо-ны, соответствующее предметное, которое есть и было, ко-торое продолжается и изменяется, и с другой стороны, со-ответствующий феномен настоящего и прошлого, феномендлительности и изменения, который есть соответственносейчас — и в своем отображении, которое его содержит, ив своем постоянном изменении, которое познает само сей-час, приводит к явлению и представлению временное бы-тие. Предметное не есть реальная часть феномена, в своейвременности оно имеет нечто, что даже не позволяет найтисебя и себя в этом растворить, и, однако, оно себя консти-туирует в феномене»8.

Мы немного отвлеклись от разговора о редукции. Поравернуться к этой теме. Основная задача феноменологичес-кой редукции — проникновение к «чистому» феномену, ко-торый представляет собой имманентную сознанию, непосред-ственную и абсолютно данную предметность, существую-щую до всякого восприятия. Состоит феноменологическаяредукция в «вынесении за скобки» всего того, что вообщеудается исключить, в определенном смысле проигнориро-вать, не получая в итоге «пустоты». В качестве пределафеноменологической редукции Гуссерль признает «данныевпечатления». В процессе осуществления феноменологичес-кой редукции «за скобками» остаются акт постижения,предпосылки, даже интенциональность сознания... Редук-ция затрагивает все содержание предметного мира, вклю-чая и «психическую природу». То есть и Я как личность,как «часть мира», как человеческого субъекта. Значит, ос-тающееся в Я после редукции есть «абсолютное сознание,неотличимое... от его содержания; сознание, для которогоне имеет смысла различение возможного и действительно-го, настоящего, прошлого и будущего»9.8 Husserliana. Bd. П. S. 68.' Зотов А.Ф. Феноменология Э. Гуссерля \\ Зотов А.Ф., МельвильЮ.К. Западная философия XX века. М., 1994. С. 231-232.

П р е д и с л о в и е 11

Редукцией, и всем, с ней связанным, пытался занимать-ся и Хайдеггер. Получилось у него вот что. Если из созна-ния редукционным путем последовательно удалять конк-ретное содержание, то оно станет, скорее всего, бессодер-жательным, ничем. Но как это ничто может стать содер-жанием сознания? Стать оно должно, если пользоватьсягуссерлевским термином, горизонтом. Горизонтом созна-ния, который только и делает сознание понимающим. Тосеть Хайдеггер считает, что сознание, «оттолкнувшись» отничто, поняв его как свой горизонт, должно «возвратиться»к себе — и любое самопонимание сознания возможно толь-ко на основе ничто10.

Таким образом, Хайдеггер как бы «меняет направле-ние» гуссерлевской мысли. Он идет не от понимающегосознания к бессодержательности, а наоборот, от ничего кпонимающему сознанию.

Еще одним философским направлением, знакомство скоторым не прошло для Хайдеггера бесследно, было нео-кантианство, конкретно — неокантианство Фрайбургс-кой школы (В. Виндельбандт (1848-1915), Г. Риккерт (1863-1936)). Основная проблематика фрайбуржцев — методо-логия гуманитарных наук.

Гуманитарные науки («науки о духе») принципиаль-но отличаются от естествознания («наук о природе»). Аразличие методологий обусловлено тем, что человеческоемышление осуществляется в категориях общего и единич-ного, и ничего среднего, никакого перехода (тем более,сведения одного к другому) нет.

Категория общего воплощается в естественно-научноммышлении, категория единичного — в гуманитарно-на-учном мышлении.

Таким образом, любое историческое событие индиви-дуально, оно не может быть изучено путем подведения егопод заранее открытые законы. Вообще индивидуальноесобытие должно не столько изучаться, сколько понимать-ся («переживаться»). Понять можно не само событие, а че-ловека, действующего в этом событии. То есть исследова-

" См.: HeideggerM. Sein und Zeit. Tübingen, 1957, S. 260.


тель, претендующий на понимание человеческого бытиядолжен (по возможности) пережить чувства, настроения,цели человека, действующего определенным образом вопределенной ситуации. Результат этого переживаниядолжен быть выражен на общепонятном языке.

Фрайбургское неокантианство пытается создать все-общую методологию раскрывания индивидуального со-бытия, при этом используя терминологию и способы мыш-ления, сложившиеся в традиционном европейском рацио-нализме. Тем же путем пытается идти и так называемая«академическая философия жизни» — еще одно направле-ние европейской мысли, которое серьезно повлияло на фи-лософию М. Хайдеггера.

Если говорить о конкретных личностях, то здесь следу-ет назвать такие имена: Вильгельм Дильтей (1833-1911),Георг Зиммель (1858-1918), Йорк фон Вартенгурт (графЙорк (1850-1900)), Освальд Шпенглер (1880-1936), ЛюдвигКлагес (1872-1956). В принципиальных вопросах филосо-фия жизни во многом сходна с неокантианством — такжесчитается, что в «науках о духе» невозможно применениеобъективирующих методов естественных наук, любое со-бытие человеческой жизни не «объясняется», а «пережива-ется» и тому подобное.

Но трактовка «переживания» несколько отличается отнеокантианской. Если для неокантианства анализ инди-видуального события является актом осуществления объек-тивного научного анализа, то для «философии жизни»сами эти акты (направленные прежде всего на событияпрошлого и на тексты, в прошлом созданные) являютсямоментами формирования и осуществления настоящего. Тосеть анализ того, что было, является созиданием того, чтоесть (щюшлое как таковое все равно не реконструируешь,но нa£тoятдeeJфop_ми£yетcя реконструированием прошло-го). ~ — —

Анализом-созиданием конституируется так называе-мый «внутренний опыт». Внутренний опыт не может бытьпостигнут рационально, он может быть только «понят». По-нимание четко отделяется от объяснения. Объяснение приме-


няется в естественных науках и призвано ответить на воп-рос «почему»,^какая причина». Объяснение,.—, процедурастрого рациональная. Сам процесс объяснения, структу-ра объяснения, закономерности объяснения также могутрационально осмысляться.

Понимание ничего не объясняет. Понимание — этопроникновение в духовный мир другого человека (в его на-дежды, желания, чаяния, страхи, смыслы и тому подобное).Прежде всего понимание должно дать возможность вчув-ствоваться, вжиться, «войти» в систему смыслов, носите-лями которых являются предметы, события, другие люди.

Начинается понимание с акта переживания, котороеразвивается до ^осмысления. Смыслы и порождающие ихпереживания заставляют систематизировать получаемуюинформацию (по материальным отличиям, по ценностям,по иерархии). Систематизированная информация выража-ется в языке. В отличие от объяснения, понимание не мо-жет быть направлено на самое себя — понять пониманиенельзя. Тем более нельзя понимание объяснить.

Своей трактовкой понимания и его роли в бытии че-ловека «академическая философия жизни» практически по-рывает с традицией европейского рационализма и откры-вает путь для введения в «философский оборот» катего-рий, которые ранее применялись в областях знания, с фи-лософией связанных, но все же, впрямую философией неявляющихся. Речь идет о таких категориях как надежда,желание, вина, забота, отчаяние, страх, смерть и тому по-добных. "̂ °

Последние три категории были предметом пристальноговнимания еще одного примечательного направления ев-ропейской мысли — диалектической теологии.

Историю диалектической теологии принято начинатьс 1919 года, когда вышла программная работа Карла Бар-та «Послание к римлянам. Комментарий к посланию апо-стола Павла к римлянам». В 1932 году был создан печат-ный орган нового направления — журнал «Zwischen denleiten» («Между временами»). Просуществовал журналдесять лет — до 1933 года.


Почему теология диалектическая? В самом общем планеможно сказать, что Бог утверждается через отрицание. От-рицаний выделяется два — формальное и онтологическое.

Формально отрицается Бог, присутствующий в ре-лигии — религия вообще порочна, ибо она стремится свя-

зать Бога, «не-наглядного» и «не-вещного» по своей при-роде, с миром человеческого интеллекта — и наглядного,и вещного. И потому религия — не связь с Богом, а созда-ние мистифицированного образа человека.

Онтологическое отрицание — это отрицание коммуни-кации Бога с чем-либо сущим, полагание абсолютнойтрансценденции божественного. Бог трансцендентен не втом смысле, что он есть бытие за пределами всего доступ-ного мысли, а трансцендентен как отрицание всего, небы-тие всего: конкретной вещи, явления, человека, мира в це-лом. Восприятие Бога — это не наблюдение, не интуитив-ное чувство, а переживание предельного предела, абсолют-ного ничто, прекращения цепи превращений. Человек иверить начинает, только ощутив себя предстоящим передабсолютным ничто.

Теперь немного подробнее о конкретных личностях.Карл Барт (1886-1968) предполагает следующее. Бытиечеловека осуществляется в абсурдном и хаотичном мире.который не может дать никакой опоры. Человек пребыва-ет в абсолютной власти произвола, он заброшен в мирхаоса и абсурда, туда, где все обречено на небытие: вещи,процессы, сам человек. И именно осознание этого небытиянаводит человека на мысль об истинном бытии. Бог какнебытие всех вещей оказывается их истинным бытием.

Очевидно, здесь мы имеем дело с экстремализацией ев-ропейской традиции поиска предельного основания, веч-ного, безусловного и неизменного. Пределом безусловно-сти и неизменности как раз и может являться ничто. Но «не-бытийность» человека не только приводит последнего кБогу, но и разделяет Бога и человека, полагает междуними непроходимую границу — человек не может выйтиза пределы своей конечности и войти в пределы божествен-ного бытия. Между Богом и человеком существует непре-


одолимая дистанция, определяемая смертностью человека.И коль скоро эта дистанция существует, — Бог не доказы-вает свое бытие при помощи рационально-логических ме-тодов — человек должен выбирать Бога. Выбирать, а непознавать, вычислять, обосновывать и тому подобное.Поэтому христианская вера «всегда заново есть скачок внеизвестное, в темное, в пустоту»11.

В чем суть самой религиозной веры по Барту, мы раз-бирать не будем — ибо это уже тема специального иссле-дования — а перейдем к идеям еще одного теоретика диа-лектической теологии — Р. Бультману (1884-1976). Эталичность тем более интересна, что в 20-х годах Бультмани Хайдеггер преподавали в Марбургском университете иимели возможность обмениваться идеями.

Бультман, как и Барт, ищет новые пути истолкованиябытия человека. Такой поиск приводит его к необходимо-сти отказа от терминов «сущность», «природа»" и к при-нятию в качестве основных таких категорий как жизнен-ная ситуация, выбор, возможность. Человек — «истори-ческое существо», он постоянно находится в неповтори-мых жизненных ситуациях и осуществляет себя, выбираясамого себя как свою изначальную возможность. Ситуа-ции, в которых осуществляется выбор, непредсказуемы,открыты. Но непредсказуемость и открытость как таковыене осознаются человеком до тех пор, пока он не возвра-титася к своей изначальной сути. Но возвращение к нейпроисходит опять же «при помощи» непредсказуемости иоткрытости. Которые осознаются как беспокойство и тре-вога. Главным предметом, главной «целью» беспокойстваи тревоги является конечное событие человеческой жизни

смерть. И подлинное свое бытие осознается человекомпри осознании им своей конечности. Бог живет лишь по-стольку, поскольку человек умирает.

Конечность как таковая всегда представляла инте-рес для диалектической теологии. Ей уделяет много вни-мания последний персонаж нашего краткого очеркаПауль Тиллих

» BarthK. Der Römerbrief. München, 1922, S. 35.см.: Исаев С.А. Теология смерти. М., 1991. С. 172.


Суть человеческого бытия, по Тиллиху, — существо-вание на грани конечного и бесконечного. Предстоя не-бытию, человек испытывает страх. Но страх не эмоцио-нальный, а экзистенциальный. Этот страх приводит к осоз-нанию бесконечности и осознанию себя как предстоящегоэтой бесконечности. «Небытие угрожает бытийному само-утверждению человека относительным образом в формесудьбы, абсолютным в форме смерти. Небытие угрожаетдуховному самоутверждению человека относительнымобразом в форме пустоты, абсолютным в форме бессмыс-ленности. Небытие угрожает моральному самоутвержде-нию человека относительным образом в форме вины, абсо-лютным в форме осуждения ("проклятия"). Обнаружениеэтой троякой угрозы — страх»".

Сущность человека двояка — предстояние бесконечно-сти и заброшенность в выбор. Человеку предстоят утратывсего и вся, человек предстоит утратам всего и вся. Крометого, человек обязан выбирать. Он «обречен» на выбор,«заброшен» в выбор. Человек живет, выбирая свои воз-можности и выбирая себя в них.

Предстояние бесконечности и заброшенность в выборсуть источники экзистенциального страха. Этот же страх,со своей стороны, позволяет осознать их как таковые.

Краткий обзор идейных течений, сформировавшихсяна заре XX века не может служить исчерпывающим введе-нием в философию Мартина Хайдеггера не столько в силусвоей краткости, сколько в силу масштабности мыслифрайбургского профессора. Но, еще раз повторим, обзорадресован читателю, только начинающему свое знаком-

ство с внерационалистической традицией в современнойевропейской философии. Надеемся, что внимательное чте-ние текстов Хайдеггера углубит интерес к экзистенциаль-ному философствованию, к его истории и современномусостоянию.

М а р т и н Х а й д е г г е р

П О Л О Ж Е Н И Е О Б О С Н О В А Н И И

Евгений Сиверцев, 1999

13 Тиллих П. Теология культуры. М., 1995 С 33

Содержащиеся здесь мысли, касающиеся положе-ния об основании, входят в более широкий круг попы-ток, изображение которого требует иных форм.

Текст лекций (прочитанных в течение зимнего се-местра 1955-1956 гг. во Фрайбургском университете)сохранен без изменений с намерением повторить самход мысли.

Доклад был сделан 25-го мая 1956 года в Клубегорода Бремена, а затем, 24-го октября 1956 года вВенском университете.

То, что не входило в доклад, и дополнительные ука-зания заключены в квадратные скобки.

Фрайбург-Брейсгау, март 1957 года

П е р в а я л е к ц и я

Положение об основании гласит: Nihil est sine ratione.Это переводят так: «Ничего нет без основания». То, чтовысказывает это положение, очевидно. Очевидное понят-но нам, и именно сразу. Наш рассудок обычно совсем неутруждает себя тем, чтобы понять положение об основа-нии. На чем это покоится? На том, что сам человеческийрассудок везде и всегда, где он деятелен, тотчас высматри-вает основание, исходя из которого то, что встречается ему,таково, каково оно есть. Рассудок высматривает основа-ние, поскольку сам он, именно ̂ рассудок, требует гпжвести

^снования. Рассудок настаивает на об^основании (Be-gründung) своих высказываний и своих утверждений. Лишьобоснованные высказывания понятны и доступны рассуд-ку. Между тем, рассудок не только требует оснований длясвоих высказываний, но и само человеческое представле-ние уже высматривает основания, если оно занимается тем,о чем только впоследствии должны быть сделаны выска-зывания. Человеческое представление во всем том, чем оноокружено и чем затрагивается, стремится к основаниям, ча-сто лишь к наиболее близким, порой к отстоящим несколь-ко дальше, но, в конечном итоге, к первым и последнимоснованиям. Это стремление к основаниям наполняет че-ловеческое представление еще до того, как оно начинаетзаниматься обосновыванием высказываний. Господству-ющее всюду стремление к основаниям требует проникно-вения в суть всего встречающегося.

Любое проникновение-в-суть и об-основывание (in allemEr-gründen und Be-gründen) ведет нас к основанию. Не осоз-

П о л о ж е н и е о б о с н о в а н и и 21

навая того, мы всегда каким-либо образом обращены, при-

званы к тому, чтобы принимать во внимание основания и

основание.Мы в нашем поведении и представлении оказываемся

на пути к основанию, как будто это происходит само со-бой. Положение об основании словно бы постоянно зву-чит у нас в ушах: Nihil est sine ratione. «Ничего нет без ос-нования». В нашем поведении всегда учитывается то, чтоговорит положение об основании.

Тогда неудивительно и следующее: везде, где челове-

ческое представление действует не только интуитивно, нои обдуманно, и ему со временем открывается тот факт, что

оно следует за тем, что только позднее специально выска-жет предполагаемое положение об основании. Это (то, чточеловек есть то, что он есть благодаря положению об осно-

вании) с трудом им осознается.Поскольку человеческое представление вспоминает о

том, что оно тем или иным образом везде проникает в сутьи все обосновывает, положение об основании звучит в немкак мотив его поведения. Мы осмотрительно говорим: «По-ложение об основании звучит». Оно высказывается совсемне так легко и само собой понятно, как это можно было быпредположить на основании его содержания. Даже там,где человеческое представление доходит до осмыслениятого, как оно само осуществляется, и поддерживает этоосмысление, даже там, где это осмысление поднимается дотого, что с давних пор называется греческим словом<piXoaocpi'a, даже в философии положение об основании втечение долгого времени лишь только звучало. Понадо-бятся столетия, прежде чем положение об основании в ра-нее упомянутой короткой формулировке будет высказанов качестве положения. В таком виде оно сформулированона латыни. В этой формулировке положение об основаниивпервые получено и разобрано особо в рамках того осмыс-ления, которым мы, начиная с семнадцатого века, обяза-ны Лейбницу (ср. Couturat, Opuscules et fragments medits deLeibniz, Paris 1903, p. 515).

22 М а р т и н Х а й д е г г е р

Философия, хотя и изменяясь, господствует на Западеуже с шестого столетия до Рождества Христова. Соответ-ственно прошло две тысячи лет, прежде чем западноевро-пейское мышление смогло найти и выдвинуть простое по-ложение об основании.

Как странно, что такое понятное положение, котороеневысказанным образом повсюду руководит всяким чело-веческим представлением и поведением, потребовало такмного столетий для того, чтобы быть специально выска-занным в этой формулировке в качестве положения. Но ещеболее странно то, что мы все еще не удивляемся тому, какмедленно обнаруживается положение об основании. Тодлительное время, которое оно потребовало для этого, мож-но было бы назвать его инкубационным периодом: дветысячи триста лет для формулирования этого простогоположения. Где так долго спало положение об основаниии как ему могло присниться то, что еще не было продума-но в нем самом? Сейчас еще не наступил нужный моментдля того, чтобы задуматься над этим. По всей вероятнос-ти, сейчас и мы не до конца проснулись, чтобы быть гото-выми к тому странному, что объявит о себе, когда мы впер-вые начнем как следует обращать внимание на необычай-но долгий инкубационный период положения об основании.

Прежде всего, мы не находим в этом ничего волнующе-го. Подобающая формулировка положения не могла бытьнайдена в течение долгого времени. А когда положениебыло высказано, в самом ходе мышления, по-видимому, неизменилось ничего существенного. Следовательно, к чемуудивляться странной истории положения об основании?Не нужно обманывать себя. Положение об основании и егоистория совершенно не побуждают нас к тому, чтобы доль-ше на этом останавливаться. Для этого у нас есть многочего другого, что нас волнует, например, открытие новыхэлементов в естественных науках или изобретение часовновой конструкции, которые дадут возможность вычис-лить возраст Земли; к примеру, книга «О богах, гробни-цах и ученых»; или доклад о конструкции космическогокорабля.


Но положение об основании: это столь понятное выска-зывание и столь же понятная короткая формулировка — немогли быть найдены в течение столь долгого времени! По-чему же нас совершенно не касается то, что нас сбивает спути? Почему? Ответ: потому что наше отношение к по-нятному и наиболее близкому с давних пор является при*•"• ^ - _тупленным и смутным. Ведь путь к близкому для нас, лю-дей^ в любые времена самый длинный и поэтому самый

трудный. "'Потому-то мы едва ли догадываемся о том, как близко

к нам находится то, о чем говорит положение об основа-нии. Нет никакого чуда в том, что нас ничуть не касаетсято, что можно было бы назвать странной историей этого

положения.Зачем мы тогда вообще должны заботиться о таких пу-

стых положениях, как положение об основании? Ведь онопустое, потому что в нем не существует ничего наглядно-го, того, что можно было бы увидеть, ничего, что можнобыло бы схватить рукой, и даже ничего, что можно былобы постичь рассудком. Мы перестаем иметь дело с положе-нием об основании, едва услышав его. И все-таки, пожа-луй, положение об основании — самое загадочное из всехположений, которые только возможны. Если это так, тобыло бы хорошо, если бы мы обращались с ним более внима-тельно, чем до сих пор. Если мы готовы к этому, то необходи-мо только один раз внимательно вслушаться в то, что гово-рит положение и в то, как оно говорит то, что высказывает.

Nihil est sine ratione. «Ничего нет без основания». Ниче-го, т.е. здесь имеется в виду: ничто из всего того, что каким-либо образом существует, не существует без основания. Вэтой формулировке положения об основании сразу броса-ется в глаза то, что оно содержит два отрицания: Nihil —sine; ничего — без. Двойное отрицание дает в итоге одноутверждение: ничто из того, что как-либо существует, несуществует без основания. Это означает, что любое суще-ствующее, всякое как-либо сущее имеет основание. В ла-тинской формулировке это звучит так: опте ens habetrationem.


Обыкновенно мы как в том, что касается вещей, таки в отношении языка, предпочитаем утверждающую фор-му положения отрицающей. В здесь приведенной форму-лировке положения об основании дело обстоит иначе.Каким образом?

Утверждающее высказывание «Всякое сущее имеет ос-нование» звучит как констатация. Оно отмечает, что лю-бое сущее снабжено основанием. Констатацию можно про-верить при помощи того, соответствует ли действительно-сти установленное и насколько. Можем ли мы теперь пере-проверить, имеет ли основание любое сущее? Чтобы про-вести дополнительную проверку, мы должны были бы вся-кое сущее, которое когда-либо и где-либо есть, было и бу-дет, поместить перед собой, чтобы затем посмотреть, какимобразом оно имеет при себе основание для себя. Такая до-полнительная проверка человеку не доступна. В любой мо-мент нам известны лишь секторы различных сфер сущего,да и их-то мы знаем далеко не во всех отношениях, а толькоих отдельные слои и определенные уровни. Наша констата-ция «Любое сущее имеет основание» находится, так ска-зать, в шатком положении. Даже если мы допустим, что всостоянии проверить все действительно сущее на предметтого, имеет ли оно основание, то все еще остается откры-тым поле того, чего в действительности нет, и что все-таки,поскольку оно возможно, существует. Хотя это возможное,возможным образом сущее (dieses Mögliche, das möglicher-weise Seiende) относится к сущему в более широком смыслеи имеет некое основание своей возможности. Но кто можетпозволить себе хоть сколько-нибудь окинуть взглядом всето, что возможно и возможным образом действительно?

Между тем, кто-нибудь вероятно уже сказал себе, чтоположение об основании в формулировке «Любое сущееимеет основание» вовсе не является лишь голой констата-цией, а потому оно и не нуждается в том способе перепро-верки, что обычная констатация. Если бы положение обосновании было лишь констатирующим положением, то вуточненной формулировке оно должно было бы гласить:«Любое сущее, насколько оно до сих пор могло быть на-


блюдаемо, имеет основание». Однако же положение об ос-новании значит больше, а именно то, что в общем, т.е. какправило, любое сущее имеет какое-либо основание длятого, чтобы существовать и чтобы существовать так, каконо существует. Однако насколько действенно это прави-ло? Действенность правила едва ли легче перепроверить,чем правильность констатации. Кроме того, бывают ис-ключения из правил. Однако положение об основаниипросто говорит: «Любое сущее имеет основание». То, чтоустанавливает положение, оно устанавливает в качестветого, у чего не может быть исключений. Положение об ос-новании не является ни констатацией, ни правилом. То,что оно устанавливает, оно устанавливает как нечто не-обходимое. Оно выговаривает это посредством двойногоотрицания — «ничего... без» — в качестве чего-то не-из-бежного (Un-umgängliches).

Отрицающая форма положения говорит более ясно, чемутверждающая. Надлежащим образом последняя должнагласить: «Любое сущее с необходимостью имеет основание».Однако какого рода эта необходимость? На чем она покоит-ся? На чем основывается положение об основании? Вчем_само_.положение об основании имеет свое основание? Спрашиваятаким образом, мы задеваем уже каверзность и необъясни-мость этого положения. Правда, загадочность положенияоб основании можно, не встречая особого сопротивления,устранить одним ударом. Себя подстраховывают тем. чтото, что высказывает положение, непосредственно очевид-но; оно вовсе не нуждается ни в дополнительной провер-ке, ни в доказательстве. Именно перед лицом таких поло-жений философия наиболее охотно склонаехсд к тому^что_-бы апеллировать к непосредственно очевидному. Однакоже никто не отваживался утверждать, что положение об ос-новании безоговорочно является непосредственно очевид-ным в том, что оно высказывает. Для того, чтобы нечтостало очевидным и, значит, засветилось, должен_прол1гть-9J именно некий свет. Сияние этого света — решающееусловие того, что сказанное в положении светится такимобразом, что легко схватывается нами, становится для насочевидным.


Тогда в каком свете положение об основании являетсяочевидным положением? Какой свет требуется положению.чтобы оно засветилось? Видим ли мы этот свет? И если мыего видим, то не опасно ли всегда видеть в свете? По-види-мому, мы сможем найти свет, при котором положение обосновании становится очевидным, лишь тогда, когда вы-ясним, к какому роду положений относится это положе-ние об основании?

О положенческом характере положения об основании

уже кое-что было упомянуто. Мы различили отрицающую

и утверждающую формы его формулировки. Иные найдут,

что мы уже достаточно говорили о форме этого положе-

ния, что, должно быть, настало время без дальнейших про-

волочек подробно остановиться на содержании положенияоб основании. Начнут утверждать, что рассмотрение фор-

мы положений принадлежит грамматике и логике.Эта точка зрения, вероятно, имеет право на существо-

вание. Она даже правомерна везде, где речь идет о выска-зываниях и положениях, в которых важно исключительносодержание положения, а прежде него то, к чему относит-ся само содержание положения. Это имеет место во всех выс-казываниях, которые продиктованы нашими соображени-ями, планами, разбирательствами и расчетами. Тот же са-мый стиль высказываний обнаруживают и рассмотрениеи исследование (das Betrachten und Forschen) наук. Они ссы-лаются непосредственно на данную предметную область.Даже там, где науки специально включают соответству-ющую отнесенность к своему предмету в научно-методи-ческие расчеты, отношение к предмету представляется какнечто непосредственно данное. Это имеет силу даже в та-ких сферах, где отношение познающего субъекта к объек-ту существенно изменяется, как, например, в современнойатомной физике. Пока лишь мимоходом задевается тотфакт, что в современной атомной физике готовится пере-мена, касающаяся отнесенности к предметам, перемена, ко-торая в русле современной техники повлечет за собой из-менения в целом в способе представления человека.


Однако и этот изменившийся род представления и под-чиняющиеся ему высказывания все еще остаются разоб-щенными из-за некой пропасти в способе сказывания, ко-торый запирает в себе положение об основании. Это по-ложение в отношении его характера ни разу не удалосьвернуть на плоскость употребительных положений, илидаже на плоскость научных положений. Правда, на пер-вый взгляд и при первом прослушивании это положениеничем не отличается от всех других положений: «Любоесущее с необходимостью имеет основание». «У любого де-рева есть корни». «Пять плюс семь равняется двенадцати».«Гете умер в 1832 году». «Перелетные птицы осенью от-правляются на юг».

Вышеуказанные положения в общих чертах граммати-чески выстроены одним и тем же способом. Это простые выс-казывания. В этом отношении мы прежде всего и услыша-ли положение об основании. До тех пор, пока это отноше-ние удерживается в качестве единственного, служащегомерилом отношения, мы не сможем освободить положениеоб основании из округи этой положенческой формы.

Только то, что устанавливает положение об основаниии как оно это устанавливает, способ, благодаря которо-му оно, мысля строго, и есть положение, не позволяет срав-нивать его со всеми другими положениями. Мы утвержда-ем это. В случае, если это утверждение истинно, оно ужесейчас указывает на сомнение, касающееся того, являетсяли положение об основании вообще положением в смыслеграмматически понятного высказывания. Предполагает-ся, что то, что оно говорит и как оно это говорит, моглобы привести нас к совершенно другому способу сказыва-ния. Поэтому мы уже сейчас, при первой зондирующейПопытке разобрать положение об основании, должны бо-лее отчетливо, хотя и все еще достаточно грубо, указатьна его характерную особенность. Прежде это означало,что положение об основании не содержит в себе никакойголой констатации, что оно высказывает не только некоеПравило, допускающее исключения. Положение говорит


нечто, что с необходимостью обстоит таким образом, каконо обстоит: «Любое и все сущее с необходимостью имеетоснование». Положение говорит нечто такое, от чего мыне можем уклониться. Положение говорит нечто обязатель-ное. Положение высказывает, как мы обычно говорим,нечто основополагающее (etwas Grundsätzliches). Положе-ние об основании есть основоположение. Пожалуй, мымогли бы зайти даже еще дальше в своем утверждении исказать: «Положение об основании есть основоположениевсех основоположений». Это указание едва заметным уда-ром отсылает нас к той загадочности, которая открывает-ся в этом положении и, значит, в том, что оно говорит.

Утверждение, касающееся того, что положение об осно-вании является каким-то основоположением, предполагаетпрежде всего то, что положение об основании не является ос-новоположением наряду с большинством других, и что оно,пожалуй, есть самое высшее, в соответствии с рангом — пер-вое из всех основоположений. «Каких основоположений?»— хотели бы мы сразу спросить. Мы придерживаемся ос-

новоположений в различных сферах представления, воле-ния и чувствования (Wollen und Fühlen). Если положениеоб основании должно быть высочайшим из всех осново-положений, то под этим большинством основоположениймы подразумеваем те, самые первые основоположения, ко-торые служат мерилом и являются направляющими для вся-кого человеческого представления. В качестве таких пер-вых основоположений известны положение тождества,положение различия, положение противоречия, положениеоб исключенном третьем. К этим положениям идущая отЛейбница философская традиция недвусмысленным обра-зом причисляет также и положение об основании. Однако

это положение недействительно в качестве высочайшегоосновоположения (также и для самого Лейбница) и дажев качестве просто основоположения. Силу высочайшего извсех первых основоположений имеет положение тождества.Часто это положение выражают формулой: А = А. Но ра-


венство есть нечто иное, чем тождество. Ведь то, что соб-ственно означает тождество, вовсе не определено ясно иоднозначно. Тождество может означать, что нечто есть оносамо, и ничто большее, чем оно само: оно само есть то жесамое, то же самое относительно себя самого. Часто вместоэтого неточно говорят, что «быть тождественным» озна-чает «быть равным самому себе». Но равное существуеттолько там, где есть большее. Но быть тем же самым отно-сительно себя самого может любое отдельное само по себе,любое единичное.

Другие определяют тождественность иначе. Тожде-ственность означает взаимопринадлежность (Zusammen-gehörigkeit) чего-то различного в одном и том же, или, вы-ражаясь яснее, взаимопринадлежность различного на ос-новании одного и того же. На основании? «Одно и то же»вступает здесь в игру как основание взаимопринадлеж-ности. В тождестве говорит характер основания как то, начем и в чем (worauf und worin) покоится взаимопринадлеж-

ность различного.Уже исходя из этого мы видим, хотя и только приблизи-

тельно, что тождество в том, что оно есть, не обходится безоснования. Но основание является темой положения об ос-новании. Следовательно, положение тождества могло быосновываться на положении об основании. Таким обра-зом не положение тождества, а положение об основаниибыло бы высочайшим основоположением всех первых ос-новоположений.

Возможно также, что положение об основании — этотолько primus inter pares, первое среди первых основополо-жений, которые в сущности не отличаются друг от другапо рангу. Во всяком случае, утверждение, что положениеоб основании есть высочайшее основоположение, не цели-ком взято из воздуха. Впрочем, это утверждение противо-речит традиционному учению об основоположениях. Ведьэто учение в том, что касается его мнимой ясности и пра-вомерности, также в большей степени обеспечивается про-стирающейся вспять привычкой представления, нежели

зо М а р т и н Х а й д е г г е р

мышлением, чьим предприятием и местопребыванием яв-ляется сомнительное, спорное, достойное вопрошания.Однако не нужно полагать, что найти это сомнительное мы

можем, лишь только забредя в глубокие дебри мышления.Но, конечно, вопрос о высочайших основоположениях

и об их иерархии будет блуждать в тумане до тех пор, покане будет внесена ясность относительно того, что же такоеосновоположение. Ответ на этот вопрос требует, чтобы мыдостаточно четко знали, во-первых, что такое основание,и во-вторых, что такое положение. Где и как мы можемполучить надежные сведения о том, что такое основание?Предположительно, при помощи положения об основании.Однако примечательно, что темой положения об основа-нии вовсе не является основание как таковое. Напротив,положение об основании гласит: «Любое сущее с необхо-димостью имеет основание». Положение об основании, сосвоей стороны, предполагает, что уже определено, что та-кое основание, что ясно, в чем покоится сущность основа-ния. Положение об основании основывается на этой пред-посылке. Но можно ли тогда всерьез рассматривать поло-жение, которое предполагает нечто столь существенное,как основоположение, да еще и как высочайшее осново-положение. Положение об основании не слишком помога-ет нам в попытке прояснить, в чем состоит сущность такойвещи, как основание. Здесь это однако необходимо, еслимы при обсуждении основоположения не хотим утонуть втуманном представлении того, что такое осново-положе-ние (ein Grund-Satz).

Но равным образом необходимо прояснить и то, что жетакое положение. Грамматика учит, что простое предло-жение (der einfache Satz) состоит из связи субъекта предло-жения с его предикатом. Этот последний, предикат, согла-суется с субъектом, высказывается им. Однако что озна-чает субъект? Латинское subjectum, греческое 'итюкег'цеуоуозначает «лежащее в основании» (das zu Grande Liegende),то, что имеется в качестве основания, а именно в качествеоснования для высказывания о том, основанием чего оно


является. Следовательно, и то, что такое положение, мож-но прояснить лишь в том случае, если мы уже до этого вы-яснили, в чем покоится сущность основания.

Что такое осново-положение, остается невыясненным.Что такое положение об основании как высочайшее осно-воположение по-прежнему находится под вопросом. Такоеможно утверждать только при условии, что мы отучим себяот того, чтобы быстренько, словно бы на глазок, представ-лять себе то, что обсуждается под титулом «основоположе-ние» для того, чтобы после заняться более важными вещами.

Куда бы мы не бросили взгляд, обсуждение положенияоб основании с первых же шагов погружается во тьму. Тутуж ничего не поделаешь. Ведь мы хотели прояснить поло-жение об основании. Между тем, ясное нуждается в тем-ном, а свет — в тени, иначе нечего было бы прояснять. Гетеоднажды упоминает (Sprüche in Prosa, ed. R. Steiner, S. 365)фразу Иоганна Георга Гамана, друга Гердера и Канта.Она гласит: «Ясность есть надлежащее распределение све-та и тени». И Гете добавляет коротко и емко: «Слушайте:это — Гаман!»

В т о р а я л е к ц и я

Было бы полезно, если бы мы уже с первых шагов, ко-торых потребовал от нас путь размышлений этих лекций,обратили внимание на то, чем мы руководствуемся и вкакие края ведет нас это движение. Этот путь направля-ется к положению об основании, к тому, что говорит этоположение, о чем оно говорит и как оно это говорит. По-ложение об основании гласит: Nihil est sine ratione; «Ниче-го нет без основания». Мы не останавливались подробнона содержании этого положения. Наш взгляд тотчас сво-рачивал с этого привычного направления пути. Напро-тив, мы вспомнили о том, к какому роду положений отно-сится положение об основании. Философия причисляет егок высочайшим основоположениям, которые также назы-вают принципами. Когда мы размышляем о положении обосновании как об основоположении, та путеводная нить.которая подхватывается нами прежде всего, ведет нассловно бы снаружи, вдоль этого положения. Мы избегаемдвижения прямым путем к содержанию положения, к егоглубинам. Поражает в этом положении то, что даже путь,не затрагивающий глубин, дает более чем достаточно по-водов для размышлений. Позднее должно выясниться, пра-вильно ли мы поступили, что избрали этот метод, т.е. на-сколько этот метод приближает нас к тому, что вмещает всебя положение об основании, и даже способствует этомув большей степени, чем если бы мы прямо сейчас попыта-лись разобрать его содержание.

Поэтому мы не хотели бы преждевременно отказывать-ся от подхваченной в первой лекции путеводной нити. Она

должна привести нас к месту, лишь оттолкнувшись от ко-I торого, мы достигнем когда-нибудь более подробного зна-f- ния о том, как положение об обосновании выделяется на' фоне всего западноевропейского мышления. Таким обра-

зом мы впервые знакомимся с положением об основаниикак с основоположением. Из этого знания возникает не-кое понимание нашего привычного отношения к положе-нию об основании. Но одновременно с этим пониманиемпроливается свет и на нас самих и на обычный для насспособ мышления. Тогда могло бы оказаться, что положе-ние об основании, продуманное таким образом, одновре-менно способствует некоторому CeraroHaii ieu соб-

ственнойзанимаемся.

^даже тогда, когда мы сами собой не

.Независимо от того, знаем мы это или не знаем, обра-

щаем ли внимание на это знание или не обращаем, повсю-ду наше местопребывание в мире, наше движение по землеесть путь к основаниям и к основанию. То, что встречает -

'ся нам, мы часто исследуем очень поверхностно, иногдарискуем даже заглянуть на задний план, и лишь кр-айие-,редко отваживаемся подойти вплотную к самому краюбездны мышления. Однако мы требуем, чтобы приводимыенами высказывания о том, что нас окружает и чем мы зат-рагиваемся, были обоснованы. Проникновение в суть иобосновывание определяют наши действия и побуждения

(unser Tun und Lassen).От чего зависит то, что дело с нами обстоит именно та-

ким образом? Является ли это лишь фактом, с которым намне обязательно считаться? Мир и жизнь идут своим чере-дом, и мы при этом не вспоминаем о положении об основа-нии. Наши действия и побуждения однажды воодушеви-лись тем, чтобы обосновать и проникнуть в суть всего ка-ким-либо образом. Однако единственно и именно потому,что наши действия и побуждения таким образом вооду-шевились, мы можем также спросить следующее: на какомосновании наши действия и побуждения являются обосно-вывающими и проникающими в суть?

Ответ на этот вопрос содержит в себе положение об ос-


нованип. Да, оно содержит ответ, но не дает, а утаиваетего в том, о чем оно говорит. Положение об основании вкраткой формулировке гласит: Nihil est sine ratione; «Ниче-го нет без основания». В утверждающей формулировке этоозначает следующее: «Все, что каким-либо образом суще-ствует, с необходимостью имеет основание». То, что гово-рит это положение, понимается сразу. Мы согласны с еговысказыванием; однако отнюдь_не только потому, что по-лагаем, будто положение об основании до сих пор всюдусебя оправдывало и впредь в любые времена также будетсебя оправдывать. Мы согласны с положением об основа-нии потому, что у нас, как говорится, есть верное чутьеотносительно того, что само положение должно быть пра-вильным.

Достаточно ли того, что мы таким довольно легкомыс-ленным способом только признаем положение об основа-нии? Или же это признание на самом деле является гру-бейшим пренебрежением самим положением? Ведь положе-ние об основании в качестве некоего положения не естьничто (ist nicht nichts). Само положение — это Нечто (selberEtwas). Поэтому оно есть нечто такое, что, согласно соб-ственному высказыванию положения, должно иметь осно-вание. Какое основание имеет положение об основании?Само положение взывает к нам в этом вопрошании. Од-нако с одной стороны, мы противимся тому, чтобы продол-жать спрашивать в том же духе, потому что по отноше-нию к простому положению об основании такой вопроскажется провокационным и каверзным вопросом. С дру-гой стороны, мы благодаря самому положению об основа-нии обязаны спрашивать об основании и, сообразно, емудаже в отношении него самого. Как нам выбраться из это-го затруднения?

Мы стоим перед двумя возможностями, которые в рав-ной мере возбуждают наше мышление. Либо: положениеоб основании является тем положением, вообще тем един-ственным Нечто, чего не касается то, о чем говорит поло-жение: «Все, что каким-либо образом существует, с необ-ходимостью имеет основание». В таком случае наиболь-


шей странностью оказалось бы то, что именно положениеоб основании — и оно единственное — не подпадает подобласть своей собственной действенности; положение об

основании осталось бы без основания.Либо: положение об основании также, и притом с необ-

ходимостью, имеет основание. Но это — тот случай, когдатакое основание, по всей вероятности, не может быть так-же и только каким-либо одним основанием наряду со мно-гими другими. Скорее, мы можем ожидать, что положениеоб основании, при условии, что оно говорит со всей своейзначимостью, именно себе самому выдвинет высочайшеетребование на обоснование. Основанием для положенияоб основании стало бы тогда основание, превосходящеевсе прочие, нечто такое, как основание основания.

Но где мы очутились, когда поймали положение об ос-новании на его собственном слове и таким образом дошлидо основания основания? Не потребует ли основание ос-нования сверх себя еще и основание основания основания?Если мы будем продолжать спрашивать в том же духе, тогде же окажется остановка и откуда сможет открыться видна основание? Если мышление пойдет к основанию этимпутем, то неудержимо попадет в безосновательность (ins

Grandlose).Таким образом, хотелось бы предостерегающе заметить:

тот, кто идет к основанию таким путем, рискует при этомподвергнуть гибели свое мышление. Это предостережениеможет содержать в себе глубокую истину. Но оно такжеможет оказаться лишь беспомощной обороной против тре-бований мышления. В любом случае обнаруживается, чтос положением об основании и его обоснованием, с этим по-ложением как основоположением, дело обстоит особымобразом. В одном отношении это положение понимаютсразу и не подвергают его проверке. В другом оно, по-ви-димому, опрокидывает наше мышление в безоснователь-ность, едва мы в отношении самого положения начинаем

применять то, что оно само же н говорит.Итак, положение об основании есть то, что сразу же бро-

сает странный свет на путь к основанию и тем самым по-

36 М а р т и н X а й д е г г е р

казывает, что мы попали в удивительно сумеречный, что-

бы не сказать, опасныйjcp_a£i, копта^додусэдади основопо-ложен1ш_л,_пщшципы.

Этот край известен иным мыслителям, хотя они с пол-

ным правом говорят об этом лишь очень немногое. Нам,

стоящим в самом начале пути к основоположению осно-

вания, нам, которые чужие в этом краю, могло бы помочь

кое-что из того немногого. Тогда при разборе положения

об основании мы остерегались бы как необдуманных и

завышенных требований, так и невзыскательности одоле-ваемого усталостью мышления.

Известно, что Декарт хотел привести все человеческое

знание к незыблемому основанию (fundamentuminconcussum), что он прежде всего сомневался во всем и при-

знавал в качестве надежного познания лишь то, что пред-

ставляется ясным и отчетливым. В ответ на это Лейбниц

замечает, что тот не дает решения относительно того, в чем

же заключается ясность и отчетливость представления, яс-ность и отчетливость, которые имеют для Декарта силу

ведущих принципов. Согласно Лейбницу, в этом пункте

Декарт недостаточно сомневался. Поэтому в своем письме

Иоганну Бернулли от 23-го августа 1696 года Лейбниц

говорит: «sed ille dupliciter peccavit, nimis dubitando et nimisfacile a dubitatione discedendo»; «но тот (а именно Декарт)

двойным образом ошибся: из-за того, что слишком сомне-

вался и потому, что слишком воздерживался от сомнений».

Чему учат нас слова Лейбница? Тому, что для пути к

основанию и для местопребывания в краю основоположе-ний и принципов нужно одновременно две составляющие:

смелость мышления и сдержанность — но каждая в нуж-ном месте.

Поэтому уже Аристотель в четвертой главе четвертойкниги «Метафизики», темой которой является то, что по-

зднее было названо основоположением противоречия, иобоснование этого основоположения, замечает следующее:

's'ori уа'р 'алтбеит'а то' JITI' yiyvco'aKeiv ii'vrov 5si C,r\reiv'ccJio'Ssi^iv кса' ti'vrov 'ou SEI («Метафизика», Г 4, ЮОба 6

sq). «Имеется именно недостаток в 7tai5ei'a, если не знают,


для чего нужно искать доказательства, а для чего — не

нужно».Греческое слово 7tai5ei/a, еще наполовину сохранивше-

еся в нашем слове «педагогика», невозможно перевести.

Под ним подразумевается деятельный и пригодный смысл

для того, что так или иначе является подходящим и непод-ходящим (der wache und bereite Sinn für das jeweils Geeignete

. "mcTUngeeignete). / ' -.

Чему учат нас слова Аристотеля? Тому, что TtcuSei'a не-

обходима тому, кто отправляется в край основоположений,

для того, чтобы не слишком завышать требования к осно-

воположениям и не слишком их переоценивать. Или мы

можем сказать иначе: TtmSsi'a — это дар распознавания

того, что пристало делать при обычном обстоянии дел , а

что — нет.Если мы хотим еще более осознанно продумать слова

Лейбница и Аристотеля, мы должны свыкнуться с мыслью,

что привычное мнение содержит в себе слишком много;;сгюр-

ногр, отговариваясь тем, что первые основоположения и

высочайшие принципы должны быть для мышления непос-

редственно очевидными,., абсолютно ясными и совершенно

успокаивающими, w--'^ , , .• ~> , • • < , -Новалис, поэт, который в то же время является и боль-

шим мыслителем, осознавал это иначе. В одном фрагменте

он говорит (Minor III, S. 171; Wasmuth III, n. 381):

Должен ли высочайший принцип содержать в своей задаче ивысочайший парадокс? т.е. быть положением, которое ре-шительно бы не давало покоя, которое всегда бы и притяги-вало, и отталкивало, всегда бы вновь становилось непонят-ным всякий раз, когда бы его понимали? Сделало ли ононашу деятельность нескончаемо активной — чтобы она небыла столь усталой, столь привычной? Согласно древниммистическим сагам, бог — это нечто подобное для духов.

Чему учат нас слова Новалиса? Тому, что в краю вы-

сочайших принципов принцип, вероятно, выглядит совер-шенно иначе, чем хотело бы допустить общепринятое уче-ние о непосредственной очевидности высочайших осново-

положений.


Положение об основании всюду соблюдается и исполь-зуется нами в качестве подпорки и костыля; но в то же вре-мя, едва мы начинаем размышлять о нем в его же наиболеесобственном смысле, как оно опрокидывает нас в безосно-вательность.

Итак, над положением об основании уже достаточносгустились тени. И они становятся все темнее, коль скоромы констатируем, что положение об основании вовсе неявляется произвольным положением наряду со всеми про-чими положениями. Оно обладает силой основоположения.Согласно нашему утверждению, оно должно быть поло-жением всех положений. Говоря наиболее радикально, этоозначает, что положение основания есть основание поло-жений. Положение основания — это основание положения.

Раз уж мы достигли этого, давайте придерживаться не-которое время достигнутого: положение основания — этооснование положения. Здесь нечто вращается в себе самом.Здесь нечто завивается в самом себе, впрочем не только за-пираясь, но одновременно и отпираясь. Здесь существуеткольцо, живое кольцо, подобное змее. Здесь нечто ловитсамого себя за свой собственный хвост. Здесь некое нача-ло, которое уже есть завершение.

Положение основания как основание положения — этостранное отношение приводит в смущение наше привыч-ное представление. Это не может не поразить, если пред-положить, что внезапно охватившее нас смущение имеетподлинный исток. Правда, в этом можно было бы усом-ниться и указать на то, что наше смущение возникло лишьпотому, что мы играем словами «основание» и «положе-ние», которые составляют название основоположения ос-нования. Однако эта игра слов немедленно прекратится,когда мы сошлемся на латинскую формулировку положе-ния об основании. Она гласит: Nihil est sine ratione. Но какзвучит соответствующее латинское название? Лейбницназывает положение об основании principium rationis. То.что означает здесь principium, мы лучше всего узнаем изсжатой дефиниции, которую дает в своей онтологии Хри-


стиан Вольф, самый талантливый ученик Лейбница. Онговорит (§70): «principium dicitur id, quod in se continetrationem alterius». Согласно этому, principium является тем,что содержит в себе ratio для другого. Тем самым principiumrationis представляет собой ничто иное, как ratio rationis:основание основания. Даже латинское название положе-ния об основании повергает нас в то же смятение и вызы-вает то же затруднение: основание основания; основаниеповорачивается назад к самому себе, как это возвещаетсяв положении основания в качестве основания положения.Таким образом, дело заключается не в дословности назва-ния положения, хоть на немецком, хоть на латыни, а в том,что мы не можем идти напрямик в положении об основа-нии, а сразу оказываемся втянуты в круговое движение.Разве что стоит, пожалуй, обратить внимание на то, чтонемецкое название «положение об основании» абсолютноиное, нежели дословный перевод латинского: principiumrationis, даже тогда, когда мы с большей точностью вместо«положение об основании» говорим «основоположение ос-нования». Ведь ни слово «основание» не является букваль-ным переводом слова «ratio» («raison»), ни слово «осново-положение» — переводом слова «principium». Как раз этои относится к загадочности положения об основании, аименно то, что положение и принцип смущают нас ужеодним лишь названием, хотя мы еще совсем не начиналиразмышлять над его содержанием. Загадочность заключа-ется не в названиях: как будто мы могли этими словамивести пустую игру. Загадочность положения об основа-нии состоит в том. что разбираемое положение в качествеположения, которым оно является, обладает рангом и иг-

рает роль принципа.Перевод латинского «principium» новообразованным

словом «основоположение» попадает в наше словоупот-ребление только в начале восемнадцатого века; это кажет-ся лишь неприметным событием в истории языка. Только ввосемнадцатом веке были образованы такие привычныеДля нас слова как «намерение» — для intentio. «выраже-ние» — для expressio, «предмет» — для obiectum, «бытие»


— для praesentia. Кто рискнул бы оспаривать, что эти не-мецкие слова прекрасно сложены? Сегодня у нас большеничего не слагается. Почему? Потому что отсутствуют воз-можности вдумчивого разговора с волнующей нас, спо-собствующей этому традицией; потому что вместо такогоговорения (Sprechen) мы отдаем себя электронным мысля-щим и вычислительным машинам; это — процесс, которыйприведет современную технику и науку к абсолютно но-вому образу действий и небывалым результатам, вероят-но, вытесняющим осмысленное мышление как нечто беспо-лезное и потому излишнее. >

В значении латинского слова principium непосредствен-но не заключается ничего из того, что говорит наше слово«осново-положение» (Grund-Satz). Однако мы, как в фило-софии, так и в науках, используем название «principium»,принцип и основоположение, не делая различий в одноми том же значении. О нем можно сказать то же, что и о про-исходящем от греков названии «аксиома». Говорят, на-пример, об аксиомах геометрии. Евклид в своих «Нача-лах» составил группы 'оф го'цата. Аксиомой для него было,к примеру, положение «То, что равно чему-то одному, рав-но между собой». Греческие математики понимали аксио-мы не как основоположения. В описательном изложенииэтого слова проявляется то, что они под ним подразумева-ли. 'a£,ico'uata — это Koivai' 'e'vvoiai. Платон охотно ис-пользовал это слово; оно означает: взгляд, ознакомлениес чем-то, и именно духовным зрением (Einblick, Einblicknehmen und zwar mit dem geistigen Auge). Описательное из-ложение 'a^ico'ua-ca как Koivai' 'e'vvoiai обычно переводяттак: «общепринятые представления». Еще Лейбниц неко-торым образом придерживался этого истолкования того,что такое аксиома, правда с существенной поправкой, всоответствии с которой он определяет аксиому как поло-жение: «Axiomata sunt propositiones, quae ab omnibus promanifestis habentur», и добавляет: «et attente considerata ex

Jermmis^constant» (Couturat, op. cit. p. 32); «Аксиомы суть по-ложения, которые всеми признаются очевидными и кото-рые состоят — если присмотреться повнимательней — из


* - > • -^гюграничных понятий». Principium rationis, основоположе-ние основания, является для Лейбница такой аксиомой.

Обязательно нужно обратить внимание на следующее:принципы и аксиомы имеют характер положений. Они сутьвысочайшие положения, поскольку при выведении поло-жений друг из друга, в доказательстве и заключении оникаким-то образом оказываются на первом месте. Уже Ари-стотель знал о том, что относится к кругу аксиом. Но досегодняшнего дня нам не удавалось в достаточной степе-ни прояснить то более глубокое понимание сущности ак-сиом, которое, хотя и не непосредственно, а опосредован-но, разворачивается Аристотелем, к примеру, в связи с ужеупомянутой трактовкой положения о противоречии («Ме-тафизика», ГЗ sqq.).

О чем должно свидетельствовать указание на название«аксиома», «принцип», «основоположение»? Оно должнонапомнить нам о том, что с давних пор и в философии, и внауках их использовали, выдавая одно за другое, несмот-ря на то, что каждое из этих названий происходит из техили иных различных областей представления. Между тем,они все же, хотя и несколько искусственным способом, дол-жны подразумевать под собой одно и то же, иначе они немогли бы переводиться на другой язык. Греческое 'оф/оцо.выводится из 'а^ю'сэ, «я чему-то отдаю должное» (würdigeetwas). Однако что означает «отдавать должное чему-то»?Мы, современные люди, быстро находим ответ, и сразуговорим: «отдавать должное», т.е. «ценить нечто», «при-знавать его ценность» (etwas werten, in seinem Wert schätzen).Но нам хотелось бы знать, что означает 'a£,iouv как по-гречески понятое воздавание должного (Würdigen). Намнужно поразмыслить о том, что же могло означать по-гре-чески продуманное выражение «отдавать должное»; ведьгреки не имели представления об оценивании (dieVorstellung des Wartens) и не знали понятия ценности.

Что значит «отдавать должное чему-то», а именно всмысле изначального греческого отношения человека ктому, что существует? «Отдавать должное» значит: выя-вить нечто в той видимости (Ansehen), в которой оно нахо-


дится, и сохранить его в ней. Аксиома показывает такоенечто, которое находится в высочайшей видимости и при-том находится там не вследствие оценки (Schätzung), кото-рая исходит от человека и им дается. То, что находится ввысочайшей видимости (das im höchsten Ansehen Stehende),получает этот вид (Ansicht) из себя самого. Эта видимостьпокоится в его собственной наружности (Aussehen), То, что,исходя из себя самого, находится в высочайшей видимос-ти (das von sich her im höchsten Ansehen Stehende), раскрыва-ет перспективу (die Aussicht) в ту высь, исходя из внешнеговида которой все остальное принимает ту или иную на-ружность и обладает своей видимостью. Скрытый смыслтого, к чему отсылает по-гречески продуманная аксиома,сам по себе прост. Правда, мы этот смысл можем постичь струдом. Это прежде всего заключается в том, что мы с дав-них пор привыкли понимать аксиомы в смысле принци-пов и основоположений. Такому пониманию, помимо про-чего, оказало содействие позднегреческое восприятие ак-сиом в качестве самих положений. Но, с другой стороны,и латинский principium непосредственно ничего не сообща-ет о том, что говорит в греческом слове 'сф'оца. Principium— id quod primum cepit, principium — это то, что постигает-ся, схватывается первым и, следовательно, содержит пер-вое (das Erste), и таким образом является тем, что стоит напервом месте в иерархии. С другой стороны, в латинском«principium» не сообщается ничего о том, что говорит не-мецкое слово «осново-положение». Если бы мы перевелиэто слово обратно на греческий, то греческим словом для«осново-положения» было бы слово 'ияо'Зеочс;. Платониспользовал это слово в неком существенном для всего егомышления смысле. Конечно, оно не означает того, что под-разумевает под собой используемое в нашем языке слово«гипотеза», т.е. предположение, которое еще не доказано,'ило'&еак; означает то, что уже лежит в основании друго-го, и всегда посредством этого другого уже явлено, дажеесли мы, люди, не сразу и не всегда специально его заме-чаем. В том случае, если бы удалось услышать наше не-мецкое слово «осново-положение» как буквальное, чистое


эхо платоновского слова 'ияо'-Весж;, в названии «осно-воположение» появился бы другой тон и другой вес. Бла-годаря этому наш разбор основоположения основания водно мгновение обрел бы иное основание и иную почву.

[öecnq в платоновском 'ияо'Оестц, разумеется, должномыслиться в греческом смысле; ср. «Holzwege», 1950, S. 49, атакже «Vorträge und Aufsätze», 1954, S. 28, 49.]

Т р е т ь я л е к ц и я

Nihil est sine ratione. «Ничего нет без основания», — го-ворит положение об основании. Ничего — а, следователь-но, и этого положения об основании, и к нему это отно-сится поистине в наибольшей степени. Допустим, что имен-но положение об основании и то, о чем оно говорит, и самоэто оказывание (dieses Sagen), не подпадают под областьвлияния положения об основании. Думать таким образомозначает требовать чрезмерного. Это предполагает, корот-ко говоря, что положение об основании не имеет основа-ния. Выражаясь еще точнее: «Ничего — без основания» —это, следовательно, «Нечто — без основания». Если делообстоит таким образом, то мы оказываемся перед обстоя-нием дел, которое кажется в высшей степени странным, нолишь на мгновение; ведь нам в таких случаях известенвыход. Каков данный случай? «Ничего — без основания»само является безосновательным. Это явное противоречие.Однако того, что противоречиво в самом себе, быть не мо-жет. Это говорит основоположение противоречия. Вкрат-це оно гласит: «esse поп polest, quod implicat contradictionem»;«Того, что заключает в себе противоречие, быть не может».Всегда, когда мы хотим достичь того, что может быть и естьдействительно, мы должны избегать противоречий, т.е. сле-довать основоположению противоречия. Поэтому любыестарания, прилагаемые для того, чтобы добиться гаран-тированного знания о том, что существует, посягают нетолько на то, чтобы избегать противоречий, но и на то,чтобы разрешить имеющиеся посредством новых, пригод-ных для этого предположений. Науки стремятся к тому,


чтобы постепенно устранить всякий раз появляющиеся втеориях противоречия и избежать того, чтобы наблюдае-мые факты оспаривали друг друга. Этот стиль представ-ления определяет пафос современной науки. Основополо-жение противоречия, требование безусловного его соблю-дения, это скрытый побудительный мотив современной на-уки. Но как обстоят дела в нашем случае, который мы мог-ли бы свести к следующей формуле: «Высочайшее осново-положение основания безосновательно»? Основоположе-ние противоречия запрещает нам думать подобным обра-зом. Однако можем ли мы в этом случае, когда речь идет оразборе одного высочайшего основоположения, опромет-чиво привлечь другое, а именно основоположение проти-воречия, в качестве задающего меру осново-положения (alsmaßgebenden Grund-Satz)? Как обстоят дела со значимостьюосновоположения противоречия? Можем ли мы принять егоза основоположение, не разбирая того, что такое основа-ние и что такое положение?

Постоянная ссылка на положение о противоречии пре-тендует на то, чтобы стать для наук самой очевиднейшейвещью в мире. Но тот, кто знаком с историей положения опротиворечии, должен признать, что даже толкование егосодержания является весьма сомнительной вещью. Крометого — и это имеет первоочередное значение — уж скоросто пятьдесят лет, как существует «Наука логики» Гегеля.А она показывает, что противоречия и столкновения неявляются основанием для того, чтобы нечто не существо-вало в действительности. Напротив, противоречие^— этовнутренняя жизюь действительности действительного. Этотолкование сущности и роли противоречия является ядромгегелевской метафизики. Начиная с гегелевской «Логики»,ни в коем случае не является более несомненным положе-ние, гласящее, что там, где имеется противоречие, не мо-жет быть действительным то, что само себе противоречит(Sichwidersprechende). Но то же необдуманное наступлениепродолжается по многим направлениям и в поле нашегорассуждения об основоположении основания, когда мы оп-рометчиво, не помня положения о противоречии, заявля-


ем: «Положение об основании — без основания. Но ведьэто противоречит самому себе, и поэтому невозможно». Ра-зумеется. Но как тогда должны мы представлять себе та-кое состояние дел: положение об основании — без основа-ния? Как только мы представляем себе именно нечто, мыпредставляем его как то или как это. Этим «как то, как это»мы размещаем представленное где-либо, словно бы укла-дывая его там, приводя таким образом к основанию. Нашепредставление всюду прибегает к помощи основания. «По-ложение об основании — без основания» — такое положе-ние кажется нам непредставимым. Но непредставимое от-нюдь не является также и немыслимым, если предположить,что мышление не исчерпывается представлением.

Если мы все-таки придерживаемся того, что положениеоб основании — и именно оно прежде всякого другого —имеет основание, то перед нами встает вопрос: Каким яв-ляется основание положения об основании? Какого родаэто несомненно странное основание?

Положение об основании имеет силу основоположения.Мы даже утверждаем, что оно является высочайшим осно-воположением: основанием всех положений, т.е. основа-нием положения как такового. В этом утверждении зак-лючается следующее: положение об основании, т.е. то, очем оно говорит, это основание того, чем является положе-ние, чем является высказывание, того, чем является сказы-вание как таковое. То, о чем говорит положение об осно-вании, является основанием сущности языка. Далеко иду-щая мысль. Поэтому, чтобы следовать за ней, мы должныначать с ближайшего. Если бы положение об основаниибыло высочайшим из всех положений, то в каждом случаеоно было бы в то же время и основанием положения. Поло-жение основания — это основание положения. Здесь мыоказываемся в круговороте. Попали ли мы действительноуже внутрь этого круговорота? Или же, находясь снару-жи, мы лишь констатируем: это, т.е. положение основаниякак основание положения, выглядит как круговорот? Былобы отрадно и способствовало бы делу, если бы мы смоглитак быстро попасть в этот круговорот или даже в его центр.


Ведь в центральной области вихря, как говорят, должна

царить тишина.Однако пока мы — чужаки в краю положения об осно-

вании, и поэтому плохо знаем, как продвигаться по это-му краю. Мы заметили, что этот край лежит в тени и дви-жение в нем затруднительно, ведь света для этого слиш-ком мало. Но дело-то как раз в том, что положение об ос-новании традиционно относят к ясным и очевидным по-ложениям. Те положения, которые непосредственно очевид-ны, повсюду считаются основоположениями, которые на-зывают также принципами или аксиомами. В конце кон-цов обнаружилось, что этот удобный способ поверхност-но, как бы спустя рукава, говорить об аксиомах, принци-пах и основоположениях, приравнивая их значения другк другу, все же весьма сомнителен. Ведь эти три названия— греческое слово 'сф'оца, латинское principium и немец-кое «основоположение» — говорят, исходя из совершенноразличных областей представления. В этом, на первыйвзгляд, безобидном различии словесных значений скрыва-ется основная черта истории западноевропейского мыш-ления: истории не как чего-то прошедшего, а как до сихпор длящегося, современного нам, истории как чего-то,едва ли не определяющего судьбу.

Между тем, уже не одно столетие назад люди сообщавыработали и довели до совершенства некий способ мыш-ления и речи. Аксиомы суть основоположения, прежде всехи наиболее высоко оцениваемые по отношению к другим,подчиненным им положениям. При этом не принимаетсяво внимание то, насколько и в каком смысле аксиомы самипо себе являются воздаяниями должного (Würdigungen), воз-дающими должное чему-либо без оглядки на производныеположения, т.е., если придерживаться греческого понима-ния: насколько они позволяют чему-то находиться в егособственной видимости и насколько сохраняют ее. Principiaже суть то, что стоит на первом месте, в самом первом ряду.Principia отнесены к очередности и порядку. «Осново-по-ложения» уже самим своим именем говорят о том, что сфе-ра порядка, о которой, согласно распространенному мне-

48 М а р т и н Х а й д е г г е р П о л о ж е н и е о б о с н о в а н и и 49

нию, идет речь в аксиомах и принципах, представляет со-бой сферу положений. Мы считаем это само собой понят-ным, нисколько при этом не задумываясь. Лишь из этогопонимания аксиом, ориентированного на понимание ихв качестве положений, в новейшее время разворачивалосьпредставление об аксиомах, согласно которому роль ак-сиом заключается в том, что они в качестве предпосылок иустановлений обеспечивают построение лишенной проти-воречий системы положений. Аксиоматический характераксиом состоит исключительно в том, что они выполняютзадачу нейтрализации противоречий и защиты от них. Ато, что могла бы аксиома, взятая сама по себе, высказатьсверх этого, не имеет предметного значения. Беспредмет-ная в этом смысле аксиоматическая форт научного мыш-ления стоит сегодня перед необЪзримыми возможностями.Это~аксиоматическое мышление уже готово так изменитьмышление человека, чтобы то приспособилось к^существусовременной техники, хотя мы этого еще не замечаем и неощущаем в полной мере значения этого. Тот, кто задума-ется над этим процессом, очень скоро поймет, что раздаю-щиеся тут и там речи об освоении техники человеком обя-заны своим происхождением тому способу представления,который движется пока только по окраинам области того,что сейчас существует. Поверхностным остается и утвер-ждение, гласящее, что человек стал рабом машин и аппа-ратов. Ведь одно дело — констатировать это; а совсем дру-гое — продумать не только то, насколько человек нашейэпохи порабощен техникой, но и то, насколько он долженсоответствовать существу техники и как в этом соответ-ствии возвещают о себе более изначальные возможностисвободного Dasein человека. Научно-техническое констру-ирование мира разворачивает свои собственные притяза-ния на формирование облика всего, что только появляетсяна свет в таком мире. Поэтому то, что называют несооб-разным именем «абстрактное искусство», обладает своейлепггшшой^функцией в о'бТщсти^этого научно-техничес-к.оголшн£Щу1-щования^ Для этого замечания~я~намеренноиспользовал слова иностранного происхождения, понят-

ные в любом уголке планеты.Если мы теперь укажем на уравнивающее использова-

ние аксиом, принципов и основоположений и при этомпримем во внимание, что это использование служит акси-оматическому обеспечению исчисляющего мышления, топридвинемся вплотную к некоему осмыслению, в котором

должно кое-что решиться.Было бы недальновидно и в то же время самонадеянно

пренебрежительно судить о современном аксиоматическоммышлении. Но было бы также по-детски трогательно, еслибы мы полагали, что это современное мышление можновернуть обратно к тому великому и свободному истоку,каким является для него мышление греков. Существуеттолько один плодотворный путь, который ведет сквозь со-временное аксиоматическое представление к его скрытымоснованиям. Пока же в силе остается привычное представ-ление об аксиомах, принципах, основоположениях и ихроли. Мы размышляем о том, как мы соотносимся с высо-чайшими основоположениями. И оказывается, что мы со-

блюдаем их без всяких размышлений.

У нас нет совершенно никаких мыслей по поводу того,где существует нечто такое, как аксиомы, принципы и ос-новоположения, где находится их дом, откуда они проис-ходят. Принципы — это, вероятно, некая вещь разума (eineSache der Vernunft), a основоположения — нечто такое, чтокасается рассудка, то, что постоянно занимает наши мыс-ли. Впрочем, хотя формулы этих основоположений, по-ви-димому, демонстрируют их всеобщую значимость, поло-жения останутся пустыми до тех пор, пока мы не будем всостоянии мыслить их содержание, исходя из полноты су-

щества того, о чем они говорят.О чем говорит основоположение основания? К чему оно

относится? Откуда оно говорит?Эти вопросы вовсе не направляют по ложному пути,

хотя создают видимость того, что их разбор мог бы в чем-то способствовать подъему наук, что он якобы должен былдаже философию склонить к тому, чтобы она помимо все-

5O М а р т и н Х а й д е г г е р

го прочего занималась обдумыванием насущных нужд со-временной эпохи.

Такие опасения вполне оправданы. Поэтому прежде,чем мы приступим к разбору положения об основании, не-обходимо дать последнюю из тех характеристик, которыесловно бы вращаются вокруг положения, причем с внеш-ней стороны. Последующее должно еще больше прояснитьто, где же мы есть таковы, как мы есть, коль скоро мы при-ступаем к разбору положения об основании.

Лейбниц называет положение об основании principiumgrande, могущественным принципом (großmächtiges Prinzip).То, что подразумевает это отличие могло бы стать яснымв своей полной значимости только в том случае, если бымы уже были в состоянии вступить в мысленный диалог сЛейбницем. Но это будет оставаться для нас затруднитель-ным до тех пор, пока мы в достаточной степени не разбе-рем положение об основании. В первый, и именно метафи-зический, диалог с Лейбницем вступил Шеллинг, и этот ди-алог длился вплоть до ницшевского учения о воле к власти.

Однако могущество положения об основании открыва-ется нам уже тогда, когда мы обращаем внимание на фор-мулировку principium rationis, нередко встречающуюся уЛейбница. Она гласит: nihil est sine ratione seu nullus eflectussine causa. «Ничего нет без основания, или: не бывает след-ствия без причины». Положение, гласящее, что не бываетследствия без причины, называют также принципом при-чинности. В только что процитированной формуле Лейб-ниц явно отождествляет принцип основания и принциппричинности при помощи слова «sive» (или). В этом отож-дествлении пытаются отыскать недостатки, предлагая об-думать следующее: хотя всякая причина является некимвидом основания, но не всякое основание демонстрируетхарактер причины, которая имеет своим результатом не-кий эффект. Давайте подумаем над приводимой выше ак-сиомой из «Начал» Евклида: «То, что равно чему-то од-ному, равно между собой». Эта аксиома может служитьоснованием, выступая в роли высшего положения для ка-кого-либо заключения. Согласно этому основанию, две


определенные величины оказываются равными друг дру-гу. Однако эта аксиома не может повлиять на то, чтобыдве определенные величины однажды стали равными другдругу, подобно тому, как дождь влияет на то, что крышастановится мокрой. Основание и результат не то же самое,

что причина и следствие.Эти замечания в определенном отношении оправданы.

Но поучать в этом Лейбница не рискуют. Такое поучениемогло бы даже преградить нам путь к своеобразию лейб-ницевского мышления. Поэтому мы оставляем открытымвопрос об отношении между положением об основании ипринципом причинности. Поскольку становится ясным,что принцип причинности принадлежит области, подвла-стной принципу основания. Итак, заключается ли могу-щество положения об основании в том, что оно включаеттакже и принцип причинности? Указанием на это вклю-чение, которое часто выглядит как отождествление обоихпринципов, мы определяем в лучшем случае лишь объемсферы, подвластной могущественному принципу. Но мыхотели бы знать, в чем заключается власть могуществен-ного принципа. Мы бы хотели рассмотреть, что собствен-но властвует в этом принципе и как оно властвует.

До сих пор всегда говорилось лишь о формулировке по-ложения об основании, которую мы назвали краткой фор-мулировкой. Эта формулировка является укороченной посравнению с той, которую Лейбниц считал подлинной истрогой и потому единственно авторитетной.

В одном из своих поздних трактатов (Specimeninventoram, Philos. Schriften ed. Gerhardt VII, 309) Лейбницпишет: duo sunt prima principia omnium ratiocinationum,Principium nempe contradictionis... et principium reddendaerationis; «Существует два высочайших принципа для всехвидов доказательств, это — разумеется — принцип про-тиворечия и принцип reddendae rationis». Второй принципгласит, quod omnis veritatis reddi ratio polest (ib.), «что длялюбой истины (то есть, согласно Лейбницу, для любогоистинного положения) основание может быть возмещено».Principium rationis для Лейбница, мысля строго, является


principium reddendae rationis. Rationem reddere значит: «воз-вращать основание обратно» (den Grund zurückgeben). По-чему — обратно и куда —обратно? Потому что, когда вспособах доказательств, вообще говоря, в познании речьидет о представлении предметов (das Korstellen derGegenstände), это «обратно» вступает в игру. Латинскийязык философии высказывается еще более определенно:«Представление есть re-praesentatio». То, что встречается,ставится в настоящее (in eine Gegenwart) по отношению кпредставляющему Я, презентируясь обратно на него и на-встречу ему. В соответствии с principium reddendae rationisпредставление, если оно является познающим, должно воз-вращать обратно (reddere) в представление, т.е. ему само-му же, основание того, что встречается. В познающемпредставлении познающему Я до-ставляется (wird zu-gestellt) основание. Этого требует principium rationis. Поэто-му для Лейбница положение об основании является осно-воположением основания, которое должно быть доставле-но (der Grandsatz des zuzustellenden Grandes).

При определении principium rationis как principiumreddendae rationis Лейбниц замечает следующее: vel ut vulgoajunt, quod nihil fit sine causa; «или, как обычно говорят, ни-чего не происходит без причины». Лейбниц отделяет вуль-гарную формулировку principium rationis от философскиосмысленной. Из этого и тому подобных мест выясняется,что строгая формулировка положения об основании дос-тигается лишь тогда, когда положение представляется вкачестве основоположения доказательства, т.е. в более

-широком смысле, чем основоположение высказывания.Duobus utor in demonstrando principiis (ib., VII, 199); «При до-казательстве я использую два принципа». Лейбниц имеетв виду положение о противоречии и положение об основа-нии. Для Лейбница положение об основании являетсяпринципом для положений и высказываний, в первую оче-редь для тех, которые использует философское и научноепознание. Положение об основании есть основоположениев любое время возможной и необходимой доставки осно-вания для какого-либо истинного положения. Положение


об основании есть основоположение необходимого обосно-вания положений. Могущество принципа заключается втом, что он властвует над всем познанием, которое выска-зывается в положениях,что он несет и направляет его.

Но теперь строгая формулировка principium rationis какprincipium reddendae rationis явно содержит в себе некое ог-раничение. Название principium reddendae rationis можно до-полнить: cognitioni: принцип основания. Поскольку это ос-нование должно быть возвращено обратно познанию, онотем самым является обоснованным и таким образом истин-ным. Итак, principium reddendae rationis относится лишь кпознанию, а не, как это может показаться, ко всему проче-му, что так или иначе существует. Так что же, значимостьprincipium reddendae rationis ограничивается познанием? Ноэтому противоречит то, что principium rationis в своей обыч-ной формулировке может быть применен ко всему, что ка-

ким-либо образом существует.Однако principium rationis в форме principium reddendae

rationis ни в коем случае не является ограничением прин-ципа сферой познания. Очень важно ясно видеть это с са-мого начала. Так как только благодаря такой проница-тельности мы полностью поймем, в каком смысле principiumrationis является principium grande, могущественным прин-ципом. Только тогда, когда мы ухватим этот смысл, мыболее ясно увидим, что является властвующим (dasMachtende) в положении об основании.

Познание считается неким родом представления. В этомустановлении нечто, что нам встречается, приходит к сто-янию, к статичности (kommt zum Stehen, zum Stand). Встре-чающееся, приведенное в представлении к статичности,есть предмет. Для Лейбница и для всего мышления Ново-го времени способ, каким сущее «есть», покоится в пред-метности предметов, т.е. на их противостоянии представ-лению. Для представления представленность предметов от-

носится к предметности предмета.Но теперь principium rationis как principium reddendae

rationis говорит: «Это представление и представленное внем, т.е. предмет в его противостоянии (der Gegenstand in


seinem Gegenstehen), должен быть чем-то обоснованным».Однако противостояние предмета составляет тот способ,каким предмет стоит как таковой, т.е. есть. Тем самым стро-гая формулировка principium rationis как principium reddendaerationis вовсе не является ограничением положения об ос-новании, напротив, principium reddendae rationis может бытьприменен ко всему, что является предметом, т.е. к тому, чтов обозначенном смысле «есть». Согласно этому, строгаяформулировка principium rationis как principium reddendaerationis содержит в себе определенно направленное и реша-ющее истолкование того, что говорит неограниченное по-ложение об основании: «Ничего нет без основания». Те-перь оно говорит следующее: «Нечто «есть», т.е. засвиде-тельствовано в качестве сущего лишь тогда, когда оно выс-казано в положении, удовлетворяющем основоположениюоснования как основоположению обоснования». Могуще-ство положения об основании разворачивает свою властьв том, что principium reddendae rationis — являющийся напервый взгляд лишь принципом познания — в то же времяи именно в качестве основоположения познания становит-ся принципом для всего, что есть.

Лейбниц смог отдельно открыть положение об основа-нии, которому следовали уже не одно столетие, в виду того,что тот постоянно напоминает о себе, именно потому, чтодолжен был сказать о principium rationis как principiumreddendae rationis; мы говорим «должен был» и, конечно, неподразумеваем под этим непреодолимого слепого принуж-дения, которому подвергался Лейбниц. Мы полагаем подэтим свободу, которая дала возможность Лейбницу в еговремя расслышать в уже звучащем речении (Spruch) поло-жения об основании решающее требование (Anspruch) ипривести его — в буквальном смысле — к языку, в кото-ром выговорится содержание положения, еще не установ-ленного в качестве основоположения. Это требование по-ложения об основании говорит в слове reddere, «возвра-щать обратно», «приносить», «до-ставлять» (zu-stellen). Вэтом же смысле мы говорим о доставке почты. Ratio — этоratio reddenda. Это означает, что основание является тем,


что должно быть доставлено представлякш^мл'^дцшающе-""йдгттелевеку. Великое и постоянное в мышлении мыслите-

ля заключается в том, чтобы умышленно дать слово тому,что всегда уже звучит. То, что движет мышление Лейбни-ца, соответствующим образом проявилось во включенииодного единственного, и притом привычного слова:principium rationis — это principium reddendae rationis.Reddendum, требование доставки основания есть то, чтовластвует в положении об основании как в могуществен-ном принципе. Reddendum, требование доставки основа-ния, обязательно и непрерывно звучало в течение всего Но-вого времени и продолжает звучать в наши дни. Redden-dum, требование доставки основания, медленно протискива-лось между мыслящим человеком и его миром, чтобы некимновым способом овладеть человеческим представлением.

Ощутили ли мы уже, сущие здесь и теперь, это властво-вание могущественного положения об основании? Испы-тали ли его, отдавая себе в этом отчет, и обдумали ли его вдостаточной степени? Если мы не хотим себя обманывать,то мы все должны признать: «Нет». Все, говорю я, а зна-чит, и те, у которых время от времени уже возникали мыс-

ли о «сущности основания».Как же обстоит дело? Мы с большим усердием занима-

емся изучением наук. Мы изучаем области их интересоввплоть до отдаленнейших закоулков и крошечных угол-ков. Мы упражняемся в научном способе действия. Мымного слышали об отдельных дисциплинах и при этом об-ращаем внимание на совокупность наук. Мы можем ска-зать о том, что царства природы и истории не так сильнои жестко отделены друг от друга, как это могло бы пока-заться при взгляде на разрозненность факультетов универ-ситета. Повсюду в изучении наук присутствует деятель-ный, радостный дух творчества. Но если мы на одно мгно-вение вспомним прежде поставленный вопрос, мы вынуж-дены будем сказать, что при всем своем усердии к наукаммы еще нигде и никогда не наталкивались на положениеоб основании. И все же без этого могущественного прин-ципа не существовало бы ни одной современной науки, а


хотя бы без одной такой науки не существовало бы и ны-нешнего университета. Он основывается на положении обосновании.

Как же мы должны себе это представлять: университетоснован на неком положении? Сможем ли мы отважитьсяна такое утверждение?

Ч е т в е р т а я л е к ц и я

Итак, мы слышим положение об основании: «Nihil estsine ratione». «Ничего нет без основания». Едва услышав,мы уже с ним согласны. Так как мы непосредственно ненаходим ничего, что могло бы говорить против этого по-ложения. Но прежде всего мы не находим также и ничего,что говорило бы о том, что над этим положением нужнопоразмыслить как-то по-особому.

Таким образом это положение принадлежит к тому мно-гому само собой понятному и безразличному нам, через чтомы проходим ежедневно. Поэтому мы полагаем, что это по-ложение всегда уже было известно. Это определенным об-разом соответствует действительности. Но то, каким об-разом положение об основании всегда уже звучит не толь-ко фактически, но и с необходимостью, и в каком смыслездесь говорится о необходимости, мы скоро узнаем точнее.Между тем, мы уже в самом начале нашего пути должныбыли приучить себя к тому, что положение об основании вкачестве положения было открыто Лейбницем только в сем-надцатом веке. Многие склоняются к тому, что дух сем-надцатого века привел к открытию положения об основа-нии в качестве принципа. Но с равным правом можно ска-зать, что только открытие principium rationis в качестве од-ной из первых аксиом всего представления и поведения оп-ределило дух семнадцатого века, как и всех последующихстолетий вплоть до наших дней, а также течение нынеш-него времени. Пожалуй, оба эти мнения справедливы.Однако ни одному из них не хватает спокойной осмотри-тельности, которая необходима для того, чтобы раскрыть


историю долгого отсутствия и внезапного проявления по-ложения об основании. Во всяком случае установлено, чточеловек, открывший принцип основания, т.е. сам Лейбниц,закрепил за principium rationis отличие principium grande, мо-гущественного принципа.

При этом мы, оставаясь в рамках предварительного ос-мысления, хотели бы прояснить, насколько положение обосновании является могущественным принципом. В какомотношении мы должны понимать его могущественность?Смысл его могущества был бы чересчур ограничен, еслибы мы свели могущество principium rationis только к тойроли, которую он исполняет внутри философии Лейбни-ца, обладающей, как и любая дпугая философия Новоговремени, характером системы даже тогда, когда эта систе-ма не подается как готовое мыслительное строение.

Положение об основании служит задающим меру прин-ципом внутри лейбницевской системы лишь потому, чтоэтот принцип относится ко всему, что есть. Ведь формули-ровка, которую сам Лейбниц называл вульгарной, гла-сит: nihil fit sine causa. «Ничего не происходит без причи-ны», т.е. ничто не становится чем-то сущим без причины.Вульгарная формулировка положения об основании не яв-ляется ложной, однако она не точна в лейбницевском смыс-ле. Principium rationis, который может быть применен ко все-му, что каким-либо образом есть, управляет не только об-ластью природных процессов, но также и областью, кото-рую мы сегодня называем «историей». Более того, приро-да и история принадлежат к сущностной цельности суще-го (das Wesensganze des Seienden), которую Лейбниц в соот-ветствии с самым ранним словоупотреблением западноев-ропейского мышления называет «Natura». Это слово пишет-ся с большой буквы. Один из самых глубоких в ряду по-здних и трудных для понимания трактатов Лейбница со-ответственно начинается словами (Gerh. VII, 289 ff): Ratioest in Natura, cur aliquid potius existat quam nihil. «В Природеесть основание для того, почему скорее существует нечто, ане ничто». Под «Природой» здесь не подразумевается не-кая сфера сущего в отличие от какой-либо другой. «При-


рода» названа сейчас в том смысле, который мы мыслим,когда говорим о природе вещей: Natura, quam rebus tribueresolemus (Gerh. IV, 504 ff.); «Природа, которой мы обычнонаделяем вещи, приписываем ее им». Соответствующим ос-нованию в понятой таким образом природе вещей являет-ся то, почему скорее существует нечто, а не ничто.

Первое и решающее слово этого трактата, а именно сло-во Ratio, в рукописи подчеркнуто. В одном из следующихпредложений Лейбниц говорит: Еа ratio debet esse in aliquoEnte Reali seu causa. «Это основание (в <природе> вещей,соответственно чему они как раз имеют такую склонность— скорее существовать, чем не существовать) должно ка-ким-либо образом присутствовать в действительно сущем(Wirklichen Seienden) или в его причине». Должна существо-вать некая первая причина. В следующем предложении этосуществующее названо ultima ratio Rerum, предельным (вы-сочайшим) образом сущим основанием всех вещей (deräußerste (höchste) seiende Grund aller Dinge). И Лейбниц до-бавляет: et (а именно illud Ens necessarium) uno vocabulo soletappellari DEUS, «и (то сущее, которое необходимо в каче-стве высочайшего основания) обычно обозначается сло-вом "Бог"-».

Сущностная цельность сущего, даже сама prima causa,/ Бог, управляется principium rationis. Область влияния по-

ложения об основании охватывает все сущее, включая иего первую сущую причину. Благодаря этому указаниюмогущество principium rationis становится еще очевиднее.Но, собственно говоря, это демонстрирует нам лишь объемего сферы влияния.

Однако мы спрашиваем о том, что является властвую-щим в могущественном принципе. Это властвующее мырассматриваем тогда, когда придерживаемся той форму-лировки principium rationis, которую Лейбниц в отличие отвульгарной считал строгой и единственно авторитетной.Эта строгая формулировка principium rationis проявляетсяв соответствующем уточненном названии. Оно гласит:principium reddendae rationis: основоположение основания,которое должно быть возвращено обратно (der Grundsatz des


zurückzugebenden Grundes). Это означает, что в соответствиис положением об основании само основание ни где-либо,ни каким-либо образом не наличествует в неопределенноми безразличном нам. Основание как таковое требует свое-го возвращения обратно в качестве основания — обратно(ге) именно в направлении чего-то ре-презентирующего,т.е. в направлении представляющего субъекта и через негодля него же. Основание требует своего проявления повсю-ду таким образом, что все в области этого требования ка-жется следствием, т.е. должно быть представлено как пос-ледовательность. Лишь то, что так изображается нашемупредставлению и так противо-стоит (be-gegnet) нам какустановленное и поставленное на свое основание, призна-ется надежно стоящим (sicher Stehendes), т.е. предметом.Лишь стоящее таким образом является тем, о чем мы с уве-ренностью можем сказать: «Оно есть».

Лишь это в обоснованном представлении приведенноек стоянию нечто (das in einem begründeten Vorstellen zum StehenGebrachte) может быть признано сущим. Но представлениеявляется обосновывающим тогда, когда то или иное осно-вание в качестве обосновывающего доставляется пред-ставляющему субъекту. Поскольку это происходит, и толь-ко поэтому, представление удовлетворяет требованию обо-снования. Но это требование говорит в самом основании,поскольку как таковое оно требует до-ставки (die Zu-ste-llung) во всяком представлении. Властвующим в положе-нии об основании является требование доставки основа-ния. Это требование, reddendum, властвует над всяким че-ловеческим представлением. Однако несмотря на это prin-cipium reddendae rationis не является лишь принципом по-знания. Дело обстоит иначе: согласно ведущей мысли фи-лософии Нового времени, нечто «есть» лишь потому, чтообоснованное представление обеспечило его для себя в ка-честве своего предмета; поэтому principium reddendae ratio-nis остается высочайшим основоположением не только по-знания, но в то же время и основоположением предметовпознания.

Все, что есть, есть в связи с..., являясь самим следствием


основания, и таким образом есть вследствие и сообразно стребованием доставки основания, каковое требование иговорит в положении об основании как в principiumreddendae rationis. Сказанное можно прояснить и одновре-менно подтвердить, если в процитированных предложени-ях Лейбница проследить его мысль в обратном направле-нии, дойдя до того, на чем они основываются, согласнособственным высказываниям Лейбница.

В качестве ultima ratio природы, в качестве предельно-го, высочайшего и таким образом первого сущего основа-ния для природы вещей можно установить то, что обычноназывают словом «Бог».

В природе вещей есть основание для того, что скорее не-что есть, чем для того, что ничего нет. Это основание зо-вется Богом как первейшей сущей причиной всего сущего.Однако чем ценно положение, гласящее: «Должно быть ос-нование для того, что скорее есть нечто, чем для того, чтоничего нет»? Этим положением Лейбниц начинает свойтрактат. Стоит повторить его дословно: Ratio est in Natura,cur aliquid potius existat quam nihil. «В Природе есть основа-ние для того, почему скорее существует нечто, а не нич-то». Но теперь это передвинутое на первое место положе-ние уже само является неким следствием, а именно следстви-ем положения об основании. Непосредственно в связи свышеназванным положением Лейбниц продолжает: Idconsequens est magni illius principii, quod nihil fiat sine ratione.«Это — а именно то, что говорится в первом предложении,— является consequens, следствием того principium magnum,того великого основоположения, которое говорит, что ни-чего не появляется, т.е. ничего не попадает в бытие без ос-нования».

Если говорить наиболее радикально, это означает, чтолишь постольку, поскольку положение об основании яв-ляется действительным, существует Бог. Тотчас снова воз-никает вопрос: А насколько действительно положение обосновании? Если положение об основании является прин-ципом, обладающим могуществом, то в его властвовании(in seinem Machten) заключается некий род действия (eine

62 Мартин Х а й д е г г е р

Art von Wirken). На самом деле, в упомянутом трактате (п.2) Лейбниц говорит о том, что высочайшим положениямподобает некое действие, efficere. Однако всякое действие(согласно положению об основании) требует причины. Нопервой причиной является Бог. Следовательно, положениеоб основании действительно лишь постольку, посколькусуществует Бог. Однако Бог существует лишь постольку,поскольку положение об основании является действитель-ным. Такое мышление движется по кругу. Правда, мы ос-танемся далеко за рамками лейбницевского мышления,если предположим, что он успокоился, приняв это круго-вое отношение, которое легко можно продемонстрироватькак не совсем правильное или же вовсе выдать за ошибоч-ное. Никому из нас, пожалуй, эти процитированные пред-ложения Лейбница не представляются абсолютно понят-ными. Прежде всего и единственно важно теперь быть про-ницательными: положение об основании постольку явля-ется властвующим над всем принципом, поскольку осно-вание, согласно строгой формулировке основоположения,претендует на то, что все, что есть, есть вследствие, т.е.благодаря специально осуществленному выполнению тре-бования основания. Впредь важно не терять из виду то.что в первой строгой формулировке положения об основа-нии проявляется требовательный характер основания.

Principium reddendae rationis требует, чтобы всякое пред-ставление предметов являлось неким обосновывающим себяпредставлением, а значит, чтобы и сам предмет в такомпредставлении так или иначе был обоснован, т.е. обеспечен

Но теперь наука Нового времени понимается как пре-восходный способ обосновывающего представления пред-мета. Согласно этому, она покоится на основоположенииоснования, которое должно быть доставлено. Без наукиНового времени не было бы ни одного современного уни-верситета. Если мы признаем себя принадлежащими сен-час университету, то двигаемся по земле, на которой по-коится сам университет. Это и есть положение об основа-нии. Однако стоит удивляться тому, что мы еще никогдадо сих пор не встречались здесь с положением об основа-

П о л о ж е н и е об о с н о в а н и и 63

нии. И таким образом высказывание, заключающееся втом, что университет покоится на положении об основании,было бы преувеличенным и весьма странным утверждением.

Если университет построен не на самом положении, то,возможно, на том, что говорит это положение? Мы слы-шали, что оно говорит о reddendum. В положении говориттребование доставки основания для всех высказываний,для любого сказывания. Откуда говорит это требованиеоснованием своей доставки?

Заключается ли это требование в сущности самого ос-нования? Прежде чем зайти в своих вопросах так далеко,мы ограничивались тем, что справлялись, прежде всего усамих себя, слышим ли мы требование доставки основа-ния. Мы должны были ответить: «Да» или «Нет». Да —если недавно у нас в ушах настойчиво звучало требова-ние доставки основания. Нет — если мы едва ли моглирасслышать это насущное требование. Где бы мы ни были,мы всегда двигаемся в области излучений требования до-ставки основания. И в то же время непривычно тяжело спе-циально обращать внимание на это требование, чтобырасслышать в нем тот язык, на котором оно собственноговорит. Мы используем аппаратуру, чтобы устанавли-вать и контролировать радиоактивность атмосферы. Ноне существует ни одного аппарата, который помог бы намуслышать требование, взывающее о доставке основания.Правда, самим своим наличием аппараты подтверждаюти наличие того, что они регистрируют, т.е. того, что сей-час могущественное положение об основании разворачи-вает свое властвование способом, до сих пор несуществу-ющим для слуха.

Ибо человечество зашло сейчас так далеко, что даже туэпоху, в которую вступило его историческое бытие, назы-вает в соответствии с открытием ставшей ему доступнойатомной энергии. Мы живем, как говорится, в атомный век.

Мы вовсе не нуждаемся в разгадке того, о чем это гово-рит. Кому хочется брать на себя смелость совершить эторазгадывание? Ведь сегодня мы можем делать нечто иное.Любой может пространно рассуждать о том тревожном .ж~~


скрывается под, на первый взгляд, безобидным именем,присвоенным веку. Человек определяет эпоху своего исто-рического бытия, исходя из напора и расположения при-родной энергии.

Dasein человека отчеканено атомом. Это слово называ-ет сегодня то, что в настоящее время, пожалуй, доступно«мышлению» лишь незначительного числа людей. Междутем, характеристика эпохи в качестве атомного века ото-бражает то, что есть. Ибо остальное, то, что существует иназывается еще культурой: театр, искусство, кино и ра-дио, но также литература и философия, даже вера и рели-гия — все это, прихрамывая, только плетется за тем, чтоналагает на век отпечаток атомного века. Об этом можетсообщаться различными способами, чем собственно и за-нимаются сегодня крайне ловко и услужливо «иллюстри-рованные газеты». Такой род «информации», разумеется,также лишь примета времени. «Информация», слово инос-транного происхождения, здесь больше подходит, посколь-ку подразумевает непосредственное, единовременное сооб-щение и уведомление, принимая которое, читатель и слу-шатель ко всему прочему подвергает себя незаметной че-канке (Prägung) (формированию). Мы больше не позволимускользнуть от нашего вдумчивого взгляда тому, что эпо-ха истории человечества отчеканена атомом.

Однако атомный век не мог бы существовать без наукиоб атоме. Это, как обычно говорится, азбучная истина. Ивсе же она содержит в себе нечто лишь наполовину проду-манное (если нас это удовлетворит). Между тем, мы можеми даже должны спросить: «Откуда происходит наука обатоме?» Она управляется дисциплиной, которая зоветсяядерной физикой, но сегодня уже более подобающим ейобразом обозначается как физика элементарных частиц.Ведь до недавнего времени современная наука об атомезнала лишь протон и нейтрон в качестве таких частиц. Асегодня их известно уже более десяти. И наука уже вовле-чена в то, чтобы перевести обратно это рассеянное много-образие в некое новое единство как нечто несущее (als dasTragende). Что означает эта вовлеченность , которая под-

талкивает науки к тому, чтобы всегда обеспечивать болеесоразмерное единство того, что предлагает себя ему в ка-честве представимого наличия (als vorstellbarer Bestand) те-орий и наблюдаемых фактов? Уже упоминалось, что воп-росы наук все снова и снова подстрекаются к тому, чтобыустранять возникающие противоречия. Это устранениепроисходит благодаря продвижению при разрешении про-тиворечий в иском единстве, пригодном для того, чтобыудерживать это нечто, которое видимым образом проти-воречит себе, т.е. для того, чтобы давать ему некое основа-ние. В вовлеченности представления и вопрошания поми-мо противоречий правит еще и требование доставки соот-ветствующего основания.

Мы сказали, что атомный век покоится на науке об ато-ме, и спросили, откуда происходит эта наука. Однако этотвопрос не желает заниматься выяснением хода событий ис-тории возникновения и развития этой науки; он хотел бывспомнить о том, что же такое самый глубинный стимулсамой этой науки, независимо от того, осознается он ис-следователями или нет. И обнаруживается, что этот сти-мул и вовлеченность в постоянное устранение противоре-чий внутри множественности спорящих друг с другом тео-рий и несовместимых фактов происходит от требованияprincipium reddendae rationis. Это требование — нечто иное,нежели сама наука. Требование доставки основания яв-ляется для наук тем элементом, в котором их представле-ние двигается как рыба в воде или как птица в воздухе.Наука соответствует требованию ratio reddenda, и притомбезоговорочно. В противном случае она не могла бы быть

тем, чем она есть.Но соответствуя требованию reddendum, звучащему у

нее в ушах, наука все же не слышит его так, чтобы бытьспособной размышлять о нем. Следовательно, если мы го-ворим «атомный век» (а мы больше не произносим это имямашинально), то обращаем внимание на то, что мы, жи-вущие в этом веке, находимся в подчинении у требованиямогущественного principium reddendae rationis. Мы лишьпотому являемся сегодня такими, какие мы суть, что надз


нами властвует великое требование доставки основания.Атомный век в качестве планетарной эпохи человечестваотличается тем, что власть могущественного принципа,principium reddendae rationis, неким зловещим образом раз-ворачивается в авторитетной области Dasein человека,если вовсе не высвобождается. То, что здесь употребленослово «зловещий», не подразумевает под собой никакогоплаксивого смысла. Здесь буквально и объективно долж-но мыслиться то, что единственное в своем роде высвобож-дение требования до-ставки основания грозит всему томублизкому, что окружает человека. Оно лишает его любо-го основания и почвы для оседлости, т.е. для всего того, изчего до сих пор вырастал всякий великий век человечества,всякий объясняющий мир дух, всякая чеканка человечес-кого образа.

Так проявляется крайне странное состояние современ-ного человека, состояние, противостоящее всякому обыч-ному полаганию повседневных представлений (allesgewöhnliche Meinen der Alltagsvorstellungen), в которых мыбеспорядочно носимся как слепые и глухие: требованиемогущественного принципа об основании, которое необ-ходимо доставить, отнимает у сегодняшнего человека осед-лость. Чем решительней проводится охота по усмирениюколоссальной энергии, благодаря чему потребность чело-века в энергии должна быть удовлетворена по всей землеи на все времена, тем скуднее становится способность че-ловека строить и жить в области сущностного (im Bereichdes Wesenhaften). Это и есть то загадочное противоречие меж-ду требованием доставки основания и лишением почвы.

Важно увидеть то, как протекает эта высокая игра меж-ду доставкой и лишением. Важно продумать то. к чемуприведет эта игра в будущем. Важно спросить, какое уча-стие в этой игре принимает невидимое господство могу-щественного принципа основания. Важно заметить, в ка-ком краю мы останавливаемся, когда, размышляя, проду-мываем положение об основании.

П я т а я л е к ц и я

Лейбниц рассматривал положение об основании какодин из высочайших принципов. Для положения об осно-вании: Nihil est sine ratione — «Ничего нет без основания»— Лейбниц нашел строгую формулировку principiumreddendae rationis. B ratio reddenda основание обнаруживаетсебя в характере требования доставки. Мы говорим о стро-гой формулировке положения об основании, потому чтоона лучше всего приспосабливается к тому характеру ос-нования, который впервые открылся мышлению Лейбни-ца и его эпохе. Однако строгая формулировка principiumrationis, прояснением которой мы до сих пор занимались,даже в смысле Лейбница еще не является всеобъемлющейформулировкой положения об основании.

Первое обнародованное упоминание principium rationisмы находим у Лейбница в трактате «Theoria motus abstracti»(Gerh. Philos. IV, 232). Эта теория рассматривает те условиявозможности движения, которые не зависят от чувственновоспринимаемых явлений. В 1671 году, когда Лейбницу ис-полнилось двадцать пять лет, он представил свой трактатна рассмотрение Парижской Академии наук. Ближе к кон-цу этого трактата об одном из положений, касающемся аб-страктно рассмотренного движения, Лейбниц говорит сле-дующее: pendet ex nobilissimo illo (24) (нужно добавитьprincipio) Nihil est sine ratione; «оно (а именно рассматри-ваемое положение об абстрактном движении) зависит отсамого известного и в то же время наиболее выдающегосяпринципа: "Ничего нет без основания"». Здесь Лейбницприводит обычную формулировку положения об основа-


нии в качестве общеизвестной и общепризнанной и в тоже время приписывает положению об основании исклю-чительно ведущую роль. Положение об основании являет-ся principium nobilissimum; это благороднейший принцип.Шестью годами позднее (1677) Лейбниц пишет о principiumrationis в своих «Примечаниях к записям ученика Спино-зы». Возвращаясь в Германию из Лондона, Лейбниц по-сетил Спинозу в Амстердаме примерно между восемнадца-тым и двадцать восьмым ноября 1676 года. В упомянутомвыше месте (IV, 138) Лейбниц пишет: id, quod dicere soleo,nihil existere nisi cujus reddi potest ratio existentiae sufficiens,«(принцип), который я обычно высказываю (в форме): "Несуществует ничего, чье достаточное основание для суще-ствования не может быть доставлено"».

Основание, которое претендует на свою доставку, тре-бует в то же время того, чтобы оно как основание было до-статочным, т.е. полностью удовлетворяло требованиям,предъявляемым к основанию. Для чего? Для того, чтобыобеспечить предмет в его статичности. Задний план опре-деления достаточности, «суфициенции» (от suffectio), со-ставляет ведущее представление лейбницевского мышле-ния, представление perfectio, т.е. полноты определений длястояния предмета (der Voll-ständigkeit der Bestimmungen fürdas Stehen eines Gegenstandes). Только в полноте условий еговозможности, только в полноте его оснований по всем на-правлениям в совершенстве обеспечивается (perfekt) посто-янство (die Ständigkeit) предмета. Основание (ratio) в каче-стве причины (causa) отнесено к эффекту (efficere): самооснование должно быть достаточным (sufficiens, sufficere).Эта достаточность требуется и определяется посредствомperfectio (perficere) предмета. То, что язык в краю положе-ния об основании как бы сам собой говорит о efficere,sufficere, perficere, т.е. о многообразном facere, «делать», онеком «со-ставлять» и «до-ставлять», определенно не слу-чайно. Для Лейбница название строго и полностью про-думанной формулировки положения об основании гласит:principium reddendae rationis sufficientis (ср. «Монадология»§32), основоположение достаточного основания, которое


должно быть доставлено. Мы можем также сказать: поло-жение надлежащего основания (der Satz zuständigen Grund).Там, где (как в случае лейбницевского открытия и опреде-ления положения о достаточном основании) раскрывает-ся могущественный принцип, мышление и представлениево всех существенных отношениях приводятся в движениенекоего нового типа. Это образ мышления Нового време-ни, в котором мы сами ежедневно пребываем, притом ещене отмечая специально и не принимая во внимание того,что основание требует своей доставки во всяком представ-лении. В соответствии с этим Лейбниц — что скорее сокрытов истории, нежели исторически очевидно — предрешает нетолько развитие современной логики в сторону логистикии создания мыслящих машин, не только предопределяетболее радикальное истолкование субъективности субъек-та внутри философии немецкого идеализма и ее последу-ющих ответвлений. Мышление Лейбница несет и отчека-нивает основную тенденцию того, что мы, достаточно про-думав, можем назвать метафизикой современной эпохи.Поэтому имя Лейбница в наших размышлениях не явля-ется обозначением некой системы философии прошлого.Это имя называет настоящее еще не набравшего силу мыш-ления, настоящее, которое нас еще только поджидает.Лишь оглянувшись назад, на то, что продумывал Лейб-ниц, мы сможем охарактеризовать настоящий век, кото-рый называют атомным, как тот век, в котором господ-ствует власть principium reddendae rationis sufficientis. Тре-бование доставки достаточного основания для всего, чтопредставляется, говорит в том, что сегодня стало предме-том, носящим имя «атом» и «атомная энергия».

Однако, если рассуждать строго, оказывается, что мыедва ли можем еще говорить о предметах. Ведь мы, если при-смотреться повнимательней, уже движемся в мире, где боль-ше не существует предметов (Gegen-stände). Но эта беспред-метность (Gegen-standlose) еще не есть отсутствие статич-ности (Standlose). Напротив, в беспредметности восходитпостоянство другого рода (eine anders geartete Ständigkeit).Principium grande, могущественный принцип, положение об


основании отнюдь не теряет свою власть над миром, в ко-тором предметное должно отступить перед чем-то постоян-ным иного рода. Власть надлежащего основания, котороедолжно быть доставлено для устойчивости (dieBeständigung) и обеспечения всего, сейчас, пожалуй, толь-ко начинает набирать силу, разворачиваясь до своихкрайних пределов. То, что в такой век искусство стано-вится беспредметным, подтверждает его историческую пра-вомерность и прежде всего тогда, когда само это беспред-метное искусство понимает, что его порождения больше немогут быть творениями , но являются чем-то таким, соот-ветствующего слова для чего еще не найдено. Тот факт,что существуют выставки современного искусства, в на-много большей степени, чем мы предполагаем, связан с мо-гущественным положением об основании, об основании,которое должно быть доставлено. Новое время еще не за-кончилось. Сейчас только начинается его завершение, по-скольку Новое время готовится к полной доставляемое™всего, что есть и может быть.

Ссылка на атомный век была необходима для того, что-бы мы заметили, что повсюду пребываем в области, гдевластвует могущественный принцип, и не упустили извиду того, насколько мы подвержены его власти. Эта ссыл-ка должна указывать на край, из которого обращается кнам положение об основании, когда мы, вопрошая, на-правляемся в него.

Если мы будем настаивать на этом ходе мышления, тоскоро более отчетливо увидим нечто двойственное: во-пер-вых, это то, что нашего привычного научно-техническо-го представления недостаточно для того, чтобы попасть вкрай положения об основании и, даже очутившись там.увидеть хоть что-нибудь; а во-вторых, то, что даже фило-софское учение о высочайших основоположениях как не-посредственно очевидных принципах избегает решающихвопросов мышления. Характерной чертой положения об ос-новании является то, что это основоположение допускаетдве формулировки. До сих пор это подавалось так, чтоякобы, вульгарная и укороченная формулировки не при-


годны для того, чтобы приступить к плодотворному раз-бору положения об основании. По сравнению с ними встрогой формулировке мы достигаем уже важного пони-мания того, что основание имеет характер требования, по-нимания ratio в качестве ratio reddenda. Однако принадле-жит ли этот характер просто к сущности основания илиже затрагивает лишь тот способ, в котором сущность ос-нования обнаруживает себя в определенную эпоху, — этотвопрос остается открытым. Ибо и строгая формулировкаположения об основании допускает укороченную форму,так что вульгарная и строгая формулировки этого прин-ципа внезапно проявляются как равнозначные. Кажуще-еся ясным положение об основании вновь становится смут-ным. Насколько — это еще нужно сейчас продумать, преж-де чем мы приступим непосредственно к разбору положе-

ния об основании.Положение об основании, согласно строгому истолко-

ванию, говорит следующее: «Нет ни одной истины (то есть,согласно Лейбницу, ни одного правильного положения)без основания, которое с необходимостью должно быть емудоставлено». Каким образом можно воспроизвести такжеи строгую формулировку положения об основании (фор-мулировку principium reddendae rationis) в краткой форме?

Если наше представление вынуждено так или иначе до-ставлять себе для того, что в нем представлено, основание.на котором и в котором это представленное надежно сто-ит в качестве предмета (als Gegenstand sicher steht), то пред-ставление высматривает основание, которое должно бытьдоставлено. Это происходит благодаря тощ, что представ-ление спрашивает: «Почему представленное есть и поче-му оно есть так, как оно есть?» Вопросом «почему?» мыспрашиваем об основании. Поэтому строгая формулиров-ка положения об основании — «Ничего нет без основа-ния, которое должно быть доставлено» —может быть при-ведена к форме: «Ничего нет без «почему».

Если мы сравним укороченные формы обеих формули-ровок, то заметим, что они приобретают своеобразную ос-троту, которая позволяет нам еще более отчетливо увидеть


положение об основании. Оно гласит: «Ничего нет без ос-нования». Оно также гласит: «Ничего нет без "почему"».В противовес этому мы слышим теперь следующие слова:

Die Ros ist ohn warum; sie blühet, weil sie blühet,Sie acht nicht ihrer selbst, fragt nicht, ob man sie siehetРоза есть без «почему»; она цветет, потому что она цветет,Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

Эти стихи находятся в первой книге духовной поэзииАнгелуса Силезиуса, озаглавленной «Херувимский стран-ник. Чувственное описание четырех последних вещей».

Сочинение впервые было опубликовано в 1657 году.Эти стихи стоят под номером 289 и озаглавлены «Без "по-чему"». Ангелус Силезиус, в миру носивший имя ИоганнШефлер, doctor philosophiae et medecinae, врач по профес-сии, жил в Силезии в 1624-1677 годах. Лейбниц (1646-1716)был современником Ангелуса Силезиуса и хорошо знал егопроизведение «Херувимский странник». В своих сочине-ниях и письмах Лейбниц часто говорит об Ангелусе Силе-зиусе. Так в письме к Нацию, датированном двадцатьвосьмым января 1695 года, читаем (Leibnitii opera ed. DutensVI, р. 56):

У иных мистиков есть чрезвычайно смелые места, полныесложных метафор и склоняющие чуть ли не к безбожию.Такие я иногда замечал в немецких — впрочем, прекрасных— стихах одного человека, который зовет себя ИоганномАнгелусом Силезиусом...

А Гегель в своих «Лекциях по эстетике» (X, 477, GlocknerXII, 493) говорит следующее:

Пантеистическое единство, подчеркнутое по отношению ксубъекту, который чувствует себя находящимся в этомединстве с божеством и божество — присутствующим всубъективном сознании, порождает мистику в том болеесубъективном ее виде, в каком она развилась в христианс-ком мире. В качестве примера я укажу лишь на АнгелусаСилезиуса, который с величайшей смелостью и глубинойсозерцания и чувства, с удивительной силой мистического


изображения высказал мысль о субстанциальном существо-вании бога в вещах и о соединении своего самобытия с бо-гом и бога с человеческой субъективностью1.

Суждения Лейбница и Гегеля об Ангелусе Силезиусемогли бы без излишних проволочек послужить свидетель-ством того, что процитированные слова о «Без "почему"»происходят из некоего источника, заслуживающего вни-мания. Но мы тотчас же возразим, что этот источник все-таки является мистикой и поэзией. Как одна, так и другаяв равной степени мало касаются мышления. Несомненно,они не находятся в мышлении, но, пожалуй, расположеныперед мышлением. Это подтверждают нам Лейбниц и Ге-гель, чье мышление трудно превзойти в рассудительностии строгости.

Проследим же и мы, как обстоит дело с мистическим сло-вом Ангелуса Силезиуса.

Роза есть без «почему»; она цветет, потому что она цветет,Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

Прежде нужно напомнить краткую формулировку лей-бницевского principium reddendae rationis. Она гласит: «Ни-чего нет без "почему"». Слова же Ангелуса Силезиуса го-ворят прямо противоположное: «Роза есть без "почему"».Роза здесь очевидным образом выступает в качестве при-мера для всего цветущего, для всех растений, для всякогороста. В этом поле, согласно слову поэта, положение обосновании не имеет силы. Ботаника же, напротив, срав-нительно легко укажет нам на цепь причин и условий дляроста растений. Для доказательства того, что рост расте-ний в противоположность сентенции Ангелуса Силезиусаимеет свое «почему», т.е. свои необходимые основания, мыне нуждаемся ни в какой науке. О необходимости основа-ний для роста и цветения говорит повседневный опыт.

Однако излишним будет и специально предписывать

1 Перевод Б.Г.Столпнера. Цит. по изданию: Г.В.Ф.Гегель. Эстетика. Собраниесочинении в 4-х томах, т.2 М. Искусство, 1969. Под редакцией Мтх. Лифшица.(Прим.перев.)


поэту эту необходимость в основаниях, так как в тех жестихотворных строках он сам ее и подтверждает:

Роза есть без «почему»; она цветет, потому что она цветет.

Потому? Не называет ли это слово отношение к некое-му основанию, словно бы притягивая к себе это основа-ние? Роза — без «почему», и все же не без «потому». Следо-вательно, поэт противоречит себе и смысл его речи темен.В этом ведь и заключается мистическое. Но поэт говоритясно. «Почему» и «потому» означают различное. «Поче-му» является словом для вопроса об основании. «Потому»содержит ответ-указание на основание. «Почему» ищетоснование. «Потому» приводит основание. В соответствиис этим различны и те роды, согласно которым представля-ется отношение к основанию. В «почему» отношение к ос-нованию — это отношение разыскивания. А в «потому».— это отношение предъявления. Однако то, с чем так илииначе устанавливаются различные отношения, остаетсяоснованием и, по-видимому, тем же самым. Поскольку пер-вая часть первой строки отрицает наличие основания, авторая часть той же строки выразительно подтверждаетего присутствие при помощи «потому», на лицо имеетсяпротиворечие, т.е. одновременное утверждение и отрица-ние одного и того же, а именно основания. Однако явля-ется ли основание, которое «почему» ищет, а «потому» при-водит, тем же самым основанием? Ответ на этот вопрос даетнам вторая строка этой сентенции. Она содержит объяс-нение первой строки. Вся сентенция выстроена так пора-зительно ясно и кратко, что наводит на мысль о том, чтоподлинной и великой мистике принадлежит предельнаяострота и глубина мышления. Ведь это — тоже истина. Ипример Майстера Экхарта подтверждает ее.

Вторая строка сентенции Ангелуса Силезиуса гласит;

Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

Первая часть второй строки говорит нам о том, как нуж-но понимать «без» в первой части первой строки: роза есть


роза без того, что она должна бы обращать внимание насаму себя. Ей не нужно нарочно привлекать к себе внима-ние. В том способе, согласно которому роза есть, не требу-ется специально обращать внимание на саму себя, т.е. навсе то, что к ней принадлежит, определяя ее, т.е. обосновы-вая. Она цветет, потому что она цветет. Между ее цвете-нием и основаниями цветения нет места для внимания коснованиям, благодаря чему основания только и могли бытак или иначе быть в качестве оснований. Ангелус Силе-зиус не хочет отрицать того, что цветение розы имеет ка-кое-то основание. Она цветет, потому что — она цветет.По сравнению с этим человек, чтобы существовать в сущ-ностных возможностях своего Dasein, должен обращатьвнимание на то, что для него суть определяющие основа-ния и как они суть в качестве таковых. Однако сентенцияАнгелуса Силезиуса не говорит об этом, и именно пото-му, что подразумевает нечто еще более сокрытое. Основа-ния, которые сущностно о-пределяют (be-stimmen) челове-ка как того, кому посылается судьба, происходят из сущ-ности основания. Поэтому эти основания без-донны (ab-gründig) (ср. то, что будет сказано в дальнейшем о другойтональности положения об основании). Но цветение розыпроисходит благодаря тому, что она в нем распускается,не обращая внимания на то, что только и могло бы в каче-стве чего-то иного, а именно в качестве причин и условийцветения, вызвать это цветение. Основание ее цветения ненуждается в том, чтобы прежде всего и нарочно быть ейдоставленным. С человеком дело обстоит иначе. То, какон относится к основанию, проявляется во второй строкесентенции.

Здесь о розе говорится таким образом:

Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

В отличие от розы человек зачастую живет, со стороныпогладывая на то, как он действует в мире, и на то. чтоэтот мир от него требует и что он от него получает. Но дажетам, где такого поглядывания нет, мы, люди, не сможем


быть теми существами, какими мы являемся, если не будемобращать внимание на мир, который нас определяет, при-чем одновременно обращая внимание и на самих себя. Розав этом не нуждается. Если мыслить, исходя из позицииЛейбница, то это означает следующее: для того, чтобыроза цвела, ей не нужна доставка основания, на которомосновывается ее цветение. Роза есть роза без того, чтобыreddere rationem, доставление основания (ein Zustellen desGrundes), должно было принадлежать к ее бытию-розой(Rose-sein). Однако роза никогда не существует без осно-вания. Отношение розы к тому, что говорит положение обосновании, по-видимому, остается двояким.

Хотя роза есть без «почему», но все же — не без основа-ния. «Без "почему"» и «без основания» — это не одно и тоже. Только это прежде всего и должно было сделать для насболее ясной процитированную выше сентенцию. Роза, по-скольку она есть нечто, не выпадает из области, в которойвластвует могущественный принцип. Однако род ее при-надлежности к этой области является своеобразным, я по-этому отличается от того, каким мы, люди, удерживаемсяв области, где властвует положение об основании. Конеч-но, мы мыслили бы слишком узко, если бы полагали, чтосмысл сентенции Ангелуса Силезиуса восходит к тому,чтобы только назвать различие способов, согласно кото-рым роза и человек суть то, что они суть. То, что не былосказано в сентенции, — и от чего все зависит — означает,пожалуй, что человек в самом сокровеннейшем основаниисвоей сущности является истинным только тогда, когдасвоим способом существует так, как роза — т.е. без «поче-му». Мы не можем дальше заниматься здесь прояснениемэтой мысли. Сейчас мы обдумаем только слова: «Роза естьбез "почему"»; мы обдумаем их, принимая во вниманиекраткую строгую формулировку положения об основании:«Ничего нет без "почему"».

Что здесь перед нами открылось? То, что к розе и ко все-му, что есть, согласно своему способу, нельзя применитьprincipium reddendae rationis. Роза существует без ищущего,оглядывающегося вокруг себя доставления оснований, на


основании которых она и цветет. [Основание, исходя изкоторого цветет роза, не обладает для розы характером тре-бования, которое от ее имени для нее требует доставки ос-нования. Если бы все на самом деле обстояло так, то этоозначало бы, что к цветению розы принадлежит достав-ление оснований цветения в качестве тех оснований, ко-торые здесь господствуют. Но роза цветет, потому что онацветет. Ее цветение является простым из-себя-распускани-ем (einfaches aus-sich-Auf gehen).] B то же время мы с полнымправом можем утверждать, что principium reddendae rationisможет быть применен также и к розе. Это именно так, по-скольку роза становится предметом нашего представления,и мы вправе требовать дать нам справку о том, каким об-разом, т.е. исходя из каких оснований и причин, при ка-ких условиях роза может быть тем, что она есть.

Итак, как обстоят дела здесь с principium reddendaerationis? Он может быть применен к розе, но не для розы;применим к розе — поскольку она является предметом на-шего представления; но не для розы — поскольку, нахо-дясь в самой себе, она является просто розой.

Мы видим, что оказались поставлены перед страннымобстоянием дел: нечто, к примеру, роза, существует, хотяи не без основания, но все же без «почему». Нечто подпа-дает под область влияния вульгарно понятого положенияоб основании. То же самое нечто выпадает из-под облас-ти влияния строго понятого положения об основании. НоЛейбницем и всем представлением Нового времени, как мывидели на прошлых лекциях, область влияния строго про-думанного положения об основании понимается настоль-ко же широко, т.е. неограниченно, что и область влияниявульгарно продуманного положения об основании. ДляЛейбница положение «Ничего нет без основания» говориттак же много, как и положение «Ничего нет без «почему».Согласно сентенции Ангелуса Силезиуса, это отождеств-ление недействительно.

Таким образом положение об основании благодаря ос-мыслению сентенции Ангелуса Силезиуса становится лишьеще более непрозрачным. Край, которому оно принадле-


жит, окутан туманом. Даже наша попытка придерживать-ся строгой формулировки положения об основании, каксейчас оказалось, не привела к ясности. При этом мы от-казались от вопроса о том, не играет ли строгая формули-ровка (в лейбницевском смысле) роль основополагающейформулировки основоположения основания, или даже вов-се, не является ли она абсолютно истинной.

Конечно, ссылка на лейбницевскую форму положенияоб основании показала нам, что характер требования до-ставки, reddendum, относится к основанию. Однако в то жевремя мы вынуждены задать вопрос: «Откуда происходитэто требование основания? Кто или что выдвигает требо-вание доставки оснований во всяком представлении и длявсякого представления?»

Являемся ли мы, люди, теми существами, которые выд-вигают своему собственному представлению требование.заключающееся в том, чтобы основание так или иначе до-ставлялось? Или же само основание в качестве основания,исходя из себя самого, выдвигает такое требование наше-му представлению? Но как может основание выдвигатьтребование? Очевидно, на этот вопрос можно ответитьлишь в том случае, если мы в достаточной мере точно зна-ем, в чем состоит сущность основания, и если мы до сегомомента уже спросили о сущности основания для того,чтобы на этом пути услышать, чем же является то, что на-зывают основанием и ratio. Ведь самую точную и всеразъясняющую справку об этом должно дать положениеоб основании.

Почему мы сразу не осведомились у положения об ос-новании о том, что же оно позволяет нам узнать об осно-вании? Почему мы предпочли куда более окружные путипрямому близлежащему пути? Ответ: потому что благода-ря окружным путям мы смогли приобрести различные точ-ки зрения на положение об основании, так что сейчас и впоследующем мы всегда сможем как бы оглядываться наположение об основании. Ведь этим ретроспективнымвзглядом на положение об основании как основоположе-ние и принцип мы достигнем ошеломляющего прозрения.


Положение об основании ничего не высказывает об осно-вании. Положение об основании никоим образом не явля-ется непосредственным высказыванием о сущности основа-ния. Это состояние дел должно было открыться нам на ужепройденных путях, водящих нас вокруг этого положения.Пожалуй, нужно отметить, что положение об основанииговорит именно об основании и, однако же, не являетсявысказыванием об основании как основании.

Что говорится о положении об основании? Ответ мы по-лучим лишь тогда, когда услышим положение об основа-нии. Для этого необходимо обратить внимание на тон, вкотором оно говорит. Это положение звучит именно в двухразличных тональностях. И в обоих оно говорит различ-ное. До сих пор мы больше слышали положение об осно-вании в некой неопределенной тональности. Это позволяломыслить положение об основании в различных формулиров-ках, не задумываясь над тем, почему это так происходит.

Положение об основании гласит: Nihil est sine ratione.«Ничего нет без основания». Мы слышали его уже доволь-но часто, почти что до пресыщения. Однако сейчас мы дол-жны услышать, как в этом одинаково звучащем при егопроизношении положении раздаются две различные то-нальности. Мы можем сказать: Nihil est sine ratione. «Ниче-го нет без основания». В утверждающей форме это будутозначать: «Все имеет основание».

Однако мы также можем поставить ударение следую-щим образом: Nihil est sine ratione. «Ничто не есть без осно-вания». В утверждающей форме это будет означать: «Вся-кое сущее (как сущее) имеет основание». Итак, о чем же го-ворит положение об основании?

Ш е с т а я л е к ц и я

Ссылка на положение об основании, которую привелпрежний ход нашего осмысления, ставит это положение втот горизонт, который открылся благодаря мышлению Лей-бница и с его же помощью получил набросок. В конце кон-цов мы поместили обычную и строгую формулировки по-ложения об основании в укороченную форму: «Ничего нетбез основания» и «Ничего нет без "почему"». СентенцияАнгелуса Силезиуса дала нам опору для того, чтобы по-казать, что положение об основании в своей строгой фор-мулировке не везде действительно. Ведь в противовес «Ни-чего нет без "почему"» эта сентенция говорит:

Роза есть без «почему»; она цветет, потому что она цветет,Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

Это «без "почему"» говорит, грубо выражаясь, о том,что роза не имеет никакого основания. «Потому» же в са-мом стихе, наоборот, если так же грубо выражаться, гово-рит о том, что роза имеет некое основание. В соответствиис этим может существовать такое нечто, которое подобнорозе в одно и то же время есть и с основанием, и без основа-ния. Правда, в предыдущей лекции мы сказали об этомнесколько точнее: «Роза есть именно без "почему", но —принимая во внимание "потому" — все же не без основа-ния». Благодаря этому удерживается прежде всего то, чтособственно говорит о розе непосредственно услышанныйтекст: некое «без "почему"» и некое «потому». Прежде все-го давайте выясним вообще, не принимая во внимание сен-тенцию Ангелуса Силезиуса, что же подразумевается под


этими «почему» и «потому». «Почему» и «потому» гово-рят о неком так или иначе различном отношении нашегопредставления к основанию. В «почему» мы, спрашивая,занимаемся выяснением основания. В «потому» мы, отве-чая, приводим основание. Согласно этому, в «почему» мы,по-видимому, приводим основание в ближайшее отноше-ние к себе, в то время как в «потому» словно бы отдаляемего от себя. Однако если присмотреться повнимательнее,то мы увидим, что дело обстоит совершенно наоборот. В«почему» мы устанавливаем основание для того, чтобыоно давало нам объяснение и держало ответ. В «потому»мы, напротив, выпускаем наше представление прямо понаправлению к основанию и к обоснованной им вещи. В«потому» мы предоставляем себя обоснованной вещи; мыпредоставляем вещь самой себе и тому способу, каким ос-нование, обосновывая ее, позволяет ей быть просто вещью,какая она есть.

Выражаясь грубо, положение «Роза есть без "почему"»говорит то же самое, что и положение «Роза не имеет ни-какого основания». Выражаясь точно, «без "почему"» оз-начает так же много, как и «без отношения к основанию».Ведь исключительно «потому» называет отношение к ос-нованию. Несомненно. Только мы должны подумать так-же и о том, что то, что мы мимоходом назвали отношени-ем, является одной из самых каверзных вещей, тем болеечто, имея их в виду, мы придерживаемся одностороннихмнений. Для любого отношения мерилом всегда остаетсято, в какой области оно имеет силу. К примеру, тот, ктонаходится на чужбине, утрачивает отношение к родине,характерное для того, кто на ней живет. Отсутствует от-ношение проживания на родине (das Wohnen in der Heimat).Но отсутствие отношения само является некой своеобраз-ной глубиной этого отношения, а именно тоской по роди-не. Отношение может существовать таким образом имен-но благодаря своему отсутствию. В первом приближениимы говорим об отношении к основанию с определенной мо-нотонностью. В «без "почему"» отношение к основаниюотрицается, в «потому» — подтверждается. Это верно, но


и поверхностно. Поэтому мы спрашиваем:Что отрицает «без» по сравнению с «потому»? Оно от-

рицает не просто отношение к основанию, а прежде всегото, что роза остается без вопрошающего отношения к ос-нованию, без отношения, которое специально представ-ляет основание. Нам же, людям, привычно как раз пред-ставляющее отношение к основанию. Все это пока демон-стрирует лишь то, что основание может находиться с намикак представляющими существами в разнообразных от-ношениях. Но не являются ли животные и даже растениятакже представляющими существами? Несомненно. Опыт-основания (die Grund-erfahning) лейбницевского мышлениязаходит даже так далеко, что заявляет, что и то, что мыобычно называем безжизненной материей, является пред-ставляющим. Согласно Лейбницу, любое существо явля-ется живым существом и в качестве такового — представ-ляющим и стремящимся к чему-то. Конечно, только чело-век является таким живым существом, которое в своем пред-ставлении может привести для себя основание в качествеоснования (ср. «Монадология» § 29 sqq). Согласно тради-ционному определению, человек есть animal rationale. По-этому человек живет в представляющем отношении к ratioкак к основанию. Или же мы должны сказать обратное:человек находится в представляющем отношении к ratio.благодаря чему он и является animal rationale? Или дажеэтого недостаточно? В любом случае человек живет, обла-дая способностью представлять основание в качестве ос-нования. Другие живые существа на земле живут, хотя иблагодаря основаниям и причинам, но никогда не соглас-но основаниям. Итак, можно было бы попытаться размес-тить здесь и объяснить вторую часть первой строки: «онацветет, потому что она цветет»: роза живет не согласнооснованию, она живет без «почему», но она живет благо-даря основанию. Между тем, словами «она цветет, пото-му что она цветет» Ангелус Силезиус хотел сказать нечтосовсем другое. Если бы он хотел только подчеркнуть раз-личие между розой и человеком, то мог бы сказать следую-щее: «Роза цветет, потому что светит солнце и потому что


многое другое окружает и определяет ее».Однако Ангелус Силезиус говорит: «она цветет, пото-

му что она цветет». Это ничего собственно не говорит; ведь«потому» свойственно приводить нечто другое, то, что по-нимается нами как основание для того, что должно бытьобосновано. Но это на первый взгляд ничего не говоря-щее «она цветет, потому что она цветет» говорит собствен-но все, а именно все. что должно быть здесь сказано, свой-ственным ему способом ничегонесказывания (dasNichtsagen). Это «потому» кажется не говорящим ничего.пустым, однако оно проговаривает полноту того, что мо-жет быть сказано об основании и о «почему» на уровнемышления этого поэта. Между тем, пройденный нами досих пор путь еще не достиг этого уровня.

Кроме того, на этом пути незаметно образовалось однопрепятствие, о которое мы еще часто будем спотыкаться.Мы противопоставили друг другу две сокращенные фор-мулировки положения об основании: «Ничего не существу-ет без основания» — «Ничего не существует без "почему"».Сравнивая оба положения, мы обратили внимание на то,что основание иногда, и притом с необходимостью, явля-ется каким-то так или иначе представляемым основанием.Нас это озадачивает и мы хотели бы спросить: «Может ливообще существовать какое-либо основание, которое, бу-дучи оторванным от всякого "почему" и "потому", все ещеостается основанием? Не должно ли нечто такое, как "ос-нование", исходя из себя самого, и поэтому необходимымобразом, нести в самом себе отношение к нам как к мысля-щим существам?» Ответ на эти вопросы и даже рассужде-ние о том, вправе ли мы спрашивать таким образом, зави-сят от того, как мы определяем то, что теперь постоянноназывается основанием и ratio. От этого определения во-обще зависит то, как мы должны ориентироваться во всемтом непрозрачном, что, несмотря на полученные знания,сгруппировалось сейчас вокруг положения об основании.

Однако эта замутненная перспектива положения об ос-новании оставляет без внимания нечто другое. А именновласть, благодаря которой господствует prmcipium magnum,


grande et nobilissimum. Ведь его властвование пронизываети определяет то, что мы можем назвать духом Нового вре-мени, духом его предполагаемого завершения, духом атом-ного века.

Мыслимый Лейбницем principium rationis по роду свое-го требования не только в целом определяет нововремен-ное представление, но и решающим образом пронизываетто мышление, которое мы знаем как мышление мыслите-лей, как философию. В связи с тем, что, насколько я вижу,на него во всей его значимости еще не обращалось внима-ние, следует, пожалуй, дать одно указание, которым мыпрервем, но ни в коем случае не завершим дальнейшее под-робное рассмотрение мышления Лейбница; ведь заверше-ние должно было бы по крайней мере включать в себя ука-зание на наиболее скрытые глубины лейбницевского мыш-ления. Глубокие мысли сияют лишь посреди тьмы. В этомотношении мы легко впадаем в заблуждение. Мы часто по-лагаем, что также увидели то, что мысленно увидел Лейб-ниц, когда мы придерживаемся обоих его сочинений, в ко-торых он, как обычно говорят, в обобщенном виде выра-зил свои главные мысли. Оба эти сочинения были напи-саны Лейбницем незадолго до его смерти и не были им опуб-ликованы. Одно состоит из 18 более-менее длинных пара-графов; другое из 90 более коротких; последнее известнопод не принадлежащим Лейбницу заглавием «Монадоло-гия». Ее параграфы еще многому научат размышляющих.И все же отношение этих параграфов к самому сокровен-ному движению лейбницевского мышления, которое про-является в некоторых его письмах, подобно тому отноше-нию, которое имело бы место в том случае, если бы Гель-дерлин оставил нам после себя только один поэтическийгимн, состоящий из двадцати параграфов. Это остается всиле еще и сегодня, когда мы можем по рукописям обоихсочинений проследить беспокойное движение лейбницевс-кой мысли, что стало доступным лишь в прошлом годублагодаря выдающемуся изданию Андре Робине (PressesUniversitaires de France, Paris 1954). Первое издание ориги-нального французского текста «Монадологии» увидело


светлишь спустя сто тридцать лет после смерти Лейбница.За это следует благодарить ученика Гегеля И. Э. Эрдман-на (Leibnizii opera philosophica. Berlin 1840).

Если мы оглянемся на пройденный путь, то окажется,что в том случае, когда нами уже расставлены ударения вположении об основании, мы больше придерживались ссамого начала заданной тональности, что не случайно.Ведь мы следовали прежде всего тем привычным представ-лениям, векторам вопрошания и отношениям, в которыхфилософия — в том числе и лейбницевская — трактует по-ложение об основании. Но сейчас, когда мы вытребовалиу положения об основании справку о сущности основа-ния, мы должны только спросить: «О чем же высказывает-ся положение об основании?» В соответствии с этим мыищем то, что, мысля грамматически, является в этом пред-ложении-высказывании субъектом предложения, а что пре-дикатом. В ответе на этот вопрос нам окажет помощь то-нальность, названная второй по счету. Поэтому она так-же остается влиятельной: Nihil est sine ratione. «Ничто неесть без основания.» «Всякое сущее имеет основание.» Субъек-том предложения, в котором высказывается положение обосновании, является отнюдь не основание, а «всякое су-щее»; предикатом же считается «иметь основание». Положе-ние об основании, согласно привычному способу понимания,является не высказыванием об основании, а высказыванием осущем, поскольку оно так или иначе есть какое-либо сущее.

Иные из слушателей сейчас про себя подумают: «Поче-му же это очевидное содержание положения об основаниине было названо нами сразу? Почему же мы вместо этогочасами бродим окольными путями вокруг этого положе-ния?» Ответ дать легко: «Потому что проводившееся до сихпор обсуждение положения об основании брало его, да исейчас берет, в качестве положения, точнее, в качестве ос-новоположения и принципа». Основоположение основа-ния, хотя и представляет основание в некой существенномотношении, высказывается в этом отношении все же о су-Щем, а не об основании. Не определяемое далее представ-ление основания содействует, однако, положению об ос-


новании в его роли ведущего положения для выведения иобоснования положений. Таким образом, с этой точки зре-ния, ведущее представление основания, со своей стороны,получает ярлык невыводимости. Хотя положение об осно-вании, исходя лишь из отношения к основанию, устанав-ливает то, что оно устанавливает, и не является непосред-ственным высказыванием об основании, предыдущее об-суждение principium rationis все же продолжает иметь вели-чайшее значение не только относительно своего содержа-ния, но и в качестве традиции.

Когда мы пытаемся разбирать положение об основа-нии, то эта попытка, как и любая другая, возможна толь-ко в качестве диалога внутри традиции и с традицией.Однако традиция прежнего мышления и того, что в неммыслилось, не является всего лишь хаотичной мешанинойуже неактуальных философских воззрений. Традиция —это настоящее, предполагающее, что мы отыскиваем тра-диционное мышление в том месте, в котором оно берет на-чало, перенося нас через самих себя настолько далеко, на-сколько это возможно, и таким образом специально вклю-чая нас в традицию. Поэтому и только поэтому мы ходимокружными путями вокруг положения об основании.

Однако если мы сейчас подробно остановимся непосред-ственно на положении об основании и обнаружим приэтом, что оно вовсе не соответствует тому, в чем убеждаетнас его название, то этой констатацией будет сделан какраз очень важный шаг; и все же это еще отнюдь не гаран-тирует того, что этот шаг выведет разбор положения обосновании на многообещающий путь. Поэтому разбор по-ложения об основании ищет такое место, откуда откры-вался бы вид на то, что, хотя и высказано в положении обосновании, но не договорено до конца. Однако перспек-тива, которую мы сейчас пытаемся отыскать для нашегомышления, — это та перспектива, в которой уже движетсянаше прежнее мышление, перспектива, которую для насрасчищает только традиция, когда мы всматриваемся в то,что она нам преподносит.

Но эта перспектива до сих пор остается недоступной


нашему взгляду и словно бы закрытой на засов. Такимзасовом является положение об основании, которое какгорная цепь заслоняет эту перспективу; как горная цепь,кажущаяся непреодолимой; ведь положение об основанииявляется в качестве высочайшего основоположения чем-тоневыводимым, таким, что кладет конец мышлению.

Осознание того факта, что положение об основании невысказывается непосредственно об основании, а высказы-вается о сущем, является весьма рискованным шагом. Онведет в критическую зону мышления. Потому что нашемышление, даже если оно соответствующим образом тре-нировано, зачастую остается беспомощным в самых реша-ющих местах, и мы нуждаемся в том, чтобы время от време-ни нам оказывалась определенная поддержка. К этой под-держке относится то осмысление, предметом которого яв-ляется сам ход нашего мышления. Мы называем зону, вкоторую мы сейчас вступили, критической потому, чтоздесь, несмотря на то, что нам открывается то, о чем выс-казывается положение об основании, все последующиешаги его разбора все еще могут вести к ошибкам. Это от-носится и к моему трактату «О сущности основания», ко-торый впервые был опубликован в 1929 году в качестведоклада в сборнике, посвященном юбилею Гуссерля.

В первом же абзаце этого доклада сказано следующее:«Положение (имеется в виду положение об основании) выс-казывается о сущем, принимая во внимание нечто такое,как "основание". Однако то, что составляет сущность ос-нования, не определено в этом положении. В этом положе-нии оно предполагается как некое само собой разумеюще-еся "представление"».

Эти установления остаются верными. Однако они ве-дут к ошибкам. Во-первых, относительно возможных пу-тей, которые предлагает положение об основании для осо-бого вопроса о сущности основания; а во-вторых, и этопрежде всего, относительно того осмысления, которым ос-вещается все мышление, и на службу которому пытался

" Поставить себя вышеназванный трактат. В чем же в дан-ном случае заключается дезориентация? Как вообще воз-


можна эта дезориентация, появляющаяся вопреки пра-вильным установлениям? Простым и потому еще более сби-вающим с толку способом. Он достаточно часто застигаетмышление. Поэтому тот ошибочный путь, который броса-ется нам в глаза, многому может научить нас, как толькомы специально обратим на него внимание.

Кажется, мы ясно видим некое обстояние дел. И все же втом, что находится у нас перед глазами, мы не усматрива-ем ближайшего. Видеть нечто и специально рас-сматри-вать увиденное — не одно и то же. «Рас-сматривать» оз-начает здесь: вглядываться в то, что собственно глядит нанас из увиденного, т.е. из самого его существа. Мы мно-гое видим, но немногое можем рассмотреть. Даже тогда, ког-да мы рас-смотрели увиденное, мы редко бываем в состоя-нии выдержать взгляд этого рассмотренного и сохранитьв своем поле зрения это рассмотренное. Ведь для смертныхистинное сохранение чего-либо нуждается в постоянно во-зобновляющемся, т.е. всегда в неком более изначальном ов-ладении им. Если мышление не рассматривает в увиден-ном его наиболее подлинное и собственное существо, то оноошибается относительно имеющегося в наличии. Опас-ность того, что мышление ошибается, зачастую усиливаетсяблагодаря ему самому, а именно посредством того, что мыш-ление слишком поспешно настаивает на ложной основа-тельности (Gründlichkeit). Такое настаивание может особен-но пагубно сказаться на разборе положения об основании.

Обратимся же теперь к тому, что уже вкратце говори-лось о зрении, рассматривании и заблуждении (über Sehen.Erblicken und Sich-versehen), на примере трактата, в кото-ром речь идет «о сущности основания». Для этого тракта-та совершенно очевидно, что положение «Ничего нет безоснования» высказывает нечто о сущем и никак не прояс-няет того, что же означает «основание». Но это смотрениена имеющееся в наличии содержание положения не дости-гает проникновения в близлежащее. Вместо этого оно по-зволяет себя увлечь неким шагом, который является почтинеизбежным. Мы можем изобразить этот шаг в такой пос-ледовательности:


Положение об основании является высказыванием о су-щем. Поэтому оно не дает никаких справок о сущностиоснования. Следовательно, положение об основании, осо-бенно в его традиционной формулировке, не может слу-жить нам путеводной нитью для разбора того, в чем зак-лючается для нас смысл, когда мы размышляем о сущнос-ти основания. Мы видим, что положение об основанииговорит нечто о сущем. Но чему мы не позволяем попастьв поле нашего зрения, если довольствуемся прежней уста-новкой? Что еще может быть рассмотрено в увиденном? Мыближе подойдем к тому, что может быть рассмотрено, кактолько еще явственнее услышим и сохраним в поле своеговнимания те ударения в формулировке положения об ос-новании, которые мы, забегая вперед, назвали задающи-ми меру: Nihil est sine ratione. «Ничто не есть без основа-ния». Ударения позволяют нам услышать созвучие слов«есть» и «основание», est и ratio. Мы уже слышали это со-звучие, еще прежде, чем установили, что положение об ос-новании высказывается о сущем, о том, что оно имеет ка-кое-либо основание.

Теперь наше мышление должно рассмотреть то, что соб-ственно слышится в этом ударении. Мышление должно рас-смотреть слышимое. При этом оно рас-сматривает нечто досих пор не-услышанное. Мышление есть слушание (einErhören), которое рассматривает. В мышлении для нас про-падают обычные слух и зрение потому, что мышление пе-реносит нас в некое слушание и рассматривание (in ein Er-hören und Erblicken). Это удивительные и все же очень старыеустановления. Если Платон называет то, что составляет всущем его самое подлинное, идеей (Ч8е'а), т.е. лицом суще-го и тем, что нами в нем зримо, а Гераклит еще раньшеназвал его Хо'уо<;, т.е. речением сущего, которому мы, слу-шая, соответствуем, то оба эти свидетельства дают нам по-нять, что мышление является неким слухом и неким зрением.

Однако мы сразу же должны объясниться: слух и зре-ние можно называть мышлением лишь в переносном смыс-ле. На самом деле. Услышанное и рассмотренное в мышле-нии невозможно ни услышать ушами, ни увидеть глаза-


ми. Оно не воспринимается нашими органами чувств. Ког-да мы понимаем мышление как некий род слуха и зрения,тогда чувственный слух и чувственное зрение переносятсяв область не-чувственной способности слышать, т.е. мыш-ления. Такое перенесение по-гречески зовется цетафе'реьу.Язык ученых называет такой перенос метафорой. Поэто-му мышление может называться слухом и слушанием (einHören und Erhören), смотрением и рассматриванием (einBlicken und Erblicken) только в метафорическом, переносномсмысле. Но кто здесь говорит: «может»? Тот, кто утверж-дает, что слух с помощью ушей и зрение с помощью глаз— это подлинные слух и зрение.

Способ, каким мы воспринимаем нечто слухом и зрени-ем, совершается посредством чувства, т.е. является чув-ственным. Эта констатация правильна. Однако она неис-тинна, потому что упускает нечто существенное. И хотямы слушаем фуги Баха ушами, однако, если бы услышан-ное оставалось лишь тем, что в качестве звуковых волнударяется о наши барабанные перепонки, мы никогда быне смогли услышать фуги Баха. Слышим мы, а не ухо.Конечно, мы слышим через уши, но не с помощью ушей,если это «с помощью» говорит здесь о том, что ухо как органчувств является тем, что обнаруживает для нас услышан-ное. Поэтому, когда человеческий слух притупляется, т.е.человеческое ухо становится глухим, то вполне возможно,что человек все-таки еще слышит, как показывает случайБетховена, и слышит, пожалуй, даже еще лучше и нечтоболее великое, чем прежде. Кроме того, нужно отметить,что слово «глухой», tumb, означает то же, что и «притуп-ленный», поэтому можно перевести его обратно на гречес-кий словом tuquo't;, т.е. притупленный в отношении зре-ния, а следовательно, слепой.

Так или иначе услышанное нами ни в коем случае неисчерпывается тем, что воспринимает наше ухо как некийобособленный определенным образом орган чувств. Выра-жаясь точнее, когда мы слушаем, не только что-то присое-диняется к тому, что воспринимает наше ухо, но и то, чтослышит ухо, и то, как оно слышит, настраивается и опре-


деляется благодаря тому, что мы слушаем, независимо оттого, слушаем ли мы синицу, малиновку или жаворонка.Наш орган слуха является, хотя и необходимым в опреде-ленном отношении, но ни в коем случае не достаточнымусловием для нашей способности слышать, т.е. тем, чтоподает и предоставляет нам то, что собственно должнобыть услышано.

В равной мере это действительно и для нашего глаза инашего зрения. Если бы человеческое зрение ограничива-лось только тем, что в качестве ощущений направляетсяна сетчатку нашего глаза, то, к примеру, греки никогдабы не смогли увидеть Аполлона в статуе, изображающейюношу, а лучше сказать, в Аполлоне и с его помощью несмогли бы увидеть изваяние. Древнегреческим мыслителямбыла близка мысль, которую крайне грубо изображаютследующим образом: «Подобное познается только подоб-ным». Здесь подразумевается, что то, что обращается к нам,становится слышным только благодаря нашему соответство-ванию. Наша способность слышать является по своей сутинеким соответствованием. Гете во введении к своему «Уче-нию о цветах» ссылается на эту же греческую мысль и пыта-ется выразить ее в немецких стихах следующим образом:

War nicht das Auge sonnenhaft,Wie könnten wir das Licht erblicken?Lebt nicht in uns des Gottes eigne Kraft,Wie könnt uns Göttliches entzücken?Не будь у глаза своей солнечности,как могли бы мы видеть свет?Не живи в нас самобытная сила Бога,как могло бы нас восхищать Божественное?1

Кажется, мы до сего дня еще не продумали в достаточ-ной степени, в чем же состоит солнечность глаза и на чемпокоится живущая в нас самобытная сила Бога; насколь-ко они связаны друг с другом и каким образом они указы-вают на некое более глубоко сокрытое бытие человека,

'Цит. по изданию: В. О. Лихтендштадг. Гете. (Борьба за реалистическоемировоззрение) // Государственное издательство. Петербург. 1920, под. ред.А.Богданова. (Прим, перевод.)


который представляет собой мыслящее существо.Здесь, однако, достаточно следующего соображения.

Поскольку наш слух и наше зрение никогда не являютсятолько лишь неким чувственным восприниманием (ein bloßsinnliches Aufnehmen), было бы несообразно утверждать,что мышление в качестве рас-слышивания и рас-сматри-вания (Er-hören und Er-blicken) должно пониматься толькокак перенесение, а именно как перенесение чего-то пред-положительно чувственного на нечто нечувственное. Пред-ставление о «перенесении» и о метафоре зиждется на раз-личении, если даже не на отрыве друг от друга, чувствен-ного и нечувственного как двух областей, существующихкаждая сама по себе. Установление этого разрыва междучувственным и нечувственным, между физическим и нефи-зическим и составляет основную черту того, что называ-ется метафизикой, и решающим образом определяет запад-ноевропейское мышление. С уразумением того, что указан-ное различение чувственного и нечувственного остаетсянедостаточным, метафизика теряет статус задающего меруспособа мышления.

С пониманием ограниченности метафизики ветшаеттакже и служащее мерилом представление о «метафоре».т.е. оно задает масштаб нашему представлению о сущно-сти языка. Поэтому метафора служит многофункциональ-ным вспомогательным средством при истолковании творе-ний поэтов и художественных образов вообще. Метафо-рическое же имеет место только внутри метафизики.

Что могут дать нам эти указания, которые выглядят какотступление. Их цель — привести нас к осмотрительнос-ти, чтобы мы не восприняли поспешно слова о мышлениикак о некоем рас-слышивании и рас-сматривании всеголишь как метафору, и чтобы таким образом не поняли ихслишком поверхностно. Если подлинная сущность наше-го слуха, слуха смертных людей, заключается не в одномлишь чувственном ощущении, то вовсе не так уж неверо-ятно, что слышимое может в то же время быть и рассматри-ваемым, когда мышление смотрит, слушая, и слушает, гля-дя. Но такое происходит, когда в ударении, сделанном при


формулировании положения об основании («Ничто не естьбез основания»),мы усматриваем ближайшее, слыша в со-держании данного высказывания положения об основа-нии созвучие «есть» и «основания». Что же мы усматри-ваем, когда обдумываем положение об основании в ука-занной тональности? «Ничто не есть...». Что говорит«есть»? Из грамматики мы знаем: «есть» представляет со-бой форму, образованную спряжением вспомогательногоглагола «быть». Однако не стоит искать убежища в грам-матике. Само содержание положения предоставляет дос-таточные сведения на этот счет. «Ничто», т.е. никакое су-щее не «есть без основания». «Есть» называет, хотя и неопределяет в полной мере, бытие всякого сущего. Положе-ние об основании, которое теперь существует в виде выс-казывания о сущем, гласит: «К бытию сущего принадле-жит нечто такое, как основание». Тем самым положениеоб основании оказывается не только высказыванием о су-щем. Скорее, мы усматриваем следующее: положение об ос-новании говорит о бытии сущего. Что говорит положе-ние? Положение об основании говорит: «К бытию принад-лежит нечто такое, как основание. Бытие послушно осно-ванию, основательно». Положение «Бытие основательно»говорит нечто совершенно иное, чем высказывание «У су-щего имеется некое основание». «Бытие основательно» нив коем случае не подразумевает: «У бытия имеется некоеоснование», но говорит: «.Бытие бытийствует в себе са-мом как основывающее». Конечно, положение об основа-нии не высказывает этого прямо. То, что оно говорит, не-посредственно внятное содержание положения оставляетневысказанным. То, о чем говорит положение об основа-нии, не приходит к языку, а именно к тому языку, кото-рый соответствует тому, о чем говорит положение об ос-новании. Положение об основании есть оказывание о бы-тии. Оно говорит, но говорит, скрывая. Скрытым остает-ся не только то, о чем оно говорит, но скрытым остается итот факт, что оно говорит о бытии.

С е д ь м а я л е к ц и я

Теперь, т.е. в последующих лекциях, все будет зависетьот того, останемся ли мы сосредоточенными на том. о чемневысказанным образом говорит положение об основании,или нет. Если мы останемся на пути такой сосредоточен-ности, то сможем услышать собственно положение.

Положение об основании является одним из тех поло-жений, которые умалчивают свою подлинную сущность.Умалчиваемое — это то, что не сообщается. Для того, что-бы услышать беззвучное, требуется слух, которым обла-дает каждый из нас и который никто не использует пра-вильно. Этот слух связан не только с ухом, но одновремен-но и с принадлежностью человека к тому, на что настрое-но его существо. А человек остается на-строен (ge-stimmt)на то, исходя из чего о-пределяется (be-stimmt) его суще-ство. В этом о-пределении (Ве-Stimmung) человек затронути окликнут неким голосом (Stimme), который в зависимос-ти от того, чем чище тон он издает, тем беззвучнее разда-ется чем-то звучащим.

«Ничего нет без основания», — гласит положение об ос-новании. Nihil est sine ratione. Эту формулировку положе-ния мы называем обычной. Именно она является причи-ной того, что раньше, и долгое время нигде, это положе-ние не выделялось как некое более особое положение. То,что оно высказывает, остается в обиходе человеческогопредставления в качестве чего-то незаметно привычного.Лейбниц же, напротив, вырвал положение об основаниииз его безразличного состояния и возвысил до высочай-шего основоположения. Он же и поместил это основопо-


ложение в строгую формулировку principium reddendaerationis sufficientis. B соответствии с ней положение об ос-новании гласит: «Ничего нет без достаточного основания,которое выдвигает требование своей доставки». В утвер-ждающей форме это звучит так: «Всякое сущее имеет своедостаточное основание, которое должно быть доставле-но». Говоря кратко: «Ничего нет без основания».

Но наконец мы услышали положение об основании вдругой тональности. Теперь вместо «Ничего нет без осно-вания» оно гласит: «Ничто не есть без основания». Ударе-ние переносится с «ничего» на «есть» и с «без» на «основа-ние». Слово «есть» каким-то образом всегда называет бы-тие. Перенесение ударения позволяет нам услышать созву-чие бытия и основания. Положение об основании, услы-шанное в новой тональности, говорит следующее: «К бы-тию относится нечто такое, как основание». Положениеговорит теперь о бытии. Правда, то, о чем теперь говоритположение, легко истолковать превратно. «К бытию от-носится основание» — это ведь можно понять и в такомсмысле: «Бытие имеет основание, т.е. бытие основано». Вобычном же понимании в качестве общепринятогоprincipium rationis никогда не говорит об этом. Согласноположению об основании, так или иначе основано лишьсущее. Положение же «К бытию относится основание», на-против, говорит столько же, сколько и положение «Бытиеявляется основывающим в качестве бытия». Следователь-но, только сущее всегда имеет свое основание.

Новая тональность открывает положение об основаниив качестве некоего положения о бытии. В соответствии сэтим мы, если сейчас мы разбираем положение в новой то-нальности, двигаемся в области того, чему можно датьобщее название «Вопрос о бытии». Если же мы понимаемположение об основании как некое положение о бытии, то,по-видимому, отказываемся от вопроса о сущности осно-вания. Однако дело обстоит с точностью до наоборот. Раз-бор сущности основания благодаря иному ударению вположении об основании попадает в надлежащую емуобласть. Теперь нужно рассмотреть тот факт, что нечто та-


кое, как основание, принадлежит к сущности бытия, и то,в каком смысле оно к нему принадлежит. Бытие и основа-ние принадлежат друг другу. Из взаимопринадлежностиоснования и бытия как бытия основание получает своюсущность. Или наоборот, исходя из сущности основания,бытие господствует как бытие. Основание и бытие («суть»)то же самое, но не равное, на что указывает уже различиеимен: «бытие» и «основание». Бытие в сущности «есть»основание. Поэтому бытие никогда не может обладать уженеким основанием, которое должно было бы его обосно-вывать. В соответствии с этим основание бытия отсутству-ет. Основание отпадает от бытия (der Grund bleibt ab vomSein). В смысле такого от-падения основания бытия (das Ab-bleiben des Grundes vom Sein) бытие является без-дной (Ab-Grand). Поскольку бытие как таковое в самом себе являет-ся основывающим, само оно остается безосновательным.Под ту область, где властвует положение об основании,подпадает не «бытие», а лишь сущее.

Если мы обратим пристальное внимание на язык, на ко-тором мы высказываем то. что говорит положение об ос-новании как положение о бытии, то окажется, что мы го-ворим о бытии странным, поистине невозможным спосо-бом. Мы говорим: «Бытие и основание "суть" то же самое»(das Selbe). Бытие «есть» без-дна». Если мы говорим о ка-ком-либо нечто: «Оно есть» и «Оно есть то-то и то-то», то втаком оказывании оно представляется как сущее. «Есть»только сущее, только оно само «есть», «бытие» же не «есть».Эта стена, находящаяся перед Вами, есть позади меня. Онапоказывает себя нам непосредственно как нечто присут-ствующее (etwas Anwesendes). Но где есть ее «есть»? Где мыдолжны искать присутствие стены. Вероятно, эти вопросыуже ведут по ложному пути. И все же стена «есть».

Таким образом этому «есть» и «бытию» присуще осо-бое свойство. Чтобы соответствовать ему, мы высказыва-ем то, что говорит положение об основании как положе-ние о бытии, таким образом: «Бытие и основание: то жесамое. Бытие: без-дна». Итак, мы отметили, что говорить:«Бытие» «есть» основание» — недопустимо. Этот прежде

неизбежный способ говорить не имеет отношения к «бы-тию», он не достигает бытия в его подлинной сущности.

Во-первых, мы сказали: «Бытие и основание: то же са-мое». Во-вторых, мы сказали: «Бытие: без-дна». Важномыслить единогласие обоих «положений», положений, ко-торые больше не являются «положениями».

Для этого потребуется ничуть не меньше, как преобра-зовать способ нашего мышления, преобразовать так, что-бы соответствовать тому состоянию дел, о котором гово-рит положение об основании как положение о бытии. Та-кого преображения мышления мы не достигнем ни с помо-щью взыскательной теории, ни с помощью какого-нибудьколдовства. Это станет возможным лишь в том случае,когда мы отправимся в путь, прокладывая дорогу, кото-рая приведет нас в окрестности обрисованного выше об-стояния дел. При этом обнаруживается, что к такому об-стоянию дел относятся и сами эти пути. Чем ближе мы под-ходим к сущности дела, тем значимее становится путь.Поэтому, когда в последующем изложении речь зачастуюбудет идти о пути, то в этом проявится то, что данная сущ-ность будет приходить к языку. Разборы пути ни в коемслучае не являются просто-напросто размышлениями о ме-тоде, всего лишь затачиванием карандаша, при помощикоторого никогда не приступят к начертанию изображе-ния. Важно попасть в область состояния дел, о которой го-ворит положение об основании как положение о бытии.

Это задача последующих лекций. Тем самым нам пре-доставляется случай самим испытать и взвесить, что же оз-начают положения: «Бытие и основание: то же самое» и«Бытие: без-дна». 'Когда мы разбираем положение об ос-новании как положение о бытии, мы следуем за ним туда,куда оно, если размышлять по существу, нас перемещает.Однако прежде, чем мы попытаемся разобрать положениеоб основании как положение о бытии, давайте вспомнимна одно мгновение начало первой лекции нашего лекци-онного курса. Она начинается словами:

«Положение об основании гласит: Nib.il est sine ratione.Это переводят так: "Ничего нет без основания". То, что


высказывает это положение, очевидно.»С той точки, которой мы сейчас достигли на нашем

пути, мы можем по этому поводу констатировать следую-щее: «В начале лекционного курса положение об основа-нии было высказано в привычной тональности». В соот-ветствии с ней это положение гласит: «Все имеет некое ос-нование». Но после того, как оказалось, что положениеоб основании допускает, и даже требует изменения тональ-ности, мы не можем дольше воздерживаться от вопроса:Почему же изменение тональности не было введено сразу,в начале нашего лекционного курса? Почему положениеоб основании не сразу продумывалось исключительно вновой тональности? Ведь в таком случае положение об ос-новании с самого начала проявилось бы в качестве поло-жения о бытии. Мы обошлись бы без всего вышеизложен-ного в предыдущих лекциях, если только все зависит оттого, чтобы продумать положение об основании как по-ложение о бытии.

Эти размышления в некотором смысле справедливы; ноони не дают нам право считать до сих пор пройденныйпуть бесполезным. Каким образом мы смогли бы уже в са-мом начале лекционного курса, кратко приведя положе-ние об основании в его обычной тональности, сразу жепереместить его в другую тональность? Ведь вторая то-нальность не выводится из первой. Вторая тональностьзвучит сама по себе, исходя из самой себя, не опираясь напервую. Изменение тональности происходит внезапно. Заизменением тональности скрывается некий прыжок мыш-ления. Этот прыжок, минуя мосты, т.е. минуя непрерыв-ность поступательного движения, приводит мышление вдругую область и к иному способу оказывания. Тем са-мым мы признаем, что ход мысли, которым мы руковод-ствовались до сих пор в наших лекциях, ни в коем случаене представляет собой переход из области положения обосновании в область некоего положения о бытии.

Мы ходили, что уже часто и намеренно отмечалось,окольными путями вокруг положения об основании. Од-нако эти окружные пути ближе подвели нас к прыжку.


Конечно, такие пути не могут ни заменить, ни тем болееосуществить прыжок. Но в некотором отношении, а имен-но в качестве подготовки такого прыжка, они выполняютсвою задачу. Поэтому сейчас мы кратко напомним те глав-ные вещи, которые мы обнаружили, блуждая окольнымипутями вокруг положения об основании. По счету их все-го пять. Однако это напоминание о пяти главных вещахдолжно быть чем-то большим, нежели только сообщениемоб уже сказанном. С его помощью хотелось бы показатьвнутреннюю взаимосвязь пяти главных вещей. Эта внут-ренняя взаимосвязь обнаруживает нечто единое и един-ственное в своем роде, о чем мы должны помнить (an dasdenken) также и после прыжка. Более того, только благо-даря прыжку мы и попадаем в такое воспоминание (in einsolches Andenken). B то же время теперь станет заметно яс-нее, насколько пройденное до сих пор подготовило этотпрыжок из положения об основании в положение о бытии.

Путь предыдущих лекций вел нас через то поле для от-талкивания, в котором нуждается прыжок. Сам прыжокповисает в воздухе. В каком воздухе, в каком эфире? Это мыузнаем лишь посредством самого прыжка. Положение об ос-новании является не только положением, понимаемым каквысочайшее основоположение. Положение об основании— это «положение» в том исключительном смысле, что оноявляется неким прыжком. Наш язык допускает такой обо-рот речи: «Одним скачком он оказался за дверью» (Er war miteinem Satz zur Tür hinaus), т.е. одним внезапным прыжком.Ксли иметь в виду такое значение слова Satz, то положениеоб основании можно понять как некий скачок (ein Satz) всущность бытия. Мы собственно более не можем говорить,что положение об основании является неким положениемо бытии, но мы должны сказать: «Положение об основании(der Satz vom Grund) является неким скачком в бытие (ein Satzin das Sein) как бытие, т.е. в бытие как основание».

Первая из пяти главных вещей затрагивалась мимохо-дом, когда речь шла об инкубационном периоде положенияоб основании. То, что высказывает положение об основа-нии в своей обычной формулировке, каким-то образом зву-


чит в западноевропейском мышлении, причем с давнихпор. Однако потребовалось, считая исторически, две ты-сячи триста лет, пока не стало возможным следующее: спе-циально выявить и установить положение об основании вкачестве основоположения. Наше указание на необычай-но долгий инкубационный период положения об основа-нии включало в себя следующий вопрос: «Где так долгоспало положение об основании и как ему могло приснить-ся то, что еще не было продумано в нем самом?» Мы оста-вили этот вопрос без ответа.

Но сейчас мы уже видим, хотя еще и недостаточно ясно,то направление, откуда может прийти ответ на него. Ибоесли положение об основании является неким положениемо бытии, то инкубационный период положения об осно-вании связан с тем фактом, что то, о чем на самом деле го-ворит это положение, т.е. бытие, собственно еще спит. Этиммы отнюдь не хотим сказать, что бытия не имеется во вре-мя инкубационного периода положения об основании. Ис-тория античной и средневековой метафизики свидетель-ствует о том, что в вопрошании о сущем как таковом все-гда уже проявляется бытие. Говоря о сне бытия, мы хотелибы сказать, что Бытие как таковое еще не проснулось, что-бы взглянуть на нас из своей бодрствующей сущности.

-ЛЩа_су-ЩНасть бытия уклоняется от нас, мы также не смо-жем рассмотреть и то, что ему приснилось;"однако когдамы поймем положение об основании в смысле1жачка в бы-тие как таковое, тогда нам откроется другая перспектива.То, что мы называли инкубационным периодом положе-ния об основании, раскрывается теперь как эпоха, в кото-рой бытие уклоняется в качестве бытия. В этом уклонениискрывается сущность бытия. Это отнюдь не означает, чтобытие остается совершенно сокрытым. Ибо как только су-щее как таковое проявляется в своем бытии, при этом про-явлении сущего в игру вступает зримая явленность бытия.Это может объяснить любой повседневный опыт, и не нуж-но искать каких-либо особых случаев. Например, если вес-ной зеленеют луга, то в явлении зеленых лугов, т.е. в явле-нии этого сущего, становятся видимыми энергия и господ-


ство природы. Однако когда мы бродим по зеленеющим лу-гам, то природа не обнаруживает себя именно в качествеприроды. И даже если мы при этом догадываемся о сущ-ности природы, и заключаем то, о чем мы догадались, вопределяющее представление или даже в понятие, сущ-ность природы в качестве бытия все еще остается скрытой.Однако в то же время именно самоскрывание (dasSichverbergen) сущности бытия остается тем способом, ка-ким бытие обращается к нам в сущем, каким оно посылаетсебя нам (sich zuschickt). Из этого посылания (Schickung)происходит посыл судьбы (das Geschick), в силу которогои имеет место инкубация положения об основании.

Вторая из пяти главных вещей была названа тогда,когда мы продемонстрировали тот факт, что Лейбниц при-вел положение об основании к строгой формулировкеprincipium reddendae rationis sufficientis, a также показалито, как он это сделал. В результате отчетливого возвыше-ния положения об основании до некоего высочайшего ос-новоположения это положение впервые проявляется и слов-но бы вспыхивает как положение об определенного родапринципе. Тем самым заканчивается инкубационный пе-риод положения об основании. Инкубация положения обосновании происходит в силу посыла судьбы бытия, в ка-ковом посыле судьбы бытие как таковое уклоняется от нас.Если же с установлением положения об основании в каче-стве высочайшего основоположения инкубация положе-ния об основании заканчивается, то это окончание инку-бации должно покоиться на том, что посыл судьбы бытиятем временем переменился, причем, вероятно, в том смысле,что бытие как таковое пробудилось и показалось на свет.Однако u в конце инкубационного периода положения обосновании до этого дело не доходит. Хотя в посыле судь-бы бытия нечто и изменилось, но в совершенно другом смыс-ле. Благодаря тому, что положение об основании вступа-ет в правление именно в качестве высочайшего основопо-ложения, подлинная власть положения об основании выс-вобождается в первую очередь как principium ratioms. Те-перь только и начинается правление положения об осно-


вании в том очевидном смысле, что всякое представлениесоответствует требованию безусловной доставки достаточ-ного основания для любого сущего вообще. Однако в ре-зультате этого возможность того, чтобы положение об ос-новании проявлялось как скачок в бытие, на долгое времясовершенно исчезает из виду. В соответствии с этим мыдолжны предположить, что тем временем бытие как бытиееще более решительно уклоняется от нас по сравнению свышеуказанным инкубационным периодом положения обосновании. Но, как мы уже слышали, уклонение бытиягосподствует только таким образом, что то или иное само-уклоняющееся (das Sichentziehende) в то же время, и притомнепременно, остается в области зримого. Это происходи!посредством того, что сущее как таковое появляется некимновым способом, согласно которому оно навязывает ил/?0»шв0поставляет себя представлению. Сущее является вкачестве предмета. Бытие обнаруживается как предмет-ность предметов. Предметность предметов, объективностьобъектов, состоит во взаимном отношении с субъективно-стью субъекта. Бытие как предметность предметов ставит-ся в определенное отношение к представлению субъекта.Это отношение между субъектом и объектом отныне счи-тается областью, где выкосятся решения лишь о сущем от-носительно его бытия, о бытии только как о предметностипредметов, но ни в коем случае о бытии как таковом. По-скольку бытие является в предметности предметов, оно пе-редает свою определяемость представлению, понимаемомукак рефлектирующая репрезентация, которая доставляетсущее в качестве предмета представлению. Тем самым впер-вые открывается область специально подготовленной до-ставляемости оснований сущего. Таким образом впервыевозникает возможность того, что мы называем современ-ным естествознанием и современной техникой. Многократ-но вспыхивавший в последнее время спор о роде и широтеохвата значимости принципа причинности имеет основа-ние и почву только благодаря тому, что все спорящие на-ходятся в подчинении у одного и того же требования дос-тавки достаточного основания для представления.


Процесс, заключающийся в том, что бытие посылает себяв предметность предметов, уклоняясь при этом от нас имен-но в своей сущности как бытие, определяет некую новуюэпоху уклонения. Эта эпоха характеризует глубочайшуюсущность того века, который мы называем Новым временем.

Таким образом мы должны сказать: «Хотя с окончани-ем инкубационного периода положения об основании, сокончанием, которое осуществилось благодаря лейбницев-скому мышлению, и прекратилась инкубация того, чтостало известным как положение об основании, но отнюдьне закончилась инкубация положения об основании какнекоего положения о бытии». Напротив, инкубация по-ложения благодаря тому, что положение об основании какосновоположение, как principium reddendae rationissufficientis вступает в правление, словно бы погружаетсяв еще более глубокий сон и в еще более решительное укло-нение бытия как такового. Сегодня уклонение сущностибытия, кажется, завершилось. Мы говорим «сегодня» иподразумеваем под этим начинающийся атомный век, ко-торым, вероятно, завершается Новое время, поскольку пер-воначальное основное движение этой эпохи разворачива-ется полностью и до конца.

Третья из пяти главных вещей была названа тогда,когда мы истолковали principium reddendae rationissufficientis как principium grande, magnutn et nobilissimum,как могущественный, обладающий властью и выдающий-ся принцип. При этом важно было показать, что требова-ние основанием своей доставки не исчерпывается тем, что-бы пониматься как абстрактное правило мышления. Этотребование властвует таким тревожным образом, что при-родные энергии и способ их выработки и использованияопределяют историческое Dasein человека на земле. То, чтоявляет природа в своих энергиях, означает, что природастала предметом, а именно предметом представления, ко-торое выставляет и обеспечивает ее процессы в качествеподдающегося исчислению наличия. '\

К указанию на то, что властвует в положении об осно-вании, мы добавляем вопрос:


Откуда говорит требование основанием своей достав-ки? Заключается ли это требование в сущности самого ос-нования?

Отныне нам указан путь также и для ответа на этотвопрос. А именно: если положение об основании на самомделе является неким положением о бытии, если основаниеи бытие говорят одно и то же, то в нарочито властвующемтребовании основанием своей доставки неким до сих порне существовавшим для слуха способом господствует по-сыл судьбы бытия. В этом и заключается гарантия того,что мышление усматривает сущность бытия только в са-мом предельном уклонении бытия. Вероятно, это совершен-но в порядке вещей для существа человека, коль уж мытаковы, что только в потере потерянного нам открываетсято, что нам принадлежало. ' , . ;

Согласно ранее изложенному, рассматривать сущностьбытия означает: мыслить в единстве сущность основанияи бытие как таковое. Руководствуясь таким замыслом, ужев самом начале подготовки его осуществления необходи-мо обратить внимание на то, что то, что называется «ос-нованием», может находиться в разнообразных отноше-ниях с тем, что основывается основанием и с тем, как оноим обосновывается.

Четвертая из пяти главных вещей была названа тог-да, когда мы обдумывали сентенцию Ангелуса Силезиуса,младшего современника Лейбница.

Роза есть без «почему», но не без основания. «Почему»называет основание, которое всегда основывает таким об-разом, что оно одновременно и представляется в качествеоснования. Между тем, для того, чтобы быть розой, т.е. длятого, чтобы цвести, розе не нужно специально представ-лять основание своего цветения. И все же роза, которая«цветет, потому что она цветет», не существует без осно-вания. «Потому» называет основание, но некое редкое и,по-видимому, исключительное основание. Что же это оз-начает: «Роза цветет, потому что она цветет»? «Потому»не ведет здесь, как это обыкновенно бывает, к чему-то ино-му, что не является цветением, и что должно было бы обо-


сковывать это цветение, исходя из чего-то еще. «Потому»этой сентенции просто отсылает цветение к нему же само-му. Цветение основывает в себе самом, оно имеет свое ос-нование при себе самом и в себе самом. Цветение есть чис-тое распускание из себя самого, чистое сияние. «Но то, чтопрекрасно, блаженно светит в нем самом», — говорит Ме-рике в заключительной строфе своего стихотворения «Клампе». В соответствии с этим красота не является каким-либо свойством, которое словно приданое придавалось бысущему. Красота — это высочайший способ бытия, т.е.здесь: чистое из-себя-распускание и сияние (das reine aus-sich-Aufgehen und Schemen). Древнейшие из греческих мыс-лителей говорили Фи'спс;, слово, которое мы в своей речибезнадежно испортили, переводя его как «природа». «По-тому» называет основание, но основанием в этой сентен-ции является простое цветение розы, ее бытие-розой. По-ложение об основании не отрицается сентенцией «Роза естьбез "почему"». Напротив, положение об основании неко-торым образом звучит так, что при этом в определенномотношении становится зримым основание как бытие ибытие как основание. Однако это звучание нельзя специ-ально услышать и тем более обдумать в области того родамышления, к которому принадлежит данная сентенция.Более того, это звучание основания как бытия незаметноумолкает, уступая место требованию principium grande.Однако это умолкание связано с тем, что мы называем по-сылом судьбы бытия, каковой посыл господствует такимспособом, что в нем бытие как таковое все решительнее ук-лоняется, и уклоняется именно в пользу того приоритета,который, по-видимому, заключается исключительно в су-Щем как в чем-то предметном.

Пятая из пяти главных вещей была названа тогда, ког-да мы высказали положение об основании в другой тональ-ности и указали при этом на возможную различенностьтонов в этом положении. Многие высказываемые нами по-ложения зачастую можно изменять, делая различное уда-рение на отдельных словах. В данном случае изменение то-нальности отнюдь не является произвольной вещью, оно

1O6 М а р т и н Х а й д е г г е р

остается главной вещью, более того, той главной вещью,которая определяет весь последующий путь. Ибо благода-ря ныне услышанному изменению тональности положениеоб основании становится совершенно другим положени-ем, иным не только в отношении того, о чем говорит этоположение как положение о бытии, но также и относитель-но того способа, каким оно высказывает то, что оно гово-рит, способа, каким оно еще является здесь «положением».Учитывая способ сказывания, мы оказываемся поставлен-ными перед вопросом: «Является ли положение о бытиивообще еще неким предложением в смысле грамматики илогики?» Обратим же более пристальное внимание на то.в какой формулировке мы высказываем и записываем по-ложение о бытии.

Итак, мы напомнили пять главных вещей:

1. Инкубация положения об основании.

2. Установка положения об основании в качестве высо-

чайшего основоположения.

3. Требование положения об основании как могуществен-

ного принципа, который определяет наш век.

4. Основание в качестве «почему» и в качестве «потому».

5. Изменение тональности в положении об основании.

Это напоминание сосредотачивает наш взгляд на про-стом обстоянии дел, о единстве и исключительности кото-рого мы задумываемся только тогда, когда мыслим поло-жение об основании как скачок в бытие как таковое, т.е.когда осуществляем этот «скачок».

В о с ь м а я л е к ц и я

Положение об основании, услышанное в другой то-нальности, говорит в качестве положения о бытии следу-ющее: «Бытие и основание: то же самое; бытие: без-дна».Из-за этого положения мы, как нам кажется, впадаем в бес-почвенность. Однако происходит нечто иное. Положениео бытии поражает нас, и именно с той стороны, о суще-ствовании которой мы не подозревали. Чтобы приостано-вить приближающееся замешательство, необходимо рас-смотреть в неком собирающем единстве все то, что мы уви-дели в предыдущих лекциях. Положение об основании вкачестве принципа, в качестве высочайшего основополо-жения является всеобщим положением. Что обычно оста-ется непостижимым в отношении всеобщих положений, такэто то, что мы не предпринимаем попыток применить их.Применение обращается к отдельным случаям, которые впоследствии в качестве примеров, взятых из непосредствен-но наглядного, отдают нам то, о чем такое положение го-ворит всеобщим образом, словно бы ни на что не опира-ясь. Но мы применяем положение об основании чаще, чеммы можем это предположить. Мы повсюду находим нечтообоснованное и то, что его обосновывает, пусть даже этопроисходит лишь в виде занимающей господствующее по-ложение причинности. Все действительное является для насчем-то вызывающим действие и результатом действия, обо-сновывающим и обоснованным. Формой «Nihil est sinecausa» положение об основании высказывает то, что в немпонятно само собой. Увиденное таким образом положениеоб основании не содержит в себе ничего непостижимого.Это непостижимое встречается нам только тогда, когда мыпродумываем положение об основании словно бы в обрат-


ном направлении, не в направлении поля и сферы его при-менения, а в направлении его собственного происхожде-ния, т.е. того, исходя откуда говорит само положение. То,что непостижимо в положении об основании, заключает-ся теперь не в недостаточном его применении нами, а в том,что требование этого положения обращается к нам. То, ис-ходя откуда говорит требование положения, мы называемместом положения об основании. Путь, который ведет кэтому месту и который сперва необходимо разведать, мыназываем разбором положения об основании.

Все заключается в самом пути. Сказанное подразуме-вает нечто двойственное. Во-первых, то, что все зависитот пути, от того, чтобы найти его и остаться на нем, чтособственно означает: продержаться «в дороге». Мысли-тельные пути этого разбора обладают тем своеобразием,что, будучи в дороге, на таких путях мы ближе к месту,чем тогда, когда внушаем себе, что уже прибыли на местос целью поселиться там; ибо место является совсем инойсущностью, нежели просто неким пунктом или площадьюв пространстве. То, что мы называем местом, а здесь — ме-стом положения об основании, является тем, что собираетв себе само существо дела.

«Все заключается в самом пути» — ко всему прочему,это говорит и о том, что все то, что важно рассмотреть, ког-да-нибудь покажет себя только в продвижении по этомупути. То, что должно быть рассмотрено, заключается в са-мом пути. В том поле обозрения, которое открывает этот путьи благодаря которому он ведет куда-то, собирается то, чтотак или иначе доступно рассмотрению, осуществляющемусяс этого пути. Однако для того, чтобы очутиться на путиразбора положения об основании, мы должны совершитьпрыжок. Этот прыжок возвещает о себе тем, что мы следу-ем изменению тональности в положении об основании. То,почему здесь невозможен постепенный переход от одной то-нальности к другой, притом, что прыжок необходим, бу-дет объясняться ниже. То, каким образом нечто располо-жено между тем, что подразумевается в понимаемом в обыч-ном смысле положении об основании, и тем, о чем говорит


положение об основании как положение о бытии, остает-ся вопросом, который одновременно задается и о том, чтоже такое это «между» (dieses Zwischen), которое мы некото-рым образом перепрыгиваем в прыжке или, лучше сказать,через которое мы перепрыгиваем как через пламя.

Однако прежде нужно продумать кое-что иное, а имен-но то, благодаря чему мы удерживаем в поле нашего зре-ния путь этого разбора во всей его протяженности.

Прыжок в той или иной степени является отталкивани-ем. То, от чего отталкивается прыжок мышления, отнюдьне отбрасывается в таком прыжке, наоборот, область от-талкивания, только исходя из самого прыжка, хотя и дру-гим способом, нежели прежде, становится доступной обо-зрению. Прыжок мышления не оставляет то, от чего он от-талкивается, позади себя, а присваивает его себе неким бо-лее изначальным способом. В соответствии с этим отноше-нием мышление в прыжке становится воспоминанием, новоспоминанием не о том, что прошло (an Vergangenes), а отом, что было (das Gewesene). Под этим мы подразумеваемсобрание того, что как раз не проходит, а бытийствует,т.е. того, что продлевается (währt), предоставляя (gewährt)воспоминанию новые горизонты. Во всем, что было, скры-вается некое предоставление (ein Gewähren), хранящее в себесокровища, которые часто в течение долгого времени ос-таются невостребованными, и, однако, эти сокровища сно-ва и снова представляют в распоряжение воспоминаниянекий неисчерпаемый источник. Величие эпохи, продуман-ное в соответствии с посылом судьбы, соразмеряется не сТем, что в ней проходит и что остается, а с тем, что в самомсебе является преходящим (vergänglich), как, например, все,что только еще планируется, и с тем, что, напротив, исхо-дя из себя же, еще прежде, чем оно осуществится, принад-лежит к тому, что было, поскольку оно является чем-то про-длившимся (ein Gewährtes). Лишь такое продлившееся име-ет в себе самом гарантию (die Gewähr) собственного про-длевания. Но под «продлевать» здесь подразумевается «ос-таваться в качестве продлившегося», а не «продолжатьсятолько как что-то переходное в пустоте прохождения


(Vergehen)». Неисчислимо проходящее и прошедшее (dasVergehende und Vergangene), редким же является нечто быв-шее, еще более редким — его предоставление.

Ссылка на пять главных вещей должна вернуть нас об-ратно на путь, ведущий через некую область, которую мытеперь узнали как область отталкивания для прыжка. Этотпрыжок перемещает мышление из области положения обосновании как высочайшего основоположения, минуя су-щее, в некое оказывание, которое говорит о бытии кактаковом.

Та главная вещь, которая процитирована пятой, на-зывает изменение тональности в положении об основании,таким образом уже отсылая к прыжку. Четыре главныевещи, названные до нее, напротив, характеризуют областьотталкивания, и хотя лишь в некоторых отношениях, но вто же время как нечто целое. В какой мере? В той, в кото-рой при этом речь вновь и вновь заходила о посыле судь-бы и об уклонении бытия, а точнее, о том, что, уклоняясь,бытие посылает себя нам. Это звучит не только удивитель-но, но и вообще непонятно, потому что противоречит всемпривычкам нашего представления. И все-таки ссылка напосыл судьбы бытия была выдвинута при цитированиипервых четырех главных вещей намеренно. То, что былоназвано посылом судьбы бытия, характеризует существо-вавшую до сих пор историю западноевропейского мыш-ления, поскольку именно из самого прыжка мы оглядыва-емся на нее и всматриваемся в нее. Мы не сможем вспом-нить о том, что же означает посыл судьбы бытия, до техпор, пока не осуществим прыжок. Прыжок является скач-ком из основоположения об основании как некоего поло-жения о сущем в оказывание бытия как бытия.

И хотя воспоминание о посыле судьбы бытия возможнолишь из самого прыжка, бытийно-исторический опыт су-ществовавшей до сих пор истории западноевропейскогомышления не может быть чем-то совершенно из ряда вонвыходящим, или даже вовсе чем-то покоящимся на некойпроизвольной конструкции истории. Следовательно, ис-тория западноевропейского мышления, со своей стороны,


должна подавать знаки, которые, в том случае, если мыпоследуем им, позволят нам рассмотреть кое-что (пускайи скрытое покровом) из того, что здесь названо бытийнойисторией (Seinsgeschichte). Бытийная история является по-сылом судьбы бытия, бытия, которое посылает себя нам,

.уклоняясь в своей сущности.По поводу употребления выражения «посыл судьбы»

при обсуждении посыла судьбы бытия следует отметить

следующее:Обычно под «посылом судьбы» мы понимаем то, что оп-

ределено и предназначено судьбой (das Schicksal): печаль-ный жребий, злой и благий рок. Это значение является не-ким производным значением. Ведь «посылать» («schicken»)изначально означает: приготовлять, приводить в порядок,доставлять всякое нечто туда, куда полагается, посемутакже и: предоставлять место (einräumen), и направлять;«вести домашнее хозяйство», «заставлять кладовую» (einHaus, eine Kammer beschicken) означает: держать в полномпорядке, убранным и прибранным. Так Стефан Георге водном из своих самых красивых поздних стихотворений«Морская песнь» («Seelied») опять услышал старое звуча-ние слов «schicken» («посылать») и «beschicken» («содер-жать», «убираться», «отправлять») (Das Neue Reich 1919,S. 130 f.). Эти стихи начинаются словами:

Wenn an der kimm in sachtem fällEintaucht der feurig rote ball:Когда на горизонте, медленно падая,В воду опускается пылающий красный шар

А предпоследняя строфа звучит так:

Mein herd ist gut, mein dach ist dicht,Doch eine freude wohnt dort nichtDie netze hab ich all geflicktUnd küch und katnmer sind beschickt.Горит мой очаг, а крыша не протекает,И все-таки радость не живет здесь.Я все латал и латал свои сети,А кладовая с кухней были далеко.


Когда мы говорим в отношении бытия «посыл судьбы»,мы подразумеваем, что бытие обращается к нам и просвет-ляется, а просветляясь, предоставляет пространственно-временной зазор (den Zeit-Spiel-Raum einräumt), в которомможет являться сущее. В посыле судьбы бытия история бы-тия мыслится не из какого-то события, характеризующе-гося протеканием и процессом. А, напротив, сущность исто-рии определяется из посыла судьбы бытия, из бытия какпосыла судьбы, из того, что, уклоняясь, посылает себя нам.Они — посылание-себя и самоуклонение (Sichzuschicken undSichentziehen) — суть одно и то же, а не что-то различное.В них обоих различными способами господствует вышеуже упоминаемое предоставление (Gewähren), в обоих, т.е.также и в уклонении, и в нем даже более существенно. Всесказанное о посыле судьбы бытия является отнюдь не от-ветом, а неким вопросом, и, между прочим, вопросом о сущ-ности истории, поскольку мы мыслим историю как бытие,а ее сущность, исходя из бытия. Судьбоносный характербытия, помимо постоянно возникающих по ходу дела труд-ностей, поражает нас прежде всего и сильнее всего тем. чтомы, хотя и сразу понимаем речь о бытии и разбираемся внеопределенном, но в то же время беспомощны перед тем,что же, если мыслить строго, означает «бытие». Однакоесли истина бытия заключается в том, что оно так или ина-че посылает себя нам, предоставляет себя нам как таковоеи являет собой судьбу, то из этого следует, что «бытие» в однуэпоху своего посыла судьбы говорит одно, а в другую —другое. И все же в целостности бытийного посыла судьбыгосподствует нечто то же самое, что, правда, нельзя пред-ставить посредством какого-либо всеобщего понятия иливыделить как основную черту многообразного хода исто-рии. Однако тем, что поражает прежде всего, остается сле-дующее: бытие посылает себя нам, одновременно уклоня-ясь в своей сущности, скрывая эту сущность в уклонении.

Между тем, именно этот самый поразительный харак-тер бытия уже очень рано заявил о себе в истории запад-ноевропейского мышления. Он возвестил о себе тогда, ког-да раннее мышление греков в пору своего завершения, т.е.


у Платона и Аристотеля, специально обратило вниманиена то обстояние дел, которое последующее мышление, хотяи удерживало в поле своего зрения, но все же не оценило вего полной значимости. Для того, чтобы рассмотреть этообстояние дел во всей его существенности и в то же времяпредельно коротко, выберем из многих одно выдающеесясвидетельство. Оно находится в самом начале первой гла-вы первой книги «Физики» Аристотеля. «Физика» пред-ставляет собой некий лекционный курс, в котором Арис-тотель пытался определить некое из-себя-сущее (von-sich-her-Seiende), та' cpu'crei 'о'ута, относительно его бытия. Ари-стотелевская «Физика» отличается от того, что мы сегод-ня понимаем под этим названием, не только постольку,поскольку она принадлежит античности, а физикалистс-кая наука, напротив, Новому времени, но прежде всего по-тому, что «Физика» Аристотеля — это философия, а физи-ка Нового времени — позитивная наука, которая предпо-лагает некую философию. «Физика» Аристотеля остаетсяосновной книгой того, что позднее назовут «метафизи-кой». Она определяет строение всего западноевропейско-го мышления даже там, где оно, как кажется, в качествемышления Нового времени мыслит противоположно антич-ному. Однако противоборство всегда заключает в себе не-кую решающую, и зачастую даже опасную, зависимость.Без «Физики» Аристотеля не было бы Галилея.

Аристотель начинает свой лекционный курс, обдумы-вая тот путь, на котором мышление достигнет того, чтоточно определит из-себя-сущее, та' cpu'aei 'о'ута, относи-тельно его бытия и это бытие как сри'стц. «Путь» по-гречес-ки означает 'oSo'q; ЦЕШ' означает «за»; це'Эо5о<; — этопуть, которым мы следуем за некой вещью: т.е. метод. Важ-но следовать за бытием сущего. Бытие чего-то из-себя-рас-пускающегося и из-себя-присутствующего (das Sein des von-sich-her-Aufgehenden und -Anwesenden) означает сри'очс;. Нокак тогда обстоит дело с путем мышления, который ведетпо дороге к фи'ац? Путь туда получает свой собственныйхарактер из того способа, каким бытие сущего очевидноДля познающего человека. Итак, повсюду легко обнару-


живается, что то или иное сущее, например, земля, море,горы, растения и животные, в любое время очевидным об-разом расположены напротив нас. Поэтому-то это сущееблизко нам и непосредственно доступно. Напротив, то.благодаря чему все это из-себя-присутствующее распуска-ется и присутствует присущим ему способом, никогда небывает расположено напротив нас как нечто тут и там такили иначе присутствующее. Бытие отнюдь не является та-ким непосредственно близким и очевидным нам, как то илииное сущее. Не то чтобы бытие целиком скрывало себя.Если бы это было так, сущее никогда бы не смогло статьблизким нам или расположенным напротив нас. Бытие дол-жно даже светить из себя самого, и еще прежде, чем с егопомощью сможет явиться то или иное сущее. Если бы бы-тие не светилось, то не существовало бы такого края, в ко-тором только и могло бы поселиться некое «напротив» (етGegenüber). Исходя из этого, мы видим, что по сравнениюс непосредственно доступным сущим для бытия характер-но удерживаться в себе самом, т.е. определенным образомскрываться. В соответствии с этой основной чертой бытияопределяется природа пути, который должен привести копределению бытия сущего. Для характеристики пути,который ведет мышление в край бытия сущего, в началелекционного курса о физике Аристотель говорит следую-щее:

ле'сроке 5s' 'ек trav уу<вр1цсотб'ршу 'T||J.W 'ц 'обо'д коп/стасрестте'рюу 'етп' та' аасре'стгера тг| (po'crsi Kai'yvcopinco'tspa (184al6 sqq.).

В переводе, ставящем своей целью объяснение, это оз-начает:

Но существует путь (к бытию сущего) и он таков по сво-ей сути, что ведет от чего-то более близкого нам, потомучто оно именно для нас более явное, к тому, что (потомучто оно распускается из себя самого) является чем-то са-мим по себе более явным ив таком смысле чем-то уже преж-де доверенным нам.


Здесь мы должны отказаться от некоего общего истол-кования этого положения, словесное построение которогоподобно композиции прекрасных греческих росписей навазах. Истолкование этого положения требует определен-ного углубления в первую главу первой книги «Физики»Аристотеля. Эта короткая глава представляет собой клас-сическое введение в философию. Даже сегодня она делаетизлишними целые библиотеки философской литературы.Тот, кто понял эту главу, может отважиться на первые

шаги в мышлении.В приведенном выше положении Аристотель отличает

ш' 't|Hlv crotcpe'atspa от та' аасре'сттера тт| cpu'aei. Всякийраз речь идет о то' стоссре';;: о явном. Точнее говоря, Аристо-тель различает одно более явное, поскольку оно видитсянами, принимая во внимание наше восприятие; и другое бо-лее явное такого рода, что открывается и объявляет о себеиз себя самого. Это последнее, а именно то, о чем говоритимя сри'ок;, и есть бытие. А то более явное, которое назва-но первым, т.е. более доступное для нас, есть то или иноесущее. Путь философии, согласно аристотелевскому поло-жению, ведет от чего-то более явного для нас к чему-то са-мому по себе из-себя-распускающемуся (auf das an ihm selbstvon-sich-her-Aufgehende). Поэтому мы никогда не можем рас-сматривать бытие непосредственно. Это происходит пото-му, что наши глаза не годятся для того, чтобы сразу ус-матривать бытие, а, следовательно, отнюдь не потому, чтобытие уклоняется. Положение Аристотеля, скорее, говоритсовершенно обратное тому, что оно должно было бы подтвер-дить нам, раз уж мы его цитируем, а именно то, что бытиесамо уклоняется. Аристотель говорит: «сро'ац и то, что кней относится, является та' 'атсХта? аафе'атера». Бытие —это что-то более явное из себя самого (das von sich her Offenkun-digere). Вне зависимости от того, рассматривается ли ононами специально или не рассматривается, оно уже светит-ся; ведь оно светится уже даже тогда, когда мы испытыва-ем то, что является только для нас более явным, т.е. то илииное сущее, каковое показывает себя только в свете бытия.

Между тем, мы поступили бы слишком опрометчиво и


совершенно обошли бы своим вниманием нечто решающее,если бы ограничились только что достигнутой констата-цией, которая говорит, что бытие есть нечто более явноеиз себя самого и как раз не уклоняется. Ибо здесь возника-ет вопрос: «Просветляет ли бытие уже в вышеназванномсамо-не-уклонении также и свою собственную сущность иее происхождение?» И мы вынуждены ответить: «Нет». Сле-довательно, в из-себя-распускании, в фи'ак;, все же гос-подствует некое самоуклонение, и притом настолько реша-ющим образом, что без него не смогло бы господствоватьэто из-себя-распускание.

Еще до Платона и Аристотеля один ранний греческиймыслитель Гераклит сказал: сри'сгк; кри'тгтеа&си cpiXei(Фрагмент 123): «Бытие любит прятаться». Однако что жетакое, мысля по-гречески, это cpiA,siv, «любить»? Оно оз-начает: принадлежать друг другу в том же самом(zusammengehören im Selben). Гераклит хочет сказать: «Бы-тию принадлежит некое самоскрывание (ein Sichverbergen)».Тем самым он отнюдь не говорит, что бытие не представ-ляет собой ничего иного, кроме самоскрывания; он гово-рит, что бытие бытийствует именно как сри'очс;, как само-раскрывание (als Sichentbergen), как более явное из себя са-мого, к которому, однако, принадлежит и некое самоскры-вание. Если бы сокрытие (die Verbergung) не имело места, токак тогда должно было бы совершаться раскрытие(Entbergung)? Сегодня мы говорим: «Бытие посылает себянам, но таким образом, что одновременно уже уклоняетсяв своей сущности». Это и подразумевает название «бы-тийная история». Под этим именем не измышляется произ-вольно нечто, а лишь более решительно вспоминается то,что уже было продуманно. В таком воспоминании о едваусматриваемой бытийной истории она только и проявля-ется как таковая. Если мы говорим: «Бытие посылает себянам, одновременно уже уклоняясь как таковое в своей сущ-ности», то, конечно, это означает еще и что-то другое, кро-ме того, что называют изречение Гераклита и положенияАристотеля. Но прежде всего важно, чтобы мы сознавали,насколько бытие как бытийный посыл судьбы становится


просматриваемым, исходя из воспоминания об истории за-падноевропейского мышления.

Речь об инкубации бытия звучит теперь куда менее уди-вительно. Ведь слово «инкубация» является лишь каким-то другим именем для самоуклонения бытия в сокрытие,каковое сокрытие остается источником всякого раскрытия.Тогда, когда исчезают последние следы сокрытия бытия,что произошло в метафизике немецкого идеализма в абсо-лютном знании Абсолютным духом самого себя, заверша-ется раскрытие сущего относительно его бытия, т.е. мета-физика, и заканчивается философия.

Из инкубации бытия и эпох этой инкубации берет на-чало и инкубационный период положения об основании,если только это положение на самом деле является некимположением о бытии и в качестве такого положения опре-деляется относительно способа своего сказывают, исходяиз бытийного посыла судьбы.

Однако вместе с окончанием инкубационного периодаположения об основании ни в коем случае не наступаетконец инкубации бытия как такового. Благодаря ему, ско-рее, происходит то, что положение об основании выявля-ется в качестве высочайшего основоположения и такимобразом его требование впервые разворачивается во всемсвоем могуществе, а также выступает на передний плантот тревожный факт, что бытие как таковое все решитель-нее уклоняется. Этому отнюдь не противоречит то, что вме-сте со все возрастающим требованием положения об осно-вании как некоего высочайшего основоположения мыш-ления и познания разворачивается и новое истолкованиебытия сущего. В последствии бытие обнаруживается длясознания как предметность, а это в то же время означает,что бытие раскрывается как воля.

Задача показать, каким образом формирование бытияв качестве предметности и в качестве воли говорит то жесамое, была бы странной и еще довольно тяжелой для се-годняшнего представления задачей, которую еще необхо-димо постичь. Решающий шаг в оформлении бытия какпредметности и как воли совершает после того, как почва


была подготовлена Декартом, Спинозой и Лейбницем,только философия Канта. Когда мы слышим положение обосновании во второй тональности, тогда положение об ос-новании говорит как положение о бытии. Все возрастаю-щее притязание на господство положения об основании оз-начает, следовательно, что бытие — а именно в качествепредметности (воли) — все более решительно начинает гос-подствовать. Рассматривая это обстояние дел, мы получа-ем более широкий обзор для бытийного посыла судьбы, ипритом именно сейчас, из той эпохи, которую, согласноисторической периодизации, называют Новым временем.

Так как и в отношении к тому, что было разобрано досих пор, и в перспективе последующего хода мысли оченьважно основательно и достаточно точно продумать то, чтоже означает бытийный посыл судьбы, нам следует дать ивторую характеристику бытийной истории. Она, еслисмотреть с точки зрения истории мышления Нового време-ни, затрагивает отношение, существующее между Кантомк Лейбницем. Благодаря Лейбницу положение об основа-нии обретает ранг высочайшего основоположения. Одна-ко то, что властвует в principium rationis, в гораздо мень-шей мере настаивает на его непосредственном применении,чем на том, что он является правилом мышления, которо-му надлежит следовать. Властвующее требованиеprincipium rationis, скорее, заключается в том, что не тольконаука Нового времени в образе математической физики,но прежде всего и мышление философии подчиняется при-казанию, говорящему из требования доставки достаточ-ного основания.

Д е в я т а я л е к ц и я

Сегодня исполняется двести лет со дня рождения Вольф-ганга Амадея Моцарта. Я не беру на себя смелость гово-рить о его творчестве и о его жизни или о их взаимопро-никновении. Скорее, слово самого Моцарта способно датьнам в данный момент намек, касающийся нашего пути.

В одном из писем Моцарт пишет (ср. «Auszüge ausMozartbriefen», Das Musikleben, I. Jahrgang, l. Heft, Mainz 1948):

Например, во время поездки в экипаже или после хоро-шего обеда, на прогулке или ночью, когда я не могу ус-нуть, именно тогда-то подобно потоку обрушиваются наменя мысли. Мысли, которые меня впечатляют, которые язапоминаю и которые переплетены с теми мыслями, что яслышал от других. И если я удерживаю себя в таком со-стоянии, то за одним вскоре приходит и другое, согласноконтрапункту, согласно звучанию различных инструмен-тов и т. д., ведь можно использовать даже крошку, чтобыизготовить из нее пирог. Это состояние согревает мне душу,но только если я им не обеспокоен; оно становится все боль-ше и я сам продлеваю его, усиливая и делая все ярче, авещь в голове поистине становится почти готовой во всейсвоей продолжительности так, что я затем окидываю ееодним духовным взором словно прекрасную картину иликрасивого человека и слышу ее в воображении вовсе непоследовательно, как это должно произойти потом, а какбудто всю вместе. Это какое-то пиршество! Теперь все,что я нахожу и делаю, происходит со мной как в прекрас-ном и захватывающем сне. Но что может быть лучше, чемуслышать все это вместе.

Я привел эти слова затем, чтобы Вы вспомнили кое-чтоиз сказанного ранее. Слух есть некое смотрение. Это «оки-


нуть» целое «одним взором» и «услышать все это вместе»суть одно и то же.

Скрытое единство этого рас-сматривания и рас-слыши-вания определяет сущность мышления, которое доверенонам, людям, как мыслящим существам.

Мы бы слишком поверхностно и неправильно понялипроцитированное место из письма Моцарта, если бы, ис-толковав психологически, приняли его лишь за свидетель-ство описания создания художественного произведения.Это место говорит нам о том, что Моцарт был и остаетсясреди слышащих самым слышащим, т.е. он бытийствует,а следовательно, он еще есть.

На то, что же является сущностью и сердцем Моцарта,нам может по-своему намекнуть уже однажды упоминав-шийся Ангелус Силезиус, использующий одну древнююмысль. Изречение 366 из «Херувимского странника» (кн.4)гласит:

То сердце, в коем Бог вкушает свой покой, —Послушная псалтырь под Божьею рукой1

Это изречение озаглавлено: «Божья псалтырь». И это— Моцарт.

Мы можем услышать положение об основании двояко:во-первых, как высочайшее основоположение о сущем, аво-вторых, как положение о бытии. Во втором случае мыдолжны мыслить основание как бытие, а бытие как осно-вание. Поэтому сначала мы попытаемся мыслить бытиекак бытие. Это означает: не объяснять больше бытие припомощи чего-то сущего. Насколько далекоидущим окажет-ся это начинание и до какого рубежа оно дойдет, сможетпоказать лишь попытка говорить о бытии как бытии. Нопуть к такому мышлению — это путь, на котором мы спо-собны будем услышать положение об основании как по-

'Цит. по: А. Силезский. Херувимский странник (Остроумные речения и вир-ши) Перевод Гучинской И . О . / / Наука. СПб., 1999


ложение о бытии. На таком пути мы можем очутиться, ко-нечно, только при помощи некоего прыжка. Этот прыжокотталкивается от и совершается из некой области оттал-кивания. Прыжок покидает эту область и все же не остав-ляет ее позади себя. Благодаря такому покиданию пры-жок каким-то новым способом возвращает себе обратно об-ласть отталкивания, и притом не просто между делом, анеобходимым образом. Такой прыжок по своей сущностиявляется оглядывающимся прыжком. Все то, что мы рас-смотрели в ретроспективном обзоре пяти главных вещей,мы попытаемся удерживать вместе, давая характеристикуосновной черты области отталкивания.

Эта область обнаружилась для нас как история запад-ноевропейского мышления. С учетом этого и шла речь обытийном посыле судьбы. То, что важно услышать во вто-рой тональности положения об основании как положенияо бытии, ни в коем случае не является тем, чего еще вообщене было бы у нас на слуху. Пожалуй, оно таково, что тре-бует нас в нашей сущности (особо отмечаем: в нашей сущ-ности). Это означает, что требование бытия впервые по-мещает человека в его сущность. В посыле судьбы бытия иисходя из него мы только и суть те, кому посылается судь-ба, и как существа, которым посылается судьба, мы оза-бочены тем, чтобы найти послание, а значит, одновременномы всегда обречены на то, что разминемся с этим посланием.

Однако всякое мышление, принимая во внимание то,что собственно заставляет задуматься, должно оставатьсясведущим в том опыте, который никогда не является лишьопытом кого-то одного и который кратко можно выска-зать следующим образом: достаточно редко мы обнаружи-ваем, что к нам специально обращается то, что требует насв нашей сущности, а значит, нуждается в нас. В этом тре-бовании бытие посылает себя нам. В качестве такого по-сылания-себя (Sichzuschicken) оно длится тем способом, чтоодновременно уклоняется от нас в своей сущности. Укло-нение является основной чертой посыла судьбы в том смыс-ле, который был объяснен выше. Если говорится о «бытий-ной истории», то это обладает смыслом только тогда, ког-


да мы мыслим историю, исходя из посыла судьбы как ук-лонения, а не тогда, когда, наоборот, по привычке пред-ставляем посыл судьбы, исходя из истории как некоего со-вершения (Geschehen), являющегося по роду своему посто-янно протекающим процессом.

Однако не менее значимым, чем такой первый взглядна историю бытия как посыл судьбы, является и нечто дру-гое. Важно именно заранее иметь в виду, что в истории за-падноевропейского мышления уже обнаружилось то, чтомы называем посылом судьбы бытия, а также то, каким об-разом это произошло. Чтобы увидеть это более отчетливо инадежнее усвоить на будущее, мы попытаемся подхватитьдва намека из истории западноевропейского мышления.

Первый мы позаимствуем из лекционного курса Арис-тотеля о «фюзис». В «Физике» Аристотеля указывается насущностное происхождение того, что, если продумать этофилософски, является метафизикой и остается таковой напротяжении всех последующих изменений. В самом нача-ле своего лекционного курса, посвященного физике, Ари-стотель высказывает некоторые положения о бытии суще-го, которые показывают, что бытие является сри'сгк;, чем-то из себя явным. Это означает, что самораскрывание яв-ляется основной чертой бытия. Но даже это положение,когда мы высказываем его напрямую, всегда остается вы-зывающим недоразумения у нашего обычного слуха и спо-соба изъясняться. Самораскрывание является основнойчертой бытия. В этом слышится следующее: «Существуетбытие и это бытие, кроме прочего, обладает еще и тем ка-чеством, что раскрывается». Но бытие не наделено каче-ством, благодаря которому оно себя раскрывает, ведь этосамораскрывание принадлежит к подлинной сущности бы-тия. Подлинная сущность бытия — в самораскрывании.Бытие не есть сперва нечто для себя, которое затем толькосовершает некое самораскрывание. Самораскрывание нив коем случае не является качеством бытия, но: самораск-рывание принадлежит к свойствам бытия. Мы использу-ем здесь слово «свойства» во множественном числе, как, кпримеру, в слове «сведения». Ведь под «свойствами» под-


разумевается то, в чем «бытие» хранит собственную сущ-ность как свою собственность. Самораскрывание принад-лежит к свойствам бытия. Однако даже и это еще не совсемверно. Если мыслить строго, то мы должны сказать, чтобытие принадлежит к свойствам самораскрывання. Изнего, из самораскрывания, и в качестве него же к нам об-ращается то, что зовется «бытием». Мы сами по себе не мо-жем произвольно решить, что же означает слово «бытие»,и безапелляционно это констатировать. То, что означаетслово «бытие», остается сокрытым в том приказании, ко-торое говорит ведущими слов греческого мышления. То,что говорит это приказание, мы никогда не сможем дока-зать научным образом, да и не хотим доказывать. Мы мо-жем слышать его или не слышать. Мы можем подготовить-ся для того, чтобы его услышать, или обойти своим вни-

мание такую подготовку.Аристотель говорит: «Бытие есть нечто из себя более яв-

ное». Но это из себя самого более явное в то же время менееявно для нас, рассматривающих его, согласно роду и на-правлению нашей привычной способности слышать. Бо-лее явным для нас является то или иное сущее. Исходя изэтого, можно было бы предположить, что только от нас,людей, зависит то, что бытие, т.е. нечто из себя более яв-ное, для нас является менее явным, и именно таким обра-зом, что преимущество отдается сущему. То. что бытие яв-ляется менее явным, происходит (по крайней мере, такойвывод можно было бы сделать) по нашей вине, по винелюдей (zulasten von uns Menschen). Но это на первый взглядправильное соображение недостаточно. Что означает тог-да здесь «по нашей вине, по вине людей», если сущностьчеловека покоится в том, что она требуется бытием? То,что для нас то или иное сущее является более явным, а бы-тие — менее явным, может зависеть лишь от сущности бы-тия, а не от нас, и это «от нас» подразумевает то, что мысами себя и как будто ради себя же поставили в пустоту ибезотносительность. Однако вне требования бытия мы ни-когда не являемся теми, какие мы суть. Соответственно этоне какое-нибудь качество человека, представляемого ант-


ропологически, т.е. качество, которое являлось бы причи-ной того, что бытие для нас менее явно, чем то или иноесущее. Напротив, это заключается именно в сущности бы-тия, которое в качестве самораскрывания раскрывает себятаким образом, что к этому раскрыванию принадлежит инекое самоскрывание и, следовательно, самоуклонение. Обэтом и говорит изречение Гераклита (фрагмент 123 DK):Фи'стц кри'тстестЭш cpilei. «К самораскрыванию принадле-жит некое скрывание». Бытие как просветляющее посыла-ние-себя одновременно является уклонением. К посылусудьбы бытия принадлежит уклонение.

Второе указание на историю западноевропейскогомышления должно более подробно ознакомить нас с тем.каким образом в истории этого мышления господствуетпосыл судьбы бытия как уклонение. Но не так часто переднашим внутренним взором могло предстать то, что соб-ственно означает здесь уклонение. Столь же мало, как осамораскрытии, можно сказать и о уклонении и самоук-лонении: они — это всего лишь привходящие качестваобычно уже каким-либо образом существующего «бытия».Если бы это было так, то это означало бы, что из-за укло-нения бытие просто отсутствует. Тогда вследствие такимобразом понятого уклонения не имелось бы никакого бы-тия. Уклонение понимали бы здесь в том смысле, которыйподразумевает под собой некое действие, совершением ко-торого, к примеру, вино лишают кислого вкуса, благода-ря чему у него его больше нет. Но бытие ни в коем случаене является вещью, которую кто-нибудь у нас отнимаетили забирает. Самоуклонение же — это тот способ, какимбытие бытийствует, т.е. посылает себя как при-сутствие.Уклонение не уводит бытие в сторону, но самоуклонениев качестве самоскрывания принадлежит к свойствам бы-тия. Бытие хранит свою подлинную сущность в самораск-рывании, поскольку оно как таковое одновременно скры-вает себя. Самоскрывание, уклонение — это тот способ,каким бытие длится как бытие, т.е. посылает себя, а зна-чит, предоставляет себя.

Для того, чтобы получить более четкое представление о


бытии сущего как посыле судьбы, мы должны в самой ис-тории западноевропейского мышления обратить вниманиена отношение между Лейбницем и Кантом. Поневоле этоуказание остается ограниченным тем горизонтом, которыйоткрылся на пути нашего лекционного курса.

Лейбниц выдвинул и установил положение об основа-нии в качестве высочайшего основоположения. Лейбни-цевское мышление, пробудившее и вобравшее в себя некимновым способом традицию западноевропейского мышле-ния, открывает требованию положения об основании, тре-бованию высочайшего основоположения прямую дорогу,чем собственно приводится в действие скрывающееся в этом

требовании властвование.Однако что же является властвующим в требовании ос-

нования, если положение об основании является неким по-ложением о бытии, в соответствии с чем бытие и основа-ние «суть» то же самое? Во властвовании требования ос-нования бытие господствует как посыл судьбы — а если какпосыл судьбы, значит способом уклонения. Сейчас важно по-пытаться ознакомиться с той эпохой бытийного посыла судь-бы, которая определяет сущность Нового времени.

Хотя мышление Лейбница и Канта, согласно истори-ческой периодизации, расположено к нам гораздо ближе,чем мышление древних греков, нововременное мышлениев своих основных чертах доступно с гораздо большим тру-дом; ибо сочинения и труды мыслителей Нового временипостроены иначе, более многослойны, пронизаны тради-цией и повсюду вступают в полемику с христианством.Принимая во внимание эту запутанную ситуацию, сле-дующая ниже ссылка на Канта всегда будет оставатьсяНеким единичным, слабым лучом света. Этот луч долженпомочь нам рассмотреть лишь немногое из того господствабытийного посыла судьбы, которое осуществляется внут-ри мышления Нового времени. При этом мы должны при-нять к сведению следующие основные мысли:

Чем значительнее работа мысли какого-нибудь мысли-теля, что, впрочем, никоим образом не совпадает с объе-мом и количеством написанных им сочинений, тем богаче


то, что в этой работе мысли непродуманно, т.е. то, чтовсплывает в качестве чего-то еще-не-продуманного толь-ко и единственно благодаря этой работе мысли. Это не-продуманное, конечно, не относится к тому, что мыслительпропустил или с чем он не справился, т.е. к тому, что затемтолько должны будут наверстать всезнающие потомки.

Лейбниц определил привычное представление, сводя-щееся к тому, что все имеет некое основание, а любое дей-ствие — какую-либо причину, как principium reddendaerationis sufficientis, как основоположение доставки доста-точного основания. Но ratio sufficiens, достаточное осно-вание, в смысле Лейбница отнюдь не является тем основа-нием, которого хватало бы как раз на то, чтобы удержи-вать нечто как сущее таким образом, чтобы оно тотчас нераспадалось в ничто. Достаточным основанием являетсято основание, которое подает и подносит сущему то, чтодает ему возможность исполнить всю свою сущность пол-ностью, т.е. perfectio. Поэтому ratio sufficiens означает уЛейбница также и summa ratio, самое высшее основание.Здесь мы вынуждены довольствоваться замечанием о том.что достаточным основанием для Лейбница всегда явля-ется максимально простирающееся и таким образом все пре-восходящее основание. Благодаря строгой формулировкеположения об основании как principium reddendae rationissufficientis мышление Нового времени впервые обнаружи-ло свое глубинное течение. В истории этого мышления трудКанта занимает свое, подобающее ему, высокое место.Названия всех трех его главных сочинений начинаютсясловом «критика»: «Критика чистого разума». «Критикапрактического разума», «Критика способности сужде-ния». В третьей «Критике» речь идет о способности судить.Чистый, т.е. не определенный чувственностью разум, как-теоретический, так и практический, — это способность вы-носить суждения a priori, согласно принципам. Поэтому кполной критике чистого (и теоретического, и практичес-кого) разума принадлежит критика способности сужде-ния. И в третьей «Критике» подлинной темой также явля-ется разум. Но разум по-латыни — ratio. Каким образом


латинское слово ratio, счет и разум, достигает значения«основание» (положение об основании = principiumrationis), мы скоро услышим.

Мышление Канта является критикой чистого разума,ratio pura. Разум, согласно Канту, — это способность прин-ципов, т.е. основоположений, способность давать основа-ние. Уже после этих указаний в глаза бросается то, чтоположение об основании, principium rationis, господствуетв мышлении Канта неким исключительным способом.Именно это и является основанием для того, что Канткрайне редко говорит о положении об основании. Крити-ка чистого разума нигде здесь не подразумевает значения«критиковать» в смысле «находить недостатки». Она так-же не является лишь испытанием и проверкой. Критика нетолько устанавливает рамки для разума. Скорее, крити-ка вводит разум в его границы. Рамки и границы — этоне одно и то же. Обычно мы полагаем, что границы сутьто, около чего нечто прекращается. Но границы — соглас-но древнегреческому смыслу — всегда обладают характе-ром собирания, а не отрезания. Граница является тем, ис-ходя откуда и в чем нечто начинается, распускается в ка-честве того, что оно есть. Тот, кому такой смысл границыостается чуждым, никогда не будет способен рассматри-вать греческий храм, греческую статую, греческую вазу вих присутствии. В кантовском использовании названия«Критика» еще пробивается греческий смысл Kpi'veiv: раз-личать, однако, различать способом некоего выделения,благодаря чему выхватывается то, что является важным.Граница не отвергает, она выдвигает облик в свет при-сутствия и несет его. Кант знал об этом высоком смыслекритики. Все его три «Критики» нацелены на то, что онназывает «условиями возможности a priori».

Выражение «условия возможности a priori» является лей-тмотивом, который звучит, проходя сквозь весь труд Кан-та. Поворот к «a priori» — «от более раннего» — это некийболее поздний отголосок того, что Аристотель называлJtpo'tepov тт) cpu'asi, тем, что относительно самораскрыва-ния является более ранним, предшествуя всему в качестве


чего-то из себя более явного. В этом смысле для Канта «ус-ловия возможности» суть таковы a priori. «Возможность»(«Möglichkeit») означает здесь то же, что и осуществление(Ermöglichung). К чему относятся условия осуществления аpriori? Как раз к тому, к чему уже для Аристотеля относит-ся Jtpo'tspov щ сри'аеи а именно к та' аасре'атера тгро'с'т|иа<;: к тому, что по отношению к нам и для нас являетсячем-то прежде всего явным по сравнению с сри'стк;, бытием.Это сущее. Под названием «условия возможности а priori»Кант мыслил осуществление того, исходя из чего сущее кактаковое в целом определено для нас. Исходя из чего этопроисходит? Очевидно, исходя из тех сфер сущего, в кото-рые мы поставлены как люди. Человек есть animal rationale.Он как природное существо принадлежит к области при-роды, а как существо разумное — к царству разума, т.е. кцарству воли и тем самым свободы.

В соответствии с этим «Критика чистого разума» дол-жна определять разум в его отношении к природе и в егоотношении к воле, а значит, к причинности воли, т.е. ксвободе. Вопрос критики — это вопрос об условиях воз-можности a priori природы и свободы. Условия возможнос-ти a priori задают то или иное основание, которое уста-навливает границы для природы и свободы в их сущнос-ти и таким образом подносит и подает их нам в полнотеих определений. За формулой «условия возможности аpriori» скрывается доставка достаточного основания, ratiosufficiens, которая в качестве ratio является чистым разу-мом. Согласно Канту, только в обратном отношении кразуму (ratio) можно определить нечто в том, что оно есть,и в том, каким образом оно для разумного живого суще-ства, т.е. для «человека», является неким сущим. Но теперьэто означает не только то, что сущее в смысле нововремен-ного мышления всегда есть лишь в качестве объекта, аобъект всегда — лишь объект для некоего субъекта, но ста-новится очевидным также и то, что этот субъект, т.е. ра-зум, ratio, т.е. собирание условий возможности a priori дляприроды и свободы, является таким собиранием лишь в ка-честве доставки достаточного основания.

В таком в корне изменившемся облике теперь раскры-вается то, что собственно говорит одно изречение раннегогреческого мышления:

"со' уос'р 'осито' vosiv 'ecm'v те Kai' 'sivai

Ведь одно и то же как восприятие, так и бытие.

Если продумать это в соответствии с Новым временем,то сказанное будет означать, что восприятие, разум (ratio)и бытие взаимосвязаны, причем таким образом, что чис-тый разум, ratio, есть теперь ничто иное, как полагание,т.е. доставление достаточного основания для всего, при-нимая во внимание то, как оно проявляется в качестве су-щего, т.е. каким образом оно может представляться и пере-даваться, подвергаться воздействию и истолкованию.

Ничто не запрещает нам (чем собственно мы и доволь-ствуемся) толковать название «Критика чистого разума»как историческое название первого основного труда Кан-та. Но мы можем также поразмыслить и о том, насколькомышление Канта вообще подчинено этому названию какнекоему требованию. Ибо чистый разум, и теоретический,и практический, обнаруживается в качестве ratio pura в томсмысле, что он является полаганием основания, т.е. осно-ванием всякого обоснования: тем, что определяет все ус-ловия возможности сущего в их единстве. Критика чисто-го разума придает основанию всякого обоснования четкоочерченный облик. Поскольку благодаря Канту мышле-ние становится критикой чистого разума, оно соответству-ет требованию principium rationis sufficientis. Кантовскоемышление с помощью этого соответствия раскрывает тре-бование principium rationis во всей его широте, и притомтаким образом, что ratio является основанием лишь как ratioв смысле разума как способности основоположений.

Это указание на то, что скрывается под названием«Критика чистого разума», все же непременно будет оста-ваться недостаточным до тех пор, пока мы наглядно непредставим себе целостность всех трех «Критик» Канта.Если смотреть со стороны, то эти три сочинения как три

13O

ничем не связанных огромных глыбы расположены другподле друга. Хотя сам Кант снова и снова пытался с по-мощью более внешней архитектоники сделать очевиднымто внутреннее единство, которое он определенно видел. IIвсе же Кант знал больше, чем смог изобразить с помощьюэтой архитектоники своих сочинений.

Однако тем, что прежде всего мешает нам ознакомить-ся с сущностью того, что в истории западноевропейскогомышления посылает себя нам под названием «Критикачистого разума», остается тот факт, что мы еще недоста-точно продумали, каким же образом задающие меру го-ризонты кантовской постановки вопроса смогли открыть-ся благодаря Лейбницу только в свете строгой и полнойформулировки положения об основании. Правда, с дру-гой стороны, самое глубинное движение лейбницевскогомышления благодаря философии Канта, а точнее, благо-даря тому способу, каким она действовала, было задви-нуто в тень, где лейбницевское мышление находитсявплоть до сегодняшнего дня. Но здесь следует заметить, чтосам Кант с величайшим почтением относился ко всем из-вестным в его время сочинениям «господина Лейбница».

Д е с я т а я л е к ц и я

«Ничего нет без основания». Если перефразировать этуобычную формулировку положения об основании, то онабудет гласить: «Всякое сущее имеет некое основание». Приэтом основание, которое имеет всякое сущее, само представ-ляется как нечто сущее. Приводимая ранее ссылка на одиниз текстов Лейбница должна была это показать. Положе-ние об основании является неким высказыванием о сущем.В другой тональности оно звучит следующим образом:«Ничто не есть без основания». Если перефразировать его,то оно будет звучать так: «К бытию принадлежит основа-ние». Или же: «Бытие и основание — то же самое». Услы-шанное таким образом положение говорит о бытии.

Переход из первой тональности во вторую — это некийпрыжок. Но этот прыжок является оглядывающимся прыж-ком. Он оглядывается назад на область отталкивания, что-бы удерживать ее в поле своего зрения. Область отталки-вания является тем полем, в котором положение об основа-нии, хотя и не всегда называется принципом, но часто име-нуется все же более или менее ясно понятой ведущей мыс-лью. Областью отталкивания, которую мы имеем в виду,согласно привычному представлению, является история за-падноевропейского мышления. В этом мышлении всегда ивсюду в разнообразно варьируемых понятиях и именах су-Щее, имеющееся в многообразном опыте, опрашивается от-носительно своего бытия. Итак, в истории этого мышле-ния и для нее же некоторым образом обнаруживается бы-тие, а именно как бытие сущего. Однако это обнаружениенамекает и на бытие как таковое. Этот намек приносит


весть о бытии, согласно которой оно никогда не полага-ется только посредством человеческого представления.Бытие посылает себя человеку тем. что, просветляясь, пре-доставляет пространственно-временной зазор сущему кактаковому. Бытие бытийствует как такой посыл судьбы,как самораскрывание, которое одновременно длится каксамоскрывание. История западноевропейского мышленияпокоится в посыле судьбы бытия. То, что же означает эта«упокоенность», конечно, нуждается в более точном опре-делении. Необходимо придерживаться того, чтобы такоенеизбежно многозначное название, как «посыл судьбы бы-тия» мыслить весьма однозначно в смысле бытия как обе-щающего-себя, просветляющего предоставления простран-ственно-временного зазора для чего-то когда-либо так илииначе являющегося, для сущего (Sein als sich-zusagendes, lich-tendes Einräumen des Zeit-Spiel-Raumes für das je so oder so Er-scheinende, das Seiende). Для того, чтобы обезопасить себя входе размышления, теперь стоит заметить лишь следующее:

Указанием на посыл судьбы бытия история мышленияотнюдь не сдвигается куда-то вниз как некий более глу-бокий пласт, так, что как бы между прочим, словно бла-годаря переключению рычага, впредь вместо «философия»можно было бы говорить «бытийная история». Посыл судь-бы бытия прежде всего потому остается столь трудным длянашего опыта, что даже изображение истории мышленияпередается и объясняется нам с абсолютно разных точекзрения. Результатом этого является почти ужасающая пу-таница представлений и мнений об истории философии.Если оценивать, исходя из только что сказанного, то лю-бое истолкование исторически передаваемой философиикажется односторонним. Гегель с полным правом говорито том, что доморощенный рассудок праздно шатается толь-ко в такой односторонности и поэтому лишь вращаетсявокруг сути дела. Привычное представление не способнорассмотреть то простое и всегда то же самое, что в свое вре-мя ставится на обсуждение и относительно чего выноситсярешение о том, есть ли нечто в таком истолкование или женет. Об этом никогда нельзя судить, ограничиваясь полем


зрения случайно воспринятых представлений. Нечто, за-дающее меру для истолкования, приходит из той широтывопрошания, в которой оно из-меряет то, откуда будетобращено его вопрошание. Вышесказанное применимо кобоим ссылкам на историю мышления, с помощью кото-рых мы пытались в предыдущих лекциях, принимая во вни-мание Аристотеля и Канта, следовать намеку на посыл

судьбы бытия.Кантовское мышление в своей самой глубокой и пре-

дельной сущности является критикой чистого разума, при-чем мы мыслим это название во всей его полноте и широте.Разум означает и есть ratio, т.е. способность основополо-жений, т.е. основания. Разум — это основывающее осно-вание. Основание существует только в качестве разумно-го основания чистого разума. Когда Кант, повинующий-ся лейтмотиву своего мышления, размышляет об условияхвозможности a priori для природы и свободы, тогда этомышление в качестве разумного представления есть до-ставление достаточного основания для того, что может яв-ляться человеку как сущее, и для того, что не может, а так-же для того способа, каким нечто являющееся может являть-ся, и для того, каким не может.

Насколько краткое указание на внутреннюю истори-ческую взаимосвязь между principium reddendae rationissufficientis и критикой чистого разума способствует наше-му ознакомлению с нововременной эпохой бытийного по-сыла судьбы? Как бытие посылает себя в округе кантовс-кого мышления? Одновременно этот вопрос спрашивает ио том, как бытие уклоняется в этом посылании. При отве-те на этот вопрос мы должны ограничится одной един-ственной, но решающей чертой кантовского мышления.Она проявляется в том, что Кант впервые со времен фило-софии греков снова набрасывает вопрос о бытии сущегокак вопрос, который должен быть развернут. Этим вопро-сом в качестве вопроса и с его помощью Кант намеренноразмышляет о пути исследования сущего относительно егобытия, т.е. о методе. Все это, разумеется, происходит в со-вершенно ином направлении, потому что осуществляется


в другом измерении, чем у греческих мыслителей. Направ-ление пути и область пути кантовского вопрошания ха-рактеризуется Ratio: Ratio в двойном смысле — в качестверазума и в качестве основания.

В соответствии с основной чертой нововременного мыш-ления, двигающегося в области разума, Кант также мыс-лит в измерении разума и исходя из этого измерения. Ра-зум в качестве способности основоположений в целом яв-ляется способностью представлять нечто как нечто. «Япредставляю себе нечто как нечто» — строгая формулиров-ка ego cogito Декарта, строгая формулировка «я мыслю».Таким образом измерение критики теоретического, прак-тического и технического разума является «яйностью Я»(die Ichheit des Ich): субъективностью субъекта. В отноше-нии к Я как к субъекту сущее, поставленное в представле-нии перед Я, обладает характером объекта для субъекта.Сущее является сущим в качестве предмета для некоего со-знания. Благодаря тому, что сознание позволяет предме-ту принадлежать себе, оно таким образом вместе с нимпредставляет и себя самое и является самосознанием. Нопотому, что теперь область субъективности как областьRatio в смысле разума является в себе самой областьюprincipium rationis, т.е. Ratio в смысле основания, критикачистого разума исследует достаточное основание для пред-метов, т.е. для предметов как предметов субъекта, созна-тельно представляющего себя самого. Вопрос критики одостаточном основании для предметов превращается в воп-рос об априорных условиях возможности имеющегося вопыте представления предметов. Здесь не стоит объяснять.в чем состоят эти условия и каким образом они, согласноКанту, делают возможным представление. Сейчас важнонечто другое.

Основание, которое подает (zureicht) предмету его воз-можность быть предметом, передает то, что мы называемпредметностью предметов. Предметность — это по-кантов-ски понятое бытие сущего, доступного опыту. Предмет-ность предмета, очевидно, является самой подлинной сущ-ностью предмета. Однако предметность не пристает к пред-


мету и не застревает в предмете как какое-нибудь из егокачеств. Напротив, предметность присваивает себе пред-мет, однако не задним числом, а прежде, чем он является вкачестве предмета, с тем, чтобы он мог явиться как тако-вой. Поэтому критическое установление границ предмет-ности предмета превышает предмет. Однако это превыше-ние предмета (das Hinausgehen über den Gegenstand) являетсяничем иным, как вхождением (das Hineingehen) в область ос-новывающих основоположений, вхождением в субъектив-ность разума. Переход к предметности через преодолениепредмета (der Überstieg über den Gegenstand zurGegenständigkeit) — это вход (der Einstieg) в разум, обнару-живающийся при этом только в своей осново-полагающейсущности. Это намеренно входящее в субъективность пре-одоление предмета (dieses in die Subjektivität eigenseinsteigende Obersteigen des Gegenstandes) по латыни имену-ется transcendere. Поэтому Кант называет свой критичес-кий подход, который исследует априорные условия воз-можности предметов, превосходящим (überstieghaft), транс-

цендентальным методом.При той путанице, которая происходит сегодня с на-

званиями «трансценденция», «трансцендентный» и«трансцендентальный», эти понятия необходимо четкоразличать. Даже тот, кто полагает, что разбирается в том,что Кант понимал под трансцендентальным методом, дол-жен всякий раз заново осваивать то, что было продумано

Кантом.Почему? Потому что трансцендентальный метод отнюдь

не является тем действием, совершая которое, двигаютсялишь по поверхности вокруг того, чем занимаются. Кантназывает свой метод «критикой», т.е. устанавливающейграницы доставкой достаточного основания, умышленноиспользуя слово «трансцендентальный», а не «трансцен-дентный»; ведь «трансцендентным» Кант называл то, чтонаходится за границами человеческого опыта, посколькуне преодолевает (übersteigt) предметы, двигаясь по направ-лению к их предметности, а перешагивает предметы вмес-те с их предметностью, и притом делает это без достаточ-


ных полномочий, потому что не обладает возможностьюобоснования. Трансцендентным, согласно Канту, являет-ся то представление, которое присваивает себе право по-знавать предметы, недоступные опыту. Трансценденталь-ный метод, напротив, движется именно к достаточному ос-нованию предметов опыта и тем самым к достаточному ос-нованию самого опыта. Трансцендентальный метод дви-гается внутри округи оснований, которые обосновываютпредмет опыта в его возможности. Трансцендентальныйметод устанавливает границы округи вступающих в игру,обосновывающих оснований. Трансцендентальный методудерживает себя в этой округе и внутри того, что он огра-ничивает. Потому что, оставаясь в кругу достаточного ос-нования для возможности опыта, т.е. внутри сущностиопыта, этот таким образом остающийся-в- трансценден-тальный метод (die also inbleibende transzendentale Methode)является имманентным. Но все же метод называется транс-цендентальным, потому что относится к трансцендентно-му, критически ограничивая это трансцендентное в егополномочиях. Трансцендентальный метод проходит сквозьимманентность субъективности, т.е. сквозь то представле-ние, в котором предметы как предметы представления пре-бывают в качестве своего достаточного основания. Это иесть их предметность, бытие сущего.

То, что живо в кантовском трансцендентальном методеи что в измененном виде проскальзывает в слове «транс-цендентальный», мы увидим только тогда, когда проду-маем слово «трансцендентальный» в широком временномдиапазоне, обращенном как назад, к тому, что уже было,так и вперед, к тому, что только еще должно наступить (ineinem weiten Bogen rückwärts in das Gewesene und vorwärts indas inzwischen Ankommende).

Для того, чтобы нам стало ясно, насколько объяснение«трансцендентального» принадлежит к нашему пути, аточнее сказать, к подготовке прыжка из одной тональнос-ти положения об основании в другую, стоит коротко на-помнить о следующем. По-кантовски понятое «трансцен-дентальное» касается перехода от предмета, т.е. от полу-


чаемого в опыте сущего, к предметности, т.е. к бытию. Нопрыжок является прыжком из положения об основании какположения о сущем в положение как оказывание о бытиикак бытии. Прыжок перепрыгивает область, расположен-ную между сущим и бытием. Трансцендентальное, пере-ход и прыжок, хотя и не являются чем-то равным, но сутьто же самое, поскольку принадлежат друг другу в отно-шении отличия сущего и бытия. Если мы продумаем слово«трансцендентальный» и то, что в нем названо, в обрат-ном направлении к тому, что уже было, то получим в ито-ге два момента, которые следовало бы кратко отметить.

Обозначение «трансцендентальный» в обычном упот-реблении этого слова происходит из схоластики средневе-ковья. Оно относится к transcendens, которым обозначает-ся некий modus, какой-то способ и какая-то мера, с помо-щью которых измеряется omne ens qua ens; к примеру: omneens est unum. «Всякое сущее есть одно сущее и как таковоене является каким-либо другим.» Точнее, этот modus суще-го определяется как modus generaliter consequens omne ens.Consequens здесь мыслится как определение, обратноеantecedens. Это важно принимать во внимание. Самые об-щие определения всякого сущего как такового следуют засущим и вытекают из него. В таком смысле они пересека-ют, перешагивают (transcendere) то, что принадлежит клюбому сущему; поэтому они называются «трансценден-талиями». Но для Канта то, выяснением чего занимаетсятрансцендентальный метод, не есть нечто такое, что в от-ношении к сущему в смысле предмета опыта являетсяconsequens. Напротив, предметность, которая подает пред-мету основание его возможности, является antecedens, пред-шествующим (das Vorhergehende), чем-то a priori.

Средневеково-схоластическое определение ens qua ensпроисходит от Аристотеля, и именно из начала четвертойкниги «Метафизики». То, что мы знаем под этим назва-нием, т.е. под «Метафизикой» Аристотеля», является не «со-чинением», а неким выполненным не Аристотелем подбо-ром трактатов, вопросы которых затрагивают те или иныесовершенно различные сферы и направления.


«Метафизика» Аристотеля с литературной точки зре-ния ни в коей мере не представляет собой цельного произ-ведения. Что же касается содержания, то следует отметить,что в каждой части «Метафизики» вопросы ставятся раз-личными способами.

Первое предложение первой главы четвертой книгигласит:

'E'cruv 'етпатт)'цт] тц 'т\' Seeopei то' 'o'v 'т| 'o'v кои' та'тои'тоз 'ияа'рхоута ка9' 'сшто'.

В переводе, ставящем своей целью объяснение, этоозначает:

Существует такое нечто, как понимание, которое при-нимает в поле своего зрения присутствующее в качествеприсутствующего, и тем самым в этом присутствующем(принимает в поле своего зрения) то, что есть в распоряже-нии присутствия, предлагая себя, исходя из себя самого.

Здесь речь идет не о трансцендентальном, которое в кан-товском смысле определяет сущее как предмет в его пред-метности, но также и не о неком modus entis generaliterconsequens omne ens. И это на том простом основании, чтомыслится по-гречески, и соответственно речь идет об 'o'v'o'v — это cpu'cric; tiq, такого же рода, как и некое из-себя-распускание (ein von-sich-her-Aufgehen). 'o'v — это не ens всмысле ens creatum средневековой схоластики, т.е. сущее какнечто сотворенное Богом. Но 'o'v также и не ЯВЛЯЕТСЯ пред-метом относительно его предметности. То, что в аристоте-левском смысле определяет сущее относительно его бытия,и то, как это происходит, испытывается иначе, чем в сред-невековом учении об ens qua ens. Однако глупо было быговорить, что средневековые теологи неправильно пони-мали Аристотеля; скорее, они понимали его иначе, соот-ветствуя тому способу, каким бытие посылало себя им. Всвою очередь и для Канта посыл судьбы бытия являетсядругим. Иное понимание становится неверным понимани-ем только там, где оно раздувается до единственно возмож-ной истины и одновременно низвергается до ранга того,


что должно быть понято обязательно. Лишь для Кантаметод, в котором мышление занимается выяснением бытиясущего, становится трансцендентальным методом. То, чтоотличает трансцендентальное определение сущего как та-кового, отнюдь не исчерпывается исключительно тем, чтотеперь сущее испытывается в опыте как предмет свойствен-ного Я субъективного разума. Напротив, то, что отлича-ет трансцендентальный метод, заключается в том, что он вкачестве определения предметности предметов принадле-жит к самой предметности. Доставка достаточного осно-вания для предметов является тем представлением, кото-рое первоначально выдвигает и обеспечивает предмет-ность предметов и поэтому принадлежит к предметности,т.е. к самому бытию получаемого в опыте сущего. Транс-цендентальный метод соответствует требованию положе-ния об основании. Благодаря трансцендентальному мето-ду господствующий в Ratio (разуме) principium rationis suffi-cientis выступает на простор и свет своего властвования.

Тот новый способ, каким бытие посылает себя, заклю-чается не только в том, что теперь бытие обнаруживается(zum Vorschein kommt) в качестве предметности, но и в том,что эта обнаруживаемость (dieses zum-Vorschein-Kommen)демонстрирует такую решительность, в результате кото-рой бытие определяется в области субъективности разумаи только в ней. Решительность этого посыла судьбы бытияозначает следующее: любое другое основывание (Gründung)бытия сущего, вне измерения трансцендентального разу-ма, исключено; ибо априорные условия возможности пред-метов, их достаточное основание, ratio sufficiens являетсяRatio, самим разумом. Приводя это к формуле, можно ска-зать и таким образом: «Всякая предметность предметов, т.е.всякая объективность объектов покоится в субъективнос-ти». Однако эта формула говорит нечто только тогда, ког-да мы принимаем во внимание следующее:

Субъективность не есть нечто субъективное в том смыс-ле, что под этим, как правило, подразумевается лишь то,что ограничивается одним единственным человеком, что-то случайное в своей особости и произвольности. Субъек-


тивность — это сущностная законность оснований, како-вые доставляют (zz<reichen) возможность какого-либо пред-мета. Субъективность подразумевает не какой-то субъек-тивизм, а то доставление требования положения об осно-вании, вследствие которого сегодня вступил в права атом-ный век, когда в бешеном темпе исчезает особость, отдель-ность и значимость чего-то единичного, уступая место то-тальной унификации. Все это покоится (независимо оттого, сознаем ли мы это сегодня или не сознаем и допуска-ем или не допускаем его возможность) в посыле судьбыбытия как предметности для субъективности разума, дляRatio, определенного с помощью principium rationis, власт-ное требование которого развязывает руки универсально-му и тотальному расчету всего, что поддается исчислению.

Это указание не преследует цели нарисовать перед Вамимноговариантную духовную ситуацию современностиили встать на позицию неизбежной безысходности. Напро-тив, это указание оказывается на пути того лекционногокурса, который хотел бы показать, что собственно требу-ется для того, чтобы осознать то, что «есть». То, что «есть»,как раз не является чем-то актуальным или современным.То, что «есть», есть, исходя из чего-то бывшего (aus demGewesen), и в качестве такового является чем-то прибыва-ющим (Ankommende). Это прибывающее, уже давно нахо-дящееся в пути, является безусловным требованием поло-жения об основании в облике совершенной рационально-сти. Не нужно ни обладать даром пророка, ни внимать про-рочествам, для того, чтобы увидеть это, может быть, воп-реки живучести собственно исторического мышления. Уча-щающиеся попытки бегства из исторической традиции, сосвоей стороны, являются неким знаком того требования,которому подчиняется эпоха. Подчас даже кажется, слов-но это бегство из истории устраняет последние преграды,которые еще противостоят абсолютно беспрепятственной,полной технизации мира и человека. С вышеупомянутымбегством из истории совпадает исчезновение способностиисторического различения. В подтверждение этого сейчасследует сослаться на пример, который одновременно демон-


стрирует и то, каким образом мы (с учетом прежних заме-чаний) непременно остаемся на пути некоего осознаниятого, что же такое трансцендентальный метод, который от-личает критическое мышление Канта.

Мы уже часто упоминали о том, что эпоха, которая на-зывается Новым временем, восприняла основную черту сво-ей истории из того посыла судьбы бытия, в котором бытиепосылает себя в качестве предметности и таким образом пре-доставляет сущее в качестве предметов. Но столь же частов отношении этого упоминания оставалось, пожалуй, инекоторое сомнение. Его можно высказать следующим об-разом: Что же такого особенного в том, что сущее стано-вится предметом? Не всегда ли сущее уже было предметоми причем именно там, где бытие как сри'агк;, как чистое рас-пускание (als reines Aufgehen), позволяет проявляться су-щему из него самого? Не знало ли уже и греческое мышле-ние сущее в качестве предмета и, более того, только такимобразом? Обратим внимание, к примеру, хотя бы на гре-

ческие скульптуры.Для того, чтобы внести ясность в этот вопрос, важно

уметь исторически различать. Как уже ранее отмечалось,слово «предмет» — это перевод латинского obiectum. Никто иной, как сам Лессинг уберег себя в свое время от это-го перевода. Лессинг переводил obiectum как «Gegenwurf»(букв.: «бросок напротив»). В самом деле, этот перевод нетолько буквален, но и более красноречив. Ведь он говорито том, что нечто бросается навстречу (etwas entgegengeworfenwird), и как раз навстречу представляющему субъекту, иименно благодаря его наличию. «Бросок напротив» точ-но достигает того смысла слова obiectum, который оно име-ло уже в средневековье. Неким obiectum является, к приме-ру, золотая гора, именно потому, что она, как мы сказалибы сегодня, существует не объективно, а бросается(zugeworfen wird) представляющему Я лишь посредствомвоображающего представления. Но в нововременном зна-чении объекта одновременно заключается и то, что что-либо брошенное, что-либо полученное в распоряжение припомощи старания исследующего рас-смотрения, отнюдь не


является только воображением, а доставляет представля-ющему Я нечто, присутствующее из себя самого. Но теперьспособ присутствия определяется посредством подаванияоснования чему-то стоящему напротив (das Zureichen desGrandes des Gegenstehenden), т.е. посредством предметнос-ти, мысля по-кантовски — посредством основоположенийрассудка как принципов разума. И поскольку объект та-ким образом отнюдь не является просто представлениемсубъекта, ибо, наоборот, именно в объекте навстречу пред-ставляющему субъекту бросается и подносится нечто, чтоодновременно стоит в себе самом (in sich stehen), то и пере-вод obiectum словом «Gegenstand» («предмет») имеет правона существование. Однако мы не можем оставить без вни-мания то различение, которое сейчас обнаружилось. Ог-лядываясь на только что замеченное, можно было бы упор-ствовать в том, что уже и для греков сущее проявляло себяв характере предмета. Однако полагать так было бы ошиб-кой. Для греков нечто присутствующее раскрывается, хотяи в характере такого «напротив» (Gegenüber), но никогдане в характере предмета, если воспринимать теперь этослово в понятом строго нововременном смысле объекта.«Напротив» и предмет не равны друг другу. В предмете(im Gegenstand) это «против» (das Gegen) определяется бла-годаря субъекту, исходя из представляющего «броска на-встречу». В «напротив» такое «против» обнаруживаетсебя в том, что собственно проходит через внимающего, об-ладающего слухом и зрением человека (über denvernehmenden, blickend-hörenden Menschen kommt), в том, чтоохватывает (überkommt) человека, того, который никогдане постигал себя в качестве субъекта для объекта. В соот-ветствии с этим присутствующее — это не то, что какой-либо субъект бросает себе в качестве объекта, а то, что под-ходит способности слышать, и то, что человеческое зрениеи слух о-свещает и из-ображает как через них прошедшее(was auf das Vernehmen zukommt und was das menschliche Blickenund Hören als über es Gekommenes hin- und dar-stellt). Гречес-кое изваяние (Stand-bild) — это внешний вид чего-то сто-ящего (der Anblick eines Stehenden), чья статичность (Stand)


не имеет ничего общего с предметом в смысле объекта. Гре-ческое 'avTiKEi'jasvov, «напротив», точнее, что-либо лежа-щее-перед в таком «напротив» (das im Gegenüber Vor-liegende) — это нечто совершенно другое, нежели предметв смысле объекта. В смотрящем на них присутствии боговгреки имели опыт самого тревожного и самого чарующего«напротив»: то' ösivo'v. Но они не ведали о предметах всмысле объектов. «Против» и «противо-стоять» (das Gegenund Be-gegnen) имеют здесь другой смысл.

Следовательно, если уж размышлять (как это теперь ча-сто случается) о феномене противостояния (Begegnung), топри этом необходимо соблюдаться условие чистоты этогонамерения. Должна царить ясность в том, устанавливает-ся ли феномен противостояния в сфере субъект-объект-от-ношения и представляется нововременным способом, исхо-дя из субъекта как персоны, или же противостояние отыс-кивается в области «напротив». Пройти, мысля, все уст-ройство этой области — дело гораздо более трудное и едваначатое.

Гете, написавший в 1792 году трактат под названием«Опыт как посредник между объектом и субъектом» («DerVersuch als Vermittler von Objekt und Subjekt»), часто и охотноиспользовал слово «предмет»; он также знал еще старуюформу «напротив», которая более четко проявляется, кпримеру, в выражении: «Мы рассаживаемся друг напро-тив друга» («wir setzen uns gegeneinander über»).

В том, как Гете употребляет слово «предмет», слышитсяи то, и другое: предмет как объект для некоего субъекта ипредмет как «напротив кого-либо» («gegen einem über»).Трудно понять здесь смысл этого «über», которое подразу-мевает многое: «über» как «сверх того», как «над» и как«по ту сторону». Четким «über» становится в глаголе «по-ражать» (überraschen): быстро, неожиданно, внезапно ох-ватывать кого-нибудь. Вероятно, нигде «über» и«Überraschen» не проявляется ярче и, пожалуй, даже по-гре-чески, чем в последней строфе гельдерлиновского гимна«Паломничество», датированного 1801 годом. Он начина-ется словами: «О благодатная Свевия, матерь моя... »

144 M a p т и н Х а й д е г г е р

Wenn milder athmen die Lüfte,Und liebende Pfeile der MorgenUns Allzugedultigen schikt,Und leichte Gewölke blühnUns über den schüchternen Augen,Dann werden wir sagen, wie kommtIhr, Charitinnen, zu Wilden?Die Dienerinnen des HimmelsSind aber wunderbar,Wie alles Güttlichgeborne.Zum Traume wirds ihm, will es EinerBeschleichen und straft den, derIhm gleichen will mit Gewalt;Oft überraschet es einen,Der eben kaum es gedacht hat.

Когда кротко повеют зефирыИ возлюбленная АврораНам ниспошлет, терпеливымНежные стрелы зари.И когда над собой мы увидимРозовеющий сонм облаков,

Нам тогда, дикарям, и откроется, может быть, тайна,Как призвать вас, Хариты!Но, увы, эти дщери богов,Как и все, порожденное небом,Неисповедимы для нас.Едва человек покусится узнатьСокровенное — вмиг оно обернетсяСновиденьем для тех, кто стремилсяХитростью им овладеть,И оно карает тех смельчаков,Кто желает ему уподобиться силой.Зато нежданно оно открывается тем,Кто и не мыслил о тайнах'.

Вместо «мыслил» Гельдерлинсначала написал «надеялся».

Перев. Е. Эясивда Цит по: Гельдерлин. Сочинения. // М., «Художествен-ная литература», 1969; Сост. А. Дейч, комм. Г. Ратгауза

О д и н н а д ц а т а я л е к ц и я

Попытаемся бросить взгляд на ту эпоху бытийной ис-тории, которая в исторической науке именуется Новым вре-менем. Эта попытка преследует цель разъяснить то, что впосыле судьбы одновременно господствует уклонение бы-тия, и то, каким образом это происходит. Если говорить,исходя из самого бытия, то это означает, что бытие длитсякак уклоняющееся посылание пространственно-временно-го зазора, необходимое для явления того, что, соответствуяпосылу судьбы и его приказанию, называется тем илииным сущим. То, что по-гречески зовется та' 'o'vxa, на ла-тыни ens, по-французски Гёгге, по-немецки «das Seiende»,получало соответствующие имена, исходя из просветабытия, характерного для той или иной эпохи. Мимоходомзаметим, что не случайно то, что греческий язык говоритсамым ясным и точным образом тогда, когда он, именуято, что мы называем «сущим», использует множественноечисло среднего рода. Ибо сущее является тем или иным и,следовательно, разнообразным сущим; бытие же, напро-тив, нечто единственное, абсолютно сингулярное в безус-

ловной сингулярности.Мы пытаемся ознакомиться с посылом судьбы бытия,

просматривая различные эпохи истории западноевропей-ского мышления. Такой путь заранее предполагает, чтоистория западноевропейского мышления покоится в посы-ле судьбы бытия. Но то, в чем покоится что-либо другое,само должно быть покоем. Покой мы обычно представля-ем как прекращение движения. Если представлять физи-ко-математическим способом, то покой — это лишь некий


пограничный случай движения, которое, со своей сторо-ны, остается заранее определенным как перемена места, из-меряемого, согласно пространственно-временным коорди-натам. Если покой представляется как прекращение иликак пограничный случай движения, то понятие покоя об-разуется в результате отрицания.

Но если мыслить по существу, покой является не поте-рей, а собиранием движения, таким собиранием, котороетолько из себя самого и посылает движение, и в этом посы-лании не только отпускает и отсылает движение, но и удер-живает его. Согласно этому, движение покоится в покое.Поэтому, если мы принимаем то, что история западноев-ропейского мышления покоится в посыле судьбы бытия, тов том, что означает посыл судьбы бытия, мы мыслим не-кий покой, некое собирание, в котором остается собран-ным также и всякое движение мышления, независимо оттого, обладает ли мышление каким-либо знанием непос-редственно об этом или не обладает.

Итак, мы принимаем такое отношение между бытийнымпосылом судьбы и историей мышления. Говоря о такомпринятии, мы здесь имеем в виду следующее: получать то,что овладевает мышлением; «принимать» используется втом же смысле, в каком мы говорим: «Принимать вызов про-тивника на бой»; только здесь принятие не представляетсобой ничего враждебного, а бой не является столкнове-нием взаимной ненависти. «Принимать» и «брать» имеюттеперь такой смысл: «соответствовать, вслушиваясь и рас-сматривая» .

Если мы принимаем то, что история западноевропейс-кого мышления покоится в уклончивом посыле судьбыбытия, то это отнюдь не является только выдвигаемым намипредположением в смысле некоего мнения, которое произ-вольно вторгается в обстоятельства какого-либо дела изаключает их в предвзятое суждение.

То, что вышеупомянутое предположение о том, что ис-тория мышления покоится в посыле судьбы бытия, отнюдьне является исходящим от нас мнением, а есть обретениетого, что исходит от бытия, с несомненной ясностью про-


яснится тогда, когда мы кратко напомним себе о том, чтоМЫ до сих пор еще не разбирали специально, хотя уже по-путно обдумывали, и даже уже упоминали. Из всего того,что в этом мире постигается с трудом, это труднее всегопостичь, потому что оно ближе всего к нам расположено,

поскольку мы суть оно само.В начале нашего лекционного курса, а затем и позднее.

не раз речь шла о требовании положения об основании ио том, что мы, не задумываясь, следуем этому требованию;ибо мы суть вовлеченные в это требование. И лишь в каче-стве таких вовлеченных мы способны принимать, т.е. по-лучать то, что посылает себя нам. В посыле судьбы бытиямы исходим из просвета бытия и посланы вместе с ним. Ноподобным образом мы суть также и те же самые, те, к комубытие обращается в уклонении и обращается именно по-средством этого уклонения, и те, кому бытие как такойпосыл судьбы отказывает в просвете своего сущностного

происхождения.В противоположность этому, как кажется, звучат сло-

ва, высказанные Гегелем двадцать второго октября 1818года при открытии его лекционного курса в Берлинском

университете:

Мужество истины, вера во власть Духа — это первоеусловие философских занятий; человек должен уважать са-мого себя и почитать себя самым высшим существом. Онможет быть недостаточно высокого мнения о величии ивласти Духа; замкнутая сущность универсума не имеет всебе силы, которая могла бы оказать сопротивление му-жеству познания; она должна открыться ему и предстатьперед глазами во всем своем богатстве и во всей своейглубине, принося ему удовлетворение.

Мы мыслили бы недостаточно масштабно и недостаточ-но объективно, если бы поняли эти слова как некую дер-зость личности мыслителя по отношению к Абсолюту. Делообстоит с точностью до наоборот: эти слова говорят о го-товности соответствовать требованию, в качестве которо-го бытие в смысле абсолютного понятия посылает себямышлению и решающим образом предопределяет эпоху за-


вершения западноевропейской метафизики. Благодаря

тому, что бытие сущего дает метафизически-онтологичес-кому мышлению абсолютно познать себя в облике абсо-

лютного понятия, в этом посылании бытия скрывается пре-дельное уклонение. То, насколько это соответствует дей-

ствительности, прояснится впоследствии при заключитель-

ной характеристике бытийно-исторической эпохи кантон-ской философии.

Следует повторить то положение, которое мы высказа-

ли перед тем, как речь зашла о Гегеле: В посыле судьбы

бытия мы исходим из просвета бытия и посланы вместе сним, и подобным образом мы суть те же самые, те, к кому

бытие обращается в уклонении и обращается именно по-

средством этого уклонения, и те, кому бытие как такой

посыл судьбы отказывает в просвете своего сущностногопроисхождения. В качестве посланных бытием в посыле

судьбы бытия мы (и именно согласно нашей сущности) сто-им в просвете бытия. Но мы отнюдь не праздно стоим в этом

просвете неокликнутыми, а стоим в нем как вовлеченные

бытием сущего в его требование. Как стоящие в просвете

бытия мы суть посланные, суть допущенные в простран-ственно-временной зазор. Это означает, что мы — те, кто

нужны в этом свободном пространстве, нужны в нем и для

него, нужны для того, чтобы строить и создавать в просве-

те бытия, в самом широком смысле — для того, чтобы со-хранять его.

В моем трактате «Бытие и время» (1927), изложенном

еще довольно неуклюжим и неустоявшимся языком, этоозначает следующее: основная черта Dasein, которым яв-ляется человек, определяется бытийным пониманием. Под

бытийным пониманием здесь ни в коем случае не подразу-

мевается, что человек в качестве субъекта обладает некимсубъективным представлением о бытии, а оно, бытие, —

всего-навсего некое представление. В этом смысле Нико-

лай Гартман, да и многие его современники, по-своемупоняли подход «Бытия и времени».

Бытийное понимание означает, что человек, согласносвоей сущности, стоит в открытом проекта бытия (im

П о л о ж е н и е об о с н о в а н и И 149

Offenen des Entwurfes des Seins steht) и испыть!Вает такогорода понимание. Благодаря таким образом испытанному

и продуманному бытийному пониманию пред£т!Шление че~ловека как некоего субъекта, говоря по-гегелевски, ото-

двигается в сторону. Только поскольку челове1с' согласно

своей сущности, стоит в просвете бытия, он яв)1яется мыс-лящим существом. Ибо с давних пор в нашей догории мыс-

лить означало не меньше, чем соответствовать приказа-

нию бытия и исходя из этого соответствия подробно об-суждать сущее в его бытии. Это обсуждение (81ДЛ.еуеаУш)

разворачивается в истории западноевропейс£С>го мышле-

ния в диалектику.К чему эти, на первый взгляд, совершенно уводящие в

сторону замечания? Они служат для того, чтобы прояснитьдля нас то, что история мышления пребывает в отнесенно-

сти к посылу судьбы бытия, и то, как это происходит. ^с~

тория мышления представляет собой еще и не11ТО ДРУгое>кроме как только описание сменяющих друг ДрУга мнениии учений философов. История мышления — это посыла-

ние сущности человека из посыла судьбы бытв»' Сущность

человека послана вместе с посланием для того, чтобы при-

водить к языку сущее в его бытии. В своем оснО£|аН1Ш толь~ко что сказанное является ничем иным, как цроДУманным>исходящим из вопроса о бытии, истолкований древнего

определения сущности человека: homo est aninial rationale;

человек есть одаренное разумом живое существо-Только поскольку человек о-дарен из побыла судьбы

посланием, чтобы мыслить сущее как таковое, посланноеявляется историей мышления. В самой этой исТс'Рии бытие

посылало себя мышлению Канта в качестве пРеДметности

предмета опыта. К этой предметности принадлежит и тот

факт, что представление выступает ей навстр>ечУ> и лишь

в таком выступлении навстречу предметность обретает

свою полную определенность. Это выступле*«16 навстре-чу и есть тот род представления, который Кант называет

трансцендентальным методом.Во введении ко второму изданию «КритикП «истого ра-

зума» в более четкой формулировке того же ПоЛожения' ко~


торое приводится в первом издании, Кант говорит следу-ющее (В 25):

Я называю трансцендентальным всякое познание, зани-мающееся не столько предметами, сколько видами наше-го познания предметов, поскольку это познание должнобыть возможным a priori'.

Трансцендентальный метод принадлежит к тому спо-собу, каким предметы могут быть для нас предметами. За-печатленное как предметность бытие просветляется некимновым способом. Для греческих мыслителей сущее никог-да не было предметом, оно было чем-то длящимся в своемприсутствии, исходя из «напротив». Сущее было болеесущим, чем наши предметы. Причем мы полагаем, что, ког-да сущее обнаруживается как предмет, а значит, объек-тивно, тогда оно являет себя в самом чистом виде как что-либо из-себя-присутствующее. Это мнение ошибочно, по-скольку предполагает, что мы по существу правильно мыс-лим понятие предмета.

Бытийно-исторически необходимо четко отличать при-сутствующее в предметности от присутствующего в «на-против». Постоянство предмета определяется из априор-ных условий возможности для представления и благодаряэтому представлению. Определенное таким образом пред-ставление совершает доставку достаточного основаниядля присутствия чего-либо присутствующего как присут-ствия объекта в обратном отношении к субъекту. Благо-даря доставке достаточного основания это представлениеполучает ту исключительность, которая определяет ново-временное отношение человека к миру, а следовательно,делает возможной современную технику.

В переводе Лессингом слова obiectum выражением «бро-сок напротив» более четко звучит доставление достаточ-ного основания, нежели само бросание, в котором бросоксовершается субъектом. В языке искусства и художников

1 Цит. по изд.: Кант «Критика чистого разума», «Философское наследие», т.118, М., Мысль 1994; пер. Н. Лосского, сверен и отредактирован Ц. Г.Арзаканяном и М. И. Иткиным.


еще сохранилось лессинговское слово «Vorwurf» («сюжет»)в смысле темы какого-нибудь сочинения. «Vorwurf» — этособственно буквальный перевод греческого Ttpo'ßX/пца.Стоит мимоходом упомянуть, давая тем самым повод дляразмышлений, что сегодня слово «проблема» использует-ся в нашем практичном языке каждым, так, к примеру,автослесарь, какой-нибудь почтенный человек, прочищаязасорившуюся свечу мотора, замечает: «Это не проблема».Это все равно что ничего.

Из-за того, что бытие сущего посылает себя в качествепредметности предметов, посыл судьбы помещает себя в не-кую доселе неслыханную решительность и исключитель-ность. Но этому посыланию-себя соответствует также и тарешительность, с какой бытие уклоняется в своем сущнос-тном происхождении. Если именно ratio как разум, т.е. каксубъективность, является областью, в которой расположенисточник ratio в смысле основания и требования его дос-тавки, то вопрос о сущностном происхождении бытия какпредметности не может найти себе места внутри областиratio. Почему? Потому что благодаря ratio как субъектив-ности раскрывается то, что разум заключает в самом себеполноту возможных rationes, оснований, и, следователь-но, является основанием всякого обоснования, а также об-наруживается и то, каким образом это происходит. Транс-цендентальным в трансцендентальном методе Канта явля-ется представление, которое соответствует доставке доста-точного основания, а значит, покоится в требовании этойдоставки. Трансцендентальное отнюдь не является некимдействием, выдуманным человеческим мышлением. В тойже степени, в какой это трансцендентальное в методе от-сылает назад к фи'стк; греков, оно указывает и вперед нановейшую эпоху бытийного посыла судьбы. Ибо в транс-цендентальном методе, принадлежащем к предметностипредметов, т.е. к бытию получаемого в опыте сущего, ос-новывается то, что в метафизике немецкого идеализма на-зывается диалектикой. Эта диалектика, которую необхо-димо продумать в соответствии с бытийной историей, нотолько превращенная в историко-диалектический матери-


ализм, разносторонне определяет сегодняшнюю историючеловечества. Всемирно-историческое столкновение в на-шем веке происходит в гораздо больших масштабах, чемто могла бы внушить нам разворачивающаяся на пере-днем плане политическая и экономическая борьба завласть.

Вместе с посыланием бытия в качестве предметностивступает в действие и предельное уклонение бытия, по-скольку сущностное происхождение бытия никогда не мо-жет попасть в поле зрения в качестве вопроса или чего-тодостойного вопрошания. Почему? Потому что в полнос-тью исследованной области ratio как разума и субъектив-ности одновременно заключено и завершено полное обо-снование сущего как такового.

[Там, где речь идет о бытийном посыле судьбы, «бытие»означает ничто иное, как посылание-себя просветляюще-го предоставления области для некоего явления сущего,всегда каким-либо образом оформленного при одновремен-ном уклонении сущностного происхождения бытия кактакового. Западноевропейское мышление в век выдвиже-ния положения об основании в качестве высочайшего ос-новоположения разыгрывается в той эпохе бытийного по-сыла судьбы, которая посылает нам также и наше сегод-няшнее историческое Dasein,посылает даже тогда, когда мызнаем лишь имена мыслителей этой эпохи —Фихте, Лейбница, Канта, Гегеля, Шеллинга — и не болеетого, не имея представления об их глубочайшем родстве извездной дружбе.]

Между тем, история западноевропейского мышлениялишь тогда и только тогда обнаруживается в качестве по-сыла судьбы бытия, когда мы оглядываемся из самогопрыжка на целое западноевропейского мышления и, вспо-миная, храним его как уже бывший посыл судьбы бытия.В то же время мы можем подготовить такой прыжок толькотем, что будем говорить, исходя из бытийной истории, ужеиспытанной благодаря посылу судьбы. Прыжок покида-ет область отталкивания и, вспоминая, одновременновновь обретает эту покинутую область, так что то, что


было, только сейчас становится неутрачиваемым. Однакото место, куда, опережающе мысля, впрыгивает прыжок,есть не буквально протоптанная сфера наличного, а об-ласть того, что только приходит в качестве чего-то достой-ного мышления. Но этот приход запечатлевается в чертахтого, что было, и становится познаваемым исключитель-но в них. В бытийной истории мы должны промыслить вобратном направлении все то, что мы назвали первымичетырьмя главными вещами из уже упоминавшихся пяти.Пятая главная вещь касается изменения тональности вположении об основании. За изменением тональности од-ного и того же положения скрывается прыжок из положе-ния основания как основоположения о сущем в положе-ние об основании как оказывание о бытии. Таким обра-зом это положение в качестве вспоминающего и опережа-юще-мыслящего (als andenkend-vordenkender) представляетсобой некий «скачок» в смысле прыжка. Когда мы окон-чательно продумаем многозначное слово «Satz» не толькокак «высказывание», не только как «сказывание», не толь-ко как «прыжок», но в то же время еще и в музыкальномсмысле, только тогда мы и получим полный доступ к по-ложению об основании. Если мы понимаем слово «Satz» вмузыкальном смысле, то о нашем пути сквозь положениеоб основании можно сказать то же, что однажды написа-ла Беттина фон Арним в своей книге «Переписка Гете с

ребенком»:

Когда говорят о какой-нибудь музыкальной партии (einSatz) и о том, как она исполняется, или об аккомпанементекакого-нибудь инструмента и о рассудке, с помощью ко-торого это происходит, то я полагаю как раз обратное, аименно, что партия исполняет музыканта, что всякий разпартия выстраивается, развивается, концентрируется,вплоть до того, что дух полностью покоряется ей. (SämlicheWerke ed. Oehike. Bd. Ш, S. 168).

Во второй, необычной тональности положение об осно-вании звучит так: «Ничто не есть без основания». Стоящиесейчас под ударением слова «есть» и «основание» позво-ляют услышать некое созвучие бытия и основания. Сей-


час положение говорит то, о чем оно говорит, исходя изэтого созвучия. О чем говорит положение? Оно говорит,что бытие и основание взаимопринадлежны. Под этим под-разумевается, что бытие и основание по своей сущности«суть» то же самое. Когда мы мыслим это то же самое, вер-нее тожесамость как взаимопринадлежность по существу,мы сохраняем в памяти одну из самых ранних мыслей за-падноевропейского мышления. Согласно ей, то же самоене подразумевает под собой пустой одинаковости одногои другого, а также это не одинаковость чего-нибудь с са-мим собой. То же самое в смысле такой одинаковости —это безразличие пустой, бесконечно повторяемой идентич-ности: А как А, В как В. Однако то же самое, продуманноев смысле взаимопринадлежности по существу, подрываетбезразличие того, что взаимопринадлежно, разделяет еговплоть до крайнего неравенства, удерживая и не позво-ляя ему распадаться и таким образом разрушаться. Этоудерживание вместе в разделении одного и другого состав-ляет определенную черту того, что мы называем «тем жесамым» и его «тожесамостью». Это удерживание принад-лежит к тому «отношению» , которое мышлению еще толь-ко предстоит продумать. Однако в метафизическом мыш-лении оно уже проявляется в неком особом облике, и в наи-более чистом виде — в гегелевской логике.

Если мы говорим: «Бытие и основание: то же самое», тобытие и основание не смешиваются в серости пустой оди-наковости таким образом, что можно было бы вместо «бы-тие» произвольно сказать «основание», а вместо «основа-ние» — «бытие». Напротив, оба эти слова дают нам по-вод подумать о чем-то различном, о том, что мы в первомприближении даже не сводили вместе, хотя положение обосновании во второй тональности звучит: «Ничто не естьбез основания». Это означает, что в «есть» господствуетоснование. Но основание основывает таким образом, чтооснованное им таково, что оно есть, т.е. оно — сущее.

Чем резче мы отделяем одно от другого, т.е. «бытие» от«основания», тем решительней мы обязаны спросить: «Каксходятся и каким образом взаимопринадлежны бытие и ос-


нование? В какой степени положение об основании во вто-рой тональности высказывает истину, важность котороймы еще едва только почувствовали?»

Между тем, в ряде лекций мы уже вели речь о «бытии» и«основании», не выполнив первоочередного требования,заключающегося как раз в том, чтобы постичь посредствомстрогих понятий (о чем постоянно и идет речь) как «бы-тие», так и «основание», и таким образом заранее обеспе-чить процессу нашего разбора необходимую надежность.Откуда взялось это упущение? Оно происходит из того, очем до сих пор шла речь, когда мы вспоминали об историибытия и о положении об основании как высочайшем осно-воположении. При этом бытие понималось в смысле сри'очс;,из-себя-распускающегося; бытие понималось в смыслепредметности предмета опыта. Об основании же речь шлакак о ratio и как о causa, как об условии возможности. То,что могло и должно было опосредованно проявиться напройденном нами до сих пор пути, хотя об этом непосред-ственно и не было речи, так это следующее: то, что раз-личными способами называется «бытием» и «основанием»и становится известным под такими именами, не позволя-ет вывести из себя некой дефиниции в ученическом смыслетрадиционного образования понятий. Поэтому если мыупускаем нечто (а это в любом деле остается недопусти-мым), то речь идет о таком упущении, которого, если мыс-лить строго, не существует. Но не должны ли тогда имена,с помощью которых «бытие» и «основание» различнымиспособами приводятся к языку, т.е. не должно ли то, чтомы мыслим о бытии и основании под исторически различ-ными именами, рассыпаться в неком хаотичном рассеива-нии? Вовсе нет; ибо в том, что выделяется как некое хаоти-ческое многообразие представлений, исторически схвачен-ное и собранное вместе, проявляется тожесамость и просто-та бытийного посыла судьбы и в соответствии с этим —некое доброкачественное постоянство истории мышленияи всего продуманного в ней.

Только мы редко и с большим трудом рассматриваем этото же самое во всей его полноте на предмет того, что ему в


наивысшей степени свойственно. Бытие посылает себя ран-нему греческому мышлению, помимо прочего, и в качествесри'тс;. Для Канта бытие означает предметность предме-та. И хотя для Канта этим предметом является именно при-рода, а греческое имя сри'стк; для бытия переводится какnatura и природа, и хотя, следовательно, под (ри'очс; в од-ном случае и под предметностью в другом, по всей види-мости, подразумевается бытие природы, мы все же не сра-зу находим то, что посылает себя в качестве того же само-го и в раннем, и в нововременном посыле судьбы бытия, ив сри'ак;, и в предметности. Это отнюдь не то, что называ-ют «природой». И все же можно привести те бытийно-ис-торические черты, по которым мы узнаем то, каким обра-зом такие далеко отстоящие друг от друга ключевые сло-ва, как фи'ак; и предметность, говорят о том же самом.

Прежде, как и впоследствии, бытие, хотя и различны-ми способами, просветляется, проявляя характер явство-вания, пребывающего высвечивания, присутствия, харак-тер «напротив» и «навстречу». Ссылка на эти моментыявляется лишь перечисляющим указанием, очень далекимот проникновения в ту или иную эпоху полностью осуще-ствившегося бытийного посыла судьбы и в то, почему эпо-хи внезапно распускаются как почки. Эпохи никогданельзя вывести одну из другой или даже представить в виденекоего постоянно протекающего процесса. Однако суще-ствует преемственность эпох по отношению друг к другу.Но она возникает не между эпохами, как некие узы, ихсвязывающие, а приходит всякий раз из чего-то сокрыто-го в посыле судьбы, подобно тому, как из одного источни-ка берут начало разные русла, питающие поток, которыйесть повсюду и нигде.

Это замечание имеет основополагающее значение длявсякой речи о бытии, независимо от того, ведется ли она вэтом лекционном курсе или где-нибудь в другом месте, вмышлении и в продумывании уже продуманного. Когдамы говорим «бытие», когда мы говорим «есть», это ни вкоем случае не пустой звук. Мы понимаем то, что мы го-ворим, т.е. то, что произносим. В то же время мы беспомощ-


ны, когда мы говорим, т.е. тогда, когда должны выяснитьто, что мы думаем. Мы остаемся беспомощными тогда,когда должны договориться относительно того, что исто-рически мы мыслим то же самое, несмотря на различныеспособы представления, опыта и выражения. Мы охотноизбегаем этой беспомощности и спасаемся в привычномобразе мысли. К такого рода беспомощности присоединя-ется и отсутствие всякого представления о том, что то, чтомы, не задумываясь, мыслим под словом «бытие», являетсячем-то наиболее достойным мышления. Но привычный иобыкновенный способ, каким мы понимаем и говорим «бы-тие», нельзя осудить как некую небрежность и отбросить.Этот привычный род нашего отношения к «бытию» с не-обходимостью принадлежит к тому способу, каким чело-век, задерживаясь внутри сущего, прежде всего и чащевсего соответствует посылу судьбы бытия. Поэтому-то про-буждающий мысль вопрос о бытии всегда остается удив-ляющим и поражающим, причем в наибольшей степени длятого, кто пытается его задать. Это указывает на различиемежду науками и философией. Там — нечто побуждаю-щее и подстрекающее ко всегда новому и к получению ре-зультатов, здесь — нечто поражающее просто тем же са-мым, не ведущим ни к каким результатам, которые не мо-гут последовать, потому что мышление (постольку, по-скольку оно продумывает бытие) возвращается обратно коснованию, т.е. мыслит его сущность как истину бытия.

Однако то, что называют слово «основание» и соответ-ствующие имена, изложить будет еще труднее, прежде все-го в том случае, если и здесь мы попытаемся рассмотреть тоже самое, т.е. то, что пришло к языку под такими, исполь-зуемыми до сих пор именами, как ratio, causa, причина, ус-

ловие возможности.Чтобы проложить себе здесь путь, мы должны прими-

риться с тем, что наше изложение приобретает некую нео-тесанную форму. В отношении того, что должно быть про-думано, используя слово «основание», важно принять вовнимание и нечто равное, о чем уже говорилось, когда речьшла о понимании и оказывании слова «бытие». Часто упо-


минавшееся в предыдущих лекциях слово «основание» весмы каким-то образом понимали. Потому-то тогда и можнобыло отставить в сторон}' то, мимо чего сейчас мы более неможем пройти: а именно мимо объяснения слова «основание»и тех имен, которыми в истории мышления называлось то,что в нашем языке обозначается словом «основание».

Чтобы при этом объяснении не сбиться с пути, стоит на-помнить о том, к чему мы хотим подступиться. Это озна-комление с тем обстоятельством, что «бытие» и «основа-ние» «суть» то же самое, и с тем, каким образом это имеетместо. Говоря иначе, мы хотели бы услышать то, что гово-рит положение об основании во второй тональности каксказывание о бытии. Такое слушание не только принима-ет нечто к сведению; мыслящее слушание, если оно пра-вильно происходит, узнает и то, к чему мы всегда, а зна-чит, непосредственно относимся.

Когда мы спрашиваем, что же такое «основание», топрежде всего мы имеем в виду вопрос о том, что означаетслово; слово что-то означает; оно дает нам нечто понять,и именно потому, что говорит из самого нечто.

Отвлекаясь от исторического характера многообразиязначений какого-либо слова, укажем, что все-таки некийсущностной исторический характер языка уже составляет то.что он является нам в качестве словесного строения, словакоторого, как мы говорим, суть носители значений и поэто-му обладают неким значением. То, что дело обстоит именнотак, что существуют значения слов, мы считаем настолькоже само собой разумеющимся, как и то, что сущее являетсянам как объект, как предмет. Ведь оба эти способа представ-ления тоже определенным образом взаимосвязаны. В соответ-ствии с этим привычным представлением о слове, согласнокоторому оно обладает неким значением, мы находим раз-личные значения слова «основание». Когда мы спраши-ваем об основном значении слова «основание», то этимвопросом мы уже отвечаем, т.е. приводим то, что мы имеем ввиду, говоря слово «основание»: а именно базис, фундус, накотором нечто покоится, стоит или лежит. Мы говорим офундаменте, об основах, об основоположении.

Д в е н а д ц а т а я л е к ц и я

На пути этого лекционного курса мы достигли некоегопункта, где совершается прыжок из положения об основа-нии как из высочайшего основоположения о сущем в по-ложение об основании как в некое сказывание бытия. Пе-реход от привычной тональности положения к не совсемобычной в качестве прыжка не является чем-то вынужден-ным. Прыжок остается свободной возможностью мышле-ния; и это так несомненно, что только вместе с областьюпрыжка впервые открывается край обитания сущностисвободы. Именно поэтому мы обязаны подготовить такойпрыжок. Для этого мы должны были обнаружить областьотталкивания и прояснить постоянное отношение к этойобласти. Это — история западноевропейского мышления,понятая как посыл судьбы бытия. Поскольку посыл судь-бы бытия обращается к мыслящему существу историчес-кого человека с судьбоносным требованием, история мыш-ления покоится в посыле судьбы бытия. Поэтому историябытия отнюдь не является постоянно развертывающимсятечением преобразований некоего от всего оторванногобытия. История бытия ни в коем случае не является некимпредметно представляемым процессом, о котором можнобыло бы рассказывать «бытийные истории». Посыл судь-бы бытия сам по себе остается сущностной историей запад-ноевропейского человека, поскольку исторический чело-век используется для строящего обживания просвета бы-тия. В качестве судьбоносного уклонения бытие уже самопо себе отнесено к сущности человека. Посредством этойотнесенности бытие, однако, не очеловечивается, но сущ-


ность человека благодаря этой отнесенности остается народине — в местности бытия .

(При предоставившемся случае поспорить с ЭрнстомЮнгером я пояснял разбиравшееся здесь определение бы-тия, принимая во внимание современный нигилизм. Этастатья вышла из печати как отдельное сочинение под на-званием «К бытийному вопросу».)

Для нашего, почти целиком погрязшего в предметномпредставлении, мышления остается особенно тяжело дос-тупным то, что называет речевой оборот «посыл судьбыбытия». Но эти трудности заключаются не в сути дела, а внас. Посыл судьбы бытия не только не является протекаю-щим в себе процессом, он даже не представляет собой ни-чего такого, что лежит напротив нас. Наоборот, он преж-де, чем некое «друг против друга» (Gegenemanderaber) бы-тия и человеческого существа, есть сам посыл судьбы. Мыобдуманно говорим «прежде», потому что даже таким об-разом не устраняется подозрение, что бытие бытийствуеткак нечто отделенное от человека.

Посыл судьбы бытия в качестве обращения и требова-ния есть изречение, из которого говорит всякое человечес-кое говорение. По латыни, «изречение»Но фатум как изречение бытия в смысле уклоняющегосяпосыла судьбы не является ничем фаталистическим на томпростом основании, что посыл судьбы никогда не можетбыть таковым. Почему? Потому что бытие, посылая себя.приносит с собой простор пространственно-временногозазора и в нем впервые отпускает человека на свободу впростор тех или иных предпосланных ему сущностныхвозможностей.

Прыжок в отталкивании не отталкивает от себя областьотталкивания, но в таком прыганий прыжок становитсявспоминающим усвоением бытийного посыла судьбы. Длясамого прыжка это означает следующее: прыжок не пры-гает ни прочь из области отталкивания, ни вперед в не-кую другую, обособленную в себе сферу. Прыжок остает-ся прыжком лишь в качестве вспоминающего. Однако«вспоминать» (an-denken), и вспоминать именно бывший


посыл судьбы, означает «обдумывать» (bedenken), и при-том в качестве того, что должно быть продумано, обдумы-вать то, что в том, что было, еще непродумано. Мышлениесоответствует этому лишь в качестве опережающе-мысля-щего (vor-denkendes). Вспоминать то, что было, означаетопережающе-мыслить подлежащее продумыванию непро-думанное. Мышление есть вспоминающе-опережающеемышление (andenkendes Vordenken). Оно не прилипает, об-разно говоря, к тому, что было, как к чему-то прошедше-му и не прозревает с пророческим самомнением якобы из-вестное ему будущее. Вспоминающе-опережающе-мысля-щее мышление есть прыгание прыжка (das Springen desSprunges). Этот прыжок является неким скачком, в которомосуществляется мышление.

В этом заключается следующее: мышление должно осу-ществлять прыжок всегда заново и изначально. В этом все-гда первоначальном прыганий прыжка не существует ни-какого повторения и никакого возвращения. Нужен пры-жок для того, чтобы вспоминающе-опережающее мышле-ние бытия как бытия превратило себя самое из истиныбытия в некое другое сказывание.

В том ходе рассуждения, который должен был отсылатьк истории мышления как к посылу судьбы бытия, речь по-стоянно (потому что это неизбежно) шла о бытии и осно-вании. То, о чем говорят эти слова, никогда нельзя собратьи упаковать в одну дефиницию. Такое намерение претен-довало бы на то, что сможет постичь в равной степени всесущностные определения бытия и основания, и притом сде-лает это в одном представлении, которое парило бы надвременем. Но как представляется, временное (das Zeitliche)было бы тем или иным ограниченным осуществлениемсверхвременного содержания дефиниции. Правда, обыч-но такие осуществления, а также осуществления ценнос-тей и идей, выдаются за отличительные признаки истори-ческого. Представление об истории как об осуществленииидей имеет свою собственную издалека идущую историю.Это представление об истории почти неистребимо. Прав-да, когда мы размышляем о ней, то непредубежденному


взгляду открывается то, что представление об истории како временном осуществлении сверхвременных идей и цен-ностей происходит не из опыта истории. В привычном пред-ставлении об истории без обдумывания и размышленияплатоническое (а вовсе не платоновское) разделение мирана чувственно изменяемую и сверхчувственно неизменнуюсферы переносится на то, что проявляется прежде всего кактечение человеческих поступков и страданий и что в каче-стве таким образом протекающих событий и называетсяисторией.

Между тем, это привычное представление об историинельзя устранить никаким приказанием, но невозможныи какие-либо другие меры, с помощью которых можно былобы попытаться превратить это представление об историинепосредственно в какое-либо другое. Желать подобногобыло бы заблуждением. Ведь это представление об исто-рии с его настойчивыми претензиями само определяетсяпосылом судьбы бытия и, следовательно, господством ме-тафизического мышления. Правда, ходкое представлениеоб истории как временном осуществлении чего-то сверх-временного препятствует любому усилию увидеть нечтоединственное в своем роде, то, что скрывается за загадоч-ным постоянством, которое так или иначе ломается и со-бирается в чем-то внезапном того, что в подлинном смыс-ле послано судьбой. Это внезапное является тем неожидан-ным, которое лишь с виду противоречит чему-то постоян-ному, т.е. чему-то выносливому, терпеливому. Претерпе-вается нечто всегда уже длящееся. Но в неожиданном не-что уже длящееся, однако до сих пор сокрытое, впервые ста-новится исполненным и очевидным. И все-таки мы спокой-но признаем следующее: мы до тех пор не окажемся вбли-зи историчности, которая должна быть продумана с точ-ки зрения на бытийный посыл судьбы, пока мы остаемся Бсетях тех представлений, которые, ища спасения, подчас-неожиданно снова возвращаются к различию абсолютно-го и релятивного, не определив когда-либо в достаточнойстепени это различие на предмет того, исходя из какогоместа оно только и остается определимым и, следователь-


но, может быть установлено в определенных границах.Каково это место? Это то место, к которому мы на нашемпути впервые приблизились благодаря вопросу о положе-нии об основании, разбирая то, о чем говорит это положе-ние во второй тональности. Это «на пути» дает нам по-вод, по крайней мере — здесь, рассмотреть, в каком же смыс-ле то, что называют бытие и основание, «есть» то же са-мое. Ибо это то же самое одновременно является тем посто-янным, которое так или иначе высвечивается во внезап-ности бытийного посыла судьбы.

Теперь мы спрашиваем: «Что означает основание? Чтоэто такое? Что означает для нас мыслить слово "основа-ние"»? Говорят, слово что-то означает. Посредством сво-его значения слово относится к вещи. Такое представле-ние о слове для нас является привычным. Но возникаютсомнения, устоит ли оно перед более строгим размышле-нием о сущности языка. Однако даже тогда, когда мы при-нимаем язык не более, чем за информационный инструмент,говорение языка (das Sprechen der Sprache) никогда не ста-новится чем-то механическим, осуществляющимся в какой-то однообразной равномерности.

Если мы ограничимся западноевропейскими языками изаранее признаем это ограничение неким пределом, то мыможем сказать: «Наши языки говорят исторически». Еслипредположить, что в указании на то, что язык — это домбытия, есть нечто истинное, то историческое говорение язы-ка послано и устроено соответствующим посылом судьбыбытия. Если мыслить, исходя из сущности языка, то этоозначает, что говорит язык, а не человек. Человек гово-рит только благодаря тому, что он соответствует языку,согласно посылу судьбы. Но это соответствование и естьтот подлинный способ, согласно которому человек принад-лежит к просвету бытия. Поэтому множественность значе-ний какого-либо слова происходит не только из-за того,что мы, люди, в своих речах и писаниях подчас под одними тем же словом подразумеваем различное. Множествен-ность значений так или иначе является исторической. Онавозникает из-за того, что в говорении языка, которое все-


гда происходит сообразно с бытийным посылом судьбы,бытие сущего по-разному относится к нам самим, т.е. по-разному к нам обращается.

Мы говорим о фундаменте, об основах, об основополо-жении. Между тем, мы сразу же заметим здесь, что это зна-чение слова «основание», хотя и является совершенно при-вычным для нас, однако, в то же время абстрактно, т.е.оторвано и отброшено от той области, исходя из которойэто слово изначально говорит в вышеназванном значении.Во-первых, основание называет некую глубину, к приме-ру, морское дно, дно долины, луг, какую-нибудь низину,глубоко лежащий пласт земли и грунт; в более широкомсмысле под этим подразумевается земля, почва. Более из-начально основание еще и сегодня в алемано-швабскойязыковой области означает то же, что и гумус. Это расти-тельное основание, тяжелая, плодоносная почва. У клум-бы, к примеру, слишком небольшое основание; для благо-приятного роста его необходимо увеличить. В целом осно-вание предполагает глубоко лежащую и в то же время не-сущую область. Так мы говорим: «Из глубины сердца»,т.е. из его основания. «Прийти к основанию» уже в шест-надцатом столетии означает «обнаружить истину», т.е. то.что собственно есть. Основание подразумевает нечто та-кое, куда мы спускаемся, куда мы возвращаемся, посколь-ку основание есть то, на чем нечто покоится, в чем нечтозаключается, из чего нечто следует. В соответствии с этимязык мышления говорит о сущностном основании, об ос-новании возникновения, о движущем основании, об ос-новании доказательства. Отношение основания к сущно-сти, возникновению, движению, доказательству оченьрано проявляется в истории мышления, хотя и причудли-во разбросано то там, то здесь. Однако остается вопрос:Когда речь идет о сущностном основании, об основаниивозникновения, о движущем основании, об основании до-казательства, то с учетом основания или с учетом бытиявозникают эти различные отношения? Но каким образом,если основание и бытие «суть» то же самое?

В соответствии с вышеупомянутыми отношениями, но


более радикально прослеженными, Гегель при своей нео-бычайной чуткости к самому глубинному мышлению язы-ка охотно использовал выражение «идти к основанию».То, что в гегелевском, т.е. здесь в буквальном, смысле при-ближается к основанию, при этом не исчезает, но то, чтоидет к основанию, первоначально находит основание и,исходя из этой находки, приходит к возникновению.«Идти к основанию» для Гегеля означает следующее: со-впадение определений какой-либо вещи в господствующемнадо всеми определениями единстве.

Однако такими замечаниями, которые легко накапли-ваются, мы не можем закончить толкование отдельногослова «основание». Мы еще ничего не рассматривали стого места, из которого говорит положение об основании,поскольку мы слышим его во второй тональности, кото-рая позволяет звучать взаимопринадлежности основанияи бытия. Это созвучие мы слышим, размышляя о том, чтоположение об основании, а точнее, его установление вкачестве высочайшего основоположения, проделанноеЛейбницем, подготавливает ту бытийно-историческуюэпоху, в которой бытие проявляется как трансценденталь-но запечатленная предметность. Когда мы размышляем обэтом, то принимаем во внимание следующее:

То, что означает на нашем языке выражение «осново-положение основания», является сокращенным переводомнаименования principium reddendae rationis sufficientis. Ос-нование — это перевод ratio. Констатировать это, пожа-луй, излишне. Кроме того, это будет оставаться констата-цией общего места, и притом до тех пор, пока мы не заду-маемся над тем, что имеет значение в данном и в подобныхслучаях с переводом. «Переводить» и «переводить» — неодно и то же, если в одном случае речь идет о деловом письме,а в другом — о стихотворении. Первое переводимо, а вто-рое — нет. Между тем, современная техника, точнее гово-ря, родственное ей современное логистическое истолкова-ние мышления и говорения уже пускает в оборот машиныДля перевода. Но при переводе речь идет не только о том,что в том или ином случае переводиться, но и о том, с ка-


кого языка и на какой. Между тем. прозвучавшие сейчасзамечания касаются тех отношений перевода, которые принекоторых знаниях и небольшом размышлении легко обо-зревамы. И все же мы все еще можем упустить ту решаю-щую черту, которая проходит сквозь все существенные пе-реводы. Мы подразумеваем такие переводы, которые вэпохи, чье время наступает, транслируют труд поэзии илимышления. Эта черта состоит в том, что перевод в такихслучаях является не только истолкованием, но и предани-ем. В качестве предания он принадлежит к самому глубин-ному движению истории. Согласно ранее замеченному, этоозначает, что существенный перевод в эпоху бытийногопосыла судьбы так или иначе соответствует тому спосо-бу, каким в посыле судьбы бытия говорит язык. Правда,лишь намеком было показано то, каким образом кантовс-кая «Критика чистого разума» соответствует требованиюположения о достаточном основании и приводит к языкуэто соответствование. Но «разум», равно как и «основа-ние», говорит как перевод слова ratio. Если мыслить исторически, то это означает, что, исходя из того мышления,которое в свете положения о достаточном основании явля-ется критикой чистого разума, своим двояко-единым ска-зыванием говорит слово ratio. называя и разум, и основа-ние. В таком говорении передается ratio и то, что в нем про-думано. Эта передача движет подлинную историю. Рис-куя быть заподозренными в преувеличении, мы можем ска-зать даже, что если бы в мышлении Нового времени не го-ворило ratio, имеющее в переводе двойной смысл — разуми основание, то не существовало бы кантовской «Крити-ки чистого разума» как установления границ условий воз-можности предметов опыта.

Таким образом констатация того, что слово «основа-ние» является переводом ratio, могла бы лишиться своей ба-нальности. Мимоходом лишь стоит указать на то, чтоклассическим источником для понимания того, как удач-но в мышлении Нового времени ratio передается словами«основание» и «разум», являются параграфы с 29-го по32-ой «Монадологии» Лейбница. «Монадологией» назы-


вается одно из последних сочинений Лейбница. Его темапринципы философии. Девяносто параграфов этого со-

чинения позволяют увидеть каркас западноевропейской,а в особенности нововременной метафизики так ясно, какедва ли какой-либо другой философский труд докантовс-кой эпохи. Упомянутое сочинение Лейбница, появившее-ся в 1714 году, только в 1840 году было опубликовано вофранцузском оригинале Ганноверской библиотеки учени-ком Гегеля Иоганном Эрдманом.

«Основание» — это перевод ratio. Таким образом то, чтоназывается «основанием» и о чем говорит положение обосновании, передает то, что узнается и мыслится в двоя-ко-едином сказывании ratio. Об этом мы и должны спра-шивать. Мы можем проделать это пока лишь довольногрубо. Чтобы не довольствоваться случайным объяснени-ем слова, мы должны удерживать в поле зрения направле-ние нашего пути; ибо нам важно рассмотреть то, что бы-тие и основание «суть» то же самое, а также то, каким об-разом это действительно так. Сейчас это означает, чтонужно вместить и вновь воспринять в подлинную памятьто, каким образом сообщает о себе в самом начале бытий-ной истории тожесамость бытия и основания, и притомсообщает для того, чтобы затем в качестве этой тожесамо-сти на долгое время остаться неслышимой и немыслимой.Однако это неслышимое является чем-то неуслышаннымименно из-за исключительности бытийной истории и ееначала.

В слове «основание» говорит ratio, причем именно ис-ходя из двойного смысла разума и основания. Выражение«быть неким основанием» характеризует также и то, чтомы называем причиной, по латыни — causa; поэтому прин-цип основания, так часто уже упоминавшийся, также гла-сит: Nihil est sine causa. Вследствие давней традиции и при-учения мышления и сказывания мы больше не находимничего волнующего в том, что ratio одновременно называ-ет и разум, и основание. Однако если хорошенько поду-мать, то мы вынуждены будем признать, что то. что озна-чает «основание», т.е. глубина и земля, почва, на первый


взгляд, совершенно не имеет никакого дела с разумом ивосприятием. Между тем, ratio бесспорно означает одно-временно и разум, и основание. Откуда происходит этотдвойной смысл ratio?

Латинское слово ratio изначально и в собственном смыс-ле подразумевало не разум, и не основание, а нечто дру-гое. Однако это другое не является настолько совершенноиным, что смогло бы воспрепятствовать слову ratio обла-дать впоследствии двойным смыслом: «разума» и «осно-вания». Для того, чтобы мы сразу же отыскали для ла-тинского слова ratio классическую область его оказывания,стоит процитировать одно место из Цицерона. Оно одновре-менно проливает свет и на ту взаимосвязь вещей, о котороймы хотели бы поразмышлять. Цицерон говорит (Part. 110):

Causam appello rationem efficiendi, eventum id quod est effectum.

Если переводить обычным способом, то это означает:«В качестве причины я обращаюсь к основанию воздей-ствия как к исходу и результату того, что подвергаетсявоздействию».

Что мы должны делать с этим высказыванием Цицеро-на? Кажется, что оно в большей степени покрывает сутьдела мраком и тенью, нежели привносит в нее света. Впро-чем, к счастью, дело обстоит таким образом только до техпор, пока мы не отбросим слепую поспешность, с котороймы переводим латинские слова привычными нам словами:causa как причина, ratio как основание, efficere как воз-действовать, effectus как действие. Эти переводы совершен-но правильны. Но их правильность является чем-то дву-смысленным; ибо именно из-за нее мы запутываемся в ис-торически более поздних, нововременных представлениях,которые авторитетны еще и сегодня. Запутавшись такимобразом, мы более не слышим ничего из того, что и какговорится в римском слове. Однако даже если мы обраща-ем на это внимание, то все еще остается спорным, услы-шим ли мы это снова в достаточной мере.

Causam appello rationem efficiendi, eventum id quod csteffectum. Мы находим, что здесь ratio и causa названы во


взаимосвязи с efficere и eventus. Слово eventus, пожалуй,является ключом к высказыванию Цицерона, которое зву-чит почти как констатация какого-нибудь классного на-ставника, не неся на себе следов какой-либо всемирно-ис-торической важности. И все-таки нечто подобное содер-жится в процитированных словах. Eventus — это то, чтовыходит на свет; efficere — это выведение и порождение. Вобласти порождения и выхождения на свет речь идет о ratio,о слове, которое мы теперь больше не можем переводить как«разум» и как «основание»; ибо этим мы сами себе заго-родили бы путь внутри того горизонта, которого отныненужно придерживаться. Но как тогда мы должны перевес-ти ratio efficiendi? Ratio есть ratio для того, что должно бытьпорождено, оно является его причиной, causa. Отношениек efficere характеризует ratio как causa. Эта causa принад-лежит к области порождения, в которой нечто выходит насвет. Каким образом causa принадлежит именно к ней? По-тому что она обладает характером ratio. Но что означаетздесь ratio? Подчинено ли ratio области efficere или дажевовсе ею ограничено? Отнюдь. Совершенно наоборот.Область efficere и eventus принадлежит к области ratio. Нотого, что называет это слово, мы как раз не узнаем из про-цитированного места, потому что все, что говорит в немЦицерон, сводится к слову ratio. И все-таки высказываниеЦицерона остается поучительным.

Ratio относится к глаголу геог, основной смысл которо-го таков: «принимать нечто за что-либо»; подставляется,подкладывается именно то, за что нечто принимается. То,чему нечто подставляется, при таком подставлении, при-лаживается, направляется к тому, что ему подставляется.Это «направлять нечто к чему-либо» составляет смыслнашего глагола «считать». «Считаться с чем-либо» озна-чает «не терять это из виду» и «направлять к чему-либо».«Рассчитывать на что-либо» означает: ожидать чего-то ипри этом придерживаться этого как того, на что можнополагаться. Собственный смысл глагола «считать» не от-несен с необходимостью к числам. Это можно сказать и отом, что называют вычислением, калькуляцией. Calculus


— это игровой камень в настольной игре, а затем также исчетный камень. Калькуляция — это счет (Rechnen) как пре-восходство: одно превосходит, сравниваясь и оцениваясь,нечто другое. Поэтому счет в смысле оперирования с числа-ми является особым родом счета, отличающимся благодарясущности количества. В счете с чем-либо и расчете на что-либо нечто таким образом рас-считанное порождается дляпредставления, а именно выносится в очевидное. Благо-даря такому счету нечто выводится на свет; следователь-но, eventus и efficere относятся к области ratio. Кратко объяс-ненный здесь подлинный и потому широкий смысл глаго-ла «считать» заключен в латинском глаголе геог.

Ratio означает учет (Rechnung). Когда мы считаем, мыпредставляем то, с чем необходимо считаться и на что не-обходимо рассчитывать в некоей вещи, то, что нужно нетерять из виду. Что-либо таким образом сосчитанное и вы-численное дает отчет (die Rechenschaft) о том, что имеетзначение в отношении с вещью, о том, что в ней самой яв-ляется чем-то ее определяющим. В таком отчете проявляет-ся нечто, в чем заключается то, что какая-либо вещь тако-ва, какова она есть. Ratio означает учет; но учет в двой-ном смысле. Во-первых, учет предполагает счет как дела-ние; а в ином смысле — то, что получилось в результатетакого делания, т.е. нечто сосчитанное, произведенный ипредъявленный учет, отчет.

Мы говорим «давать отчет». Язык римлян говорит:rationem reddere. Поскольку в учете и отчете предъявляетсято, с чем считаются и на что рассчитывают в некой вещиили действии, то reddere с необходимостью относится к ratio.То. что principium rationis является principium reddendaerationis, заключается в сущности самого ratio. Как отчетоно в себе является неким reddendum. Этот последний, от-куда-нибудь исходя, не предлагается и не навязываетсяratio. В сущности ratio reddere является чем-то прежде обра-зованным и прежде востребованным в качестве учета.«Рассчитывать на...» и «считаться с...» — это некое пре-восходящее пре-подношение.

Обратимся на мгновение к одной промежуточной, но


важной мысли. Положение об основании, услышанное вовторой тональности, говорит: «Бытие и основание: то жесамое». Между тем, мы слышали: «Бытие всегда проясня-ется в качестве бытийного посыла судьбы». С ним в каче-стве того же самого совпадает некая так или иначе удав-шаяся оформленность основания, ratio, учета, отчета. Еслитеперь reddendum относится к сущности ratio, то вместе с нимизменяется также и род и смысл rationem reddere. И хотя этоязыковое выражение у древних римлян и у Лейбница былоодним и тем же, но именно это то же самое изменяется бы-тийно-исторически тем способом, что начинает и подго-тавливает чеканку эпохи Нового времени, т.е. то, что бла-годаря кантовскому мышлению стало известным под на-званием «трансцендентальное». У Лейбница reddere отне-сено к Я и осуществляется посредством этого представля-ющего Я, которое определено как несомненный для себя са-мого субъект. Такое истолкование сущности человека, атем самым и того, кто получает нечто преподнесенное вreddendum, было бы странным во времена Древнего Рима,хотя и не столь решительно чуждым, как для греческогомышления. Лейбницевское мышление слышит в reddendumдругой посланный судьбой характер требования. Ибоздесь ratio является principium, неким задающим меру длявсякого сущего относительно его бытия и господствующимтребованием. Оно требует доставки отчета для возможно-сти подсчета (Durchrechnung), который все, что есть, рассчи-тывает как сущее. Ratio sufficiens, собственным и единствен-но достаточным основанием, summa ratio, высочайшим от-четом для всеобщей исчисляемости, для вычисления уни-версума является Deus, Бог. Что говорит Лейбниц о Богепо отношению к универсуму? В 1677 году (в возрасте трид-цати одного года) Лейбниц пишет диалог о Lingua rationalis,т.е. о вычислении, о том роде учета, который должен бытьв состоянии сделать подсчет отношения между словом, чис-лом и вещью вообще для всего, что есть. В этом диалоге и внекоторых других трактатах Лейбниц заложил мыслен-ный фундамент для того, что не только используется се-годня как мыслительная машина, но и, пожалуй, для юю,


что определяет образ мышления. В одном из рукописныхпримечаниях на полях к этому диалогу Лейбниц замеча-ет: Cum Deus calculat fit mundus. «Когда Бог считает, возни-кает мир».

Нужно только проявить готовность бросить взгляд нанаш атомный век, чтобы увидеть, что если, согласно сло-вам Ницше, Бог мертв, то сосчитанный мир еще остается иповсюду предъявляет человеку свой счет, рассчитываясьвсем за principium rationis.

Т р и н а д ц а т а я л е к ц и я

Положение об основании гласит: «Ничего нет без ос-нования». Nihil est sine ratione. Основание — это переводratio. А перевод там, где говорение основного слова пере-водится с исторического языка на какой-либо другой язык,становится традицией. Традиция, если она застыла, мо-жет вырождаться в обременительную ношу и препятствие.Это может произойти, потому что собственно традиция(Überlieferung), о чем свидетельствует ее имя, является не-ким отпусканием (ein Liefern) в смысле liberare, освобожде-ния. В качестве такого освобождения традиция извлекаетна свет скрытые ценности некогда бывшего, даже если этотсвет — всего лишь колеблющийся свет утренней зари. То,что слово «основание» — это перевод ratio, говорит о том,что ratio передается в «основание», каковая передача ужеи раньше говорила двусмысленно. Правда, двусмыслен-ная передача ratio в словах «основание» и «разум» толькотогда получает свой решительный отпечаток, когда по-сыл судьбы бытия определяет ту эпоху, которая, согласноисторическому времяисчислению, называется Новым вре-менем. Если же бытие и основание «суть» то же самое, но-вовременной бытийный посыл судьбы также должен пре-образить древнеримский двойной смысл ratio.

Насколько бы смысл основания, а именно почвы и зем-ли, не казался далеким от смысла разума, а именно вос-приятия, слуха, в двойном смысле ratio оба эти значенияуже заранее находятся вместе, хотя и не мыслятся специ-ально в своей взаимопринадлежности. В соответствии сосложившимся обстоянием дел мы должны сказать следую-


щее: «В том, что называет ratio, обозначены оба направ-ления этого двойного смысла, и разума, и основания».Тогда что означает ratio? Мы ответим при помощи пере-вода слова ratio: учет. Но учет здесь нужно мыслить в смыс-ле глагола геог, к которому принадлежит существитель-ное ratio. «Считать» означает «направлять нечто к чему-либо», «представлять нечто как нечто». То, в качестве чегонечто представляется, является чем-то подставленным.Этот широко мыслимый счет определяет также смысл сло-ва «вычисление». Говорят, к примеру, о математическомвычислении. Но существует также и другое вычисление.Еще Гельдерлин использовал слово «вычисление» в болееглубоком смысле в «Примечаниях» к своим переводам«Царя Эдипа» и «Антигоны» Софокла. В «Примечанияхк "Эдипу"» (Stuttg. Ausgabe V, 196) звучит следующее:

Также и иным произведениям искусства по сравнению сгреческими недостает достоверности; по крайней мере, досих пор о них судили больше по тем впечатлениям, кото-рые они производят, нежели согласно их законному вычис-лению и прежнему образу действий, которым порождает-ся Прекрасное.

И далее:

Закон, вычисление, способ, каким некая система ощу-щений, целостный человек, развившийся под влиянием сти-хий, и представление, и ощущение, и рассудочность воз-никают друг за другом в различных последовательностях,но всегда согласно некоему надежному правилу, являетсяв трагическом больше равновесием, чем чистой последо-вательностью.

А «Примечания к "Антигоне"» начинаются так (a. a. O.S.265): «Правило, вычислительный закон «Антигоны» отно-сится к закону «Эдипа» как I к ж так что равновесиесклоняется больше от начала по направлению к концу, чемот конца по направлению к началу.»

Поскольку оба примечания говорят о «равновесии», ка-жется, что приводимое здесь вычисление представляется ко-


личественно-механически, математически. Однако упоми-наемое Гельдерлином равновесие относится к весам и урав-новешенности художественного произведения, т.е. здесь —к трагическому изображению в трагедии.

Ratio — это вычисление, учег в широком и большом смыс-ле, а следовательно, и в обычном. Счет как указание на-правления от чего-то к чему-то так или иначе нечтопредъявляет и таким образом является в себе неким отда-ванием, reddere. K ratio принадлежит reddendum. Но соглас-но бытийно-исторической взаимосвязи, исходя из которойговорит ratio (в более позднее время — в качестве разума иоснования), reddendum имеет несколько иной смысл. В со-ответствии с Новым временем в нем заключается момент бе-зусловного и всеобщего требования доставки техническии математически вычисляемых оснований, т.е. тотальная«рационализация».

Хотя, излагая principium reddendae rationis, Лейбниц и го-ворит на латыни, но совсем не языком времен ДревнегоРима. И все же то, что по-римски означало ratio, переда-лось в представление того, что в Новое время говорят сло-ва «разум» и «основание».

Но каким образом смогло раздвоиться ratio в своем древ-нем смысле так, что теперь оно говорит двусмысленно: икак основание, и как разум? То, каким образом это смог-ло произойти, должно было бы уже сейчас стать ясным тем,кто обладает тонким слухом. Между тем, требуется ещеодно особенное указание на это «каким образом»; ведь мыговорим о неком раздвоении ratio на ratio как разум и ratioкак основание. Говоря о раздвоении, хотелось бы датьпонять, что оба слова, «разум» и «основание», и то, чтоими сказано, устремлены в разные стороны, но все-такиудерживаются в одном и том же стержне, благодаря чемусобственно они и в своем стремлении врозь, и именно в нем,относятся друг к другу- Древневерхненемецкое слово, обо-значающее раздвоенный сук, раздвоенный ствол дерева ивсе дерево такой конфигурации звучит так: die Zwiesel.Такой Zwiesel мы часто можем встретить у круто взмыва-ющих вверх старых елей в темных лесах верхнего Шварц-


вальда. Каким образом ratio является неким Zwiesel? Ratioозначает учет в широком смысле, в соответствии с кото-рым в чем-то считаются с чем-то и рассчитывают на что-либо, так же, как мы говорим «причислять», не имея в видупри этом числа. В учете нечто подставляется, не произволь-но и не в том смысле, что кто-то может подставить кого-топод подозрение; подставляется нечто, в чем как раз ужезаключается то, что с какой-либо вещью дело обстоит так,как оно обстоит. То, что так подставлено, вычислено в ка-честве того, в чем это заключается, есть нечто предлежа-щее, несущее (das Vorliegende. Tragende), нечто учтенное приучете; ratio тем самым является базисом, почвой, т.е. осно-ванием. Счет в подставлении представляет нечто как не-что. Это представление нечто как нечто есть некое пред-себя-приведение (ein Vor-sich-bringen), которое про-водиттак или иначе нечто пред-лежащее и в таком про-ведениислышит, как обстоит дело с тем, на что рассчитывают и счем считаются. Счет, ratio в качестве такой способностислышать является разумом. Ratio в качестве учета есть ос-нование и разум.

Мы пытаемся мыслить положение об основании каксказание о бытии. Положение говорит: «Бытие и основа-ние: то же самое». Чтобы продумать сказанное, мы спра-шиваем: «О чем говорит основание?» Ответ звучит так: «Вслове "основание" говорит, передаваясь, ratio, каковое сло-во одновременно подразумевает разум». То, каким обра-зом ratio есть некая вилка, некий Zwiesel, уже объяснялось.Возвращающий к мысли вопрос о том, что же говорит по-ложение об основании как сказание о бытии, тем самымизменился и теперь звучит так: «Каким образом ratio ибытие "суть" то же самое?» Указывает ли вообще Zwiesel -слово ratio, замещающее теперь слово «основание» и в тоже время остающееся двусмысленным, на некую взаимо-принадлежность, т.е. на тожесамость с бытием? Непосред-ственно в Zwiesel-слове ratio это невозможно рассмотреть.Ни первый из зубцов вилки раздвоенного слова «учет»,«отчет», ни второй (ни «разум», ни «основание») не на-зывают бытие непосредственно.


Вопрос, перед которым мы поставлены благодаря по-ложению об основании, гласит: «Каким образом бытие иratio "суть" то же самое? Каким образом основание и ра-зум (ratio), с одной стороны, и бытие, с другой, принадле-

жат друг другу?»[Если бы мы были в состоянии вынести этот вопрос в

его полной значимости, то впервые смогли бы получитьсвидетельство того, что в качестве посыла судьбы бытияосвещает и одновременно затеняет западноевропейскуюисторию, а сегодня и связанную с ней планетарную все-

мирную историю.]Когда мы спрашиваем, каким образом бытие и раздво-

енное ratio «суть» то же самое, т.е. принадлежат друг дру-гу, то вопрос, по-видимому, заключается лишь в том, что-бы разместить бытие, с одной стороны, и раздвоенное ratio,с другой стороны, в утвержденной взаимопринадлежнос-ти. В таком намерении вышеупомянутая взаимопринад-лежность выступает как нечто третье, как некая крыша,свод, который словно бы уже готов для того, чтобы вмес-тить в себя как первое, так и второе. Однако полагать такбыло бы заблуждением. Скорее, такая взаимопринадлеж-ность должна вспыхнуть именно из того, что имеет в нейсвое пристанище и что тем самым говорит уже из себя са-мого: хотя и различными способами, но бытие говорит снами как <ри'сл<;, из-себя-распускание, как 'OUCTI'OC, присут-ствовать, как предметность. В равной мере ratio говорити как основание, и как разум. Чем-то в подлинном смысленеясным и проблематичным остается именно взаимопри-надлежание (das Zusammengehören). Это взаимопринадле-жание должно проявиться из того, что, исходя из самогосебя, относится к некоему «вместе» (das Zusammen), причемпредполагается, что здесь под этим «вместе» подразумева-ется нечто большее и совсем другое,чем некое спаиваниедруг с другом двух уже разобщенных кусков. Согласноэтому, бытие как бытие должно принадлежать ratio, и на-оборот: само раздвоенное ratio, если мы уделим достаточ-ное внимание его сказыванию, говорит о своей принад-лежности бытию. Однако если мы напомним себе о том, что


же говорит ratio, а именно об учете, то не обнаружим в этомничего, что могло бы говорить в пользу некой принадлеж-ности бытию. Как же происходит, что слово ratio не отве-чает нам, когда мы спрашиваем о том, каким же образомнечто в нем названное содержит в себе принадлежность бы-тию? Это происходит, во-первых, потому, что сейчас мырискуем взять слово ratio само по себе и как бы в отрыве отего сказывания, которое всегда является неким историчес-ким сказыванием. Во-вторых, мы блуждаем в потемках от-носительно принадлежности ratio бытию потому, что слиш-ком легко выпустить из смысла то, что слово «бытие» так-же говорит только исторически. Этим нам дается некое ре-шающее указание. Вопрос о том, каким образом бытие иratio принадлежат друг другу, можно задать лишь в соот-ветствии с бытийным посылом судьбы, а ответить на этотвопрос можно посредством такого мышления, которое воз-вращается к бытийному посылу судьбы. Но мы узнаемпосыл судьбы бытия, прежде всего проходя сквозь историюзападноевропейского мышления, начиная с мышления гре-ков. Начало бытийного посыла судьбы находит свое дос-тойное соответствие и сохранность в мышлении антично-сти от Анаксимандра до Аристотеля. Вопрос о взаимопри-надлежности бытия и ratio мы задаем бытийно-историчес-ки и первоначально только тогда, когда мыслим этот воп-рос и его содержимое по-гречески.

Путь, которым следуют наши вопросы, обозначен по-средством того, что мы слышим положение об основании.Поэтому мы идем от основания обратно к ratio. Но ratioговорит на римской латыни, а не по-гречески, т.е. не та-ким образом, что мы, слыша это слово, были бы в состоя-нии задавать наш вопрос первоначально-бытийно-исто-рически. Или все же римское слово ratio одновременно го-ворит также и по-гречески? Это на самом деле так. Ибо«ratio» в истории мышления, со своей стороны, являетсяпереводящим словом, а следовательно, и передающим. Какв основных словах мышления Нового времени, в «разуме»и «основании», передается раздвоенное ratio, так и в рим-ском слове ratio говорит некое греческое слово; это слово


Хо'уо<;. В соответствии с этим мы только тогда бытийно-исторически и одновременно первоначально слышим по-ложение об основании во второй тональности, когда выс-казываем тему положения по-гречески: то' 'аито' ('ecmv)'EWCU' те кш' Ко'уос, — то же самое (есть) 'eivca и Ko'joq.Хотя непосредственно у самих греческих мыслителей этоположение в таком виде не встречается. И все-таки ононазывает черту бытийного посыла судьбы греческого мыш-ления, и притом тем способом, что предвещает более по-здние эпохи бытийной истории.

Принимая во внимание вопрос, только что более точноопределенный в его границах, мы должны сейчас проду-мать следующее: каким образом в греческом слове А-о'уос;говорит принадлежность того, что сказано в этом слове, кбытию, т.е. к 'eivca? Это греческое слово, заменяющее ла-тинское esse и наш немецкий вспомогательный глагол«быть» («sein»), означает: при-сутствовать (an-wesen). Про-ясненное в греческом смысле «бытие» значит: вы- и про-являться в несокрытом и, являясь таким образом, длиться

и пребывать.Каким образом принадлежат друг другу это бытие, ко-

торое следует мыслить таким образом, и основание и ratio?Пока мы оставляем этот вопрос в такой форме. Он остает-ся путанным и не дает даже намека на ответ. Эта путан-ность распутывается, когда мы спрашиваем: «Каким об-разом принадлежат друг другу "быть", которое нужномыслить по-гречески как "присутствовать", и Х.о'уск;?» Илииначе: «Каким образом в том, что называет слово Xo'yoq,говорит взаимопринадлежность с по-гречески продуман-ным бытием? Каким образом Xo'yoq и "присутствовать""суть" то же самое? Что означает Хо'уос;?»

Для тщательного обсуждения этого решающего, но так-же и далеко идущего вопроса уже будет многое достигну-то, если мы больше не будем упускать из виду того, чтоприобрели на пути нашего лекционного курса. Что жеэто? Это очень простое понимание, которое мы слишкомлегко и охотно принимаем, потому что оно является про-стым. Что же оно нам показывает? Оно позволило нам уз-


нать следующее: основание и разум — это перевод, т.е.историческая передача раздвоенного ratio. Ratio — это пе-ревод, т.е. историческая передача Xo'yot;. Поскольку этотак, мы не можем мыслить 1о'уо<; ни исходя из нашего бо-лее позднего представления об «основании» и «разуме»,ни даже в смысле римского ratio. Как же тогда? Ответ: гре-ческим способом, в смысле греческого мышления и сказыва-ния. Этот ответ, кажется, недорого стоит, на первый взгляд,это вообще не ответ; ведь что значит мыслить и говорить по-гречески? А это значит, что «греческое» подразумевающе-гося теперь мышления и сказывания определяется как разпосредством Xo'yoq и в качестве Ko'joq. Поэтому мы не име-ем права убедить себя, что размышлять о греческом словеХо'уос; и его сказывании по-гречески, а следовательно, нещадя привычного нам представления, легко.

Но сколь трудной представляется такая задача, стольже необходимым остается ее выполнение, и именно в томслучае, если мы считаем необходимым услышать то, о чемна самом деле, т.е. в другой тональности, говорит положе-ние об основании. Между тем, мы как раз узнали, что по-ложение об основании присуждает нас к требованию, ко-торому во всемирно-историческом плане подчиняетсянаша эпоха. Что же означает А.о'уо<;, если мыслить по-гре-чески? Ответ здесь неизбежно получится грубым. Он огра-ничивается тем указанием, которое помогает нам бытий-но-историческим образом мыслить то, о чем говорит поло-жение об основании во второй тональности: «Бытие и ос-нование: то же самое». Греческое существительное 'ko'joc,относится к глаголу A,s'yetv, что означает: собирать, кластьодно к другому. Причем это может происходить так, чтоодно кладется к другому таким образом, что одно следуетза другим, т.е. в его направлении. Такое направление иесть тот счет, который представляется посредством латин-ского геог и ratio, поэтому римское слово ratio пригодно длятого, чтобы переводить греческое слово Ахз'уо? в римскоемышление. Даже в греческом мышлении А,о'уос; может оз-начать то же, что и учет, т.е. «направлять нечто к друго-му», каковое направление является тем, что мы еще обоб-


щенно называем отнесением чего-то к чему-то. Ao'yoq мо-жет означать то же, что означает латинское relatio: реля-ция, отношение. Однако почему Xo'yoq может это озна-чать? Потому что lo'yoq и A.e'yeiv называют нечто болеесущностное, чем поверхностно подразумеваемое нами со-бирание и счет; а именно: глагол Xe'yeiv является словом,обозначающим слово «сказать», a lo'yoq означает «выс-казывание» и «сказание». Любой словарь может дать све-дения об этом. За само собой разумеющееся принимают то,что «сказать» для греков означало A,e'yeiv. Совершенносамо собой понятным считается то, что подразумевают обаэти слова. Между тем, может быть, настало время спросить:«В чем для греков покоится сущность сказывания?»

«Сказать», если мыслить по-гречески, означает: обна-ружить, позволить чему-либо появиться в своем виде, по-казаться в том, какой облик оно принимает для нас, пото-му что оказывание приводит нас к его образу. Однако по-чему тогда для греков сказывание является неким Xs'ysiv.Xo'yoq? Потому что Xs'ysiv означает: собирать, класть-друг-к-другу. Но такое укладывание (Legen) в качестве со-бирающего, сохраняющего, оберегающего и хранящего,есть некое позволение быть наличным (ein Vorliegenlassen),которое обнаруживает наличное, пред-лежащее (Vor-liegende). Но наличное есть нечто из-себя-присутствующее;Xs'yeiv и A.O'YO<^ — это позволение быть наличным чему-топрисутствующему в его присутствовании. Ao'yoq какA.Eyo'[ievov одновременно подразумевает нечто сказанное,т.е. показанное, т.е. наличное, предлежащее как таковое,нечто присутствующее в его присутствии. Мы сказали:сущее в его бытии. Ао'уос; называет бытие. Но А,о'уо<; какнечто наличное, предлежащее, как образец является од-новременно тем, на чем лежит и покоится нечто другое. Мыговорим: почва, основание. Ao'yoq называет основание.Ao'yoq — это сразу и присутствие и основание. Бытие иоснование взаимопринадлежат в Адэ'уос;. Ao'yoq называетэту взаимопринадлежность бытия и основания. Он назы-вает ее, поскольку в чем-то одном сразу говорит, во-пер-вых, позволение быть наличным как позволение распус-


титься (Aufgehenlassen), из-себя-распускание: сри'ац, бытие:и, во-вторых, позволение быть наличным как укладыва-ние, образование почвы, основывание: основание. Ло'уоссразу в чем-то одном называет бытие и основание.

Но при таком назывании остается сокрытым отличие вбытии и в основании, а вместе с этой различенностью скры-вается и взаимопринадлежность обоих.

Лишь на одно-единственное, и в соответствии с бытий-ным посылом судьбы высокое, а возможно, даже высочай-шее мгновение взаимопринадлежность бытия и основаниявыражается в слове, которое означает lo'yoq. Оно произ-носится в объясненном выше смысле в истории раннегогреческого мышления, начиная с Гераклита. Но словоA-o'yoq одновременно является и неким скрывающим сло-вом. Взаимопринадлежность бытия и основания как та-ковую нельзя обнаружить. Можно было бы ожидать, что впоследовательности истории мышления взаимопринадлеж-ность бытия и основания окажется все более и более явной.Но это не так, а как раз наоборот. До сих пор очевиднымстановилось различие бытия и основания, но опять же некак такая различенность, которая в качестве отношениямежду бытием и основанием отсылает их к некой взаимо-принадлежности. Бытие и основание обнаруживаютсялишь как нечто различное в смысле отделенного и разъе-диненного. Однако поскольку в сокрытом господствуетвзаимопринадлежность бытия и основания, это разъеди-ненное не распадается на то, что лишено отношения другк другу. Скорее, основание представляется как нечто иное— не как бытие, но оно отнесено к тому, что бытие опреде-ляет из себя самого, т.е. именно к сущему. Таким образомв сокрытом господствует взаимопринадлежность бытия иоснования. Она никогда не раскрывается и не схватыва-ется мыслью ни из бытия и его оформленности, посылае-мой судьбой, ни из основания и его форм. Вместо них в ис-тории мышления удобно расположилось нечто само собойразумеющееся, а именно то, что упоминалось в самом на-чале первой лекции: Всякое сущее имеет некое основание.Это привычно нашему представлению. Но каким образом?


Поскольку представление как представление сущего отно-сительно того, что оно есть и есть так-то и так-то, имеет вполе своего зрения бытие и тем самым, хотя и не зная его,обладает чем-то таким, как основание. Поэтому для пред-ставления естественно спрашивать об основаниях и снова

обращаться к принципам.Когда позднее устанавливается положение об основа-

нии, то оно высказывает прежде всего ничто иное, как этосамо собой разумеющееся. Но само положение об основа-нии, которое словно бы санкционирует эту самособойпо-нятность, использует ее также и для себя самого. Такимобразом положение об основании значимо как непосред-ственно действующий закон мысли. Отчего это происхо-дит? Это происходит оттого, что бытие и основание «суть»то же самое, однако, их взаимопринадлежность как тако-вая остается забытой, т.е. если понимать по-гречески: со-крытой. Но это невозможно помыслить до тех пор, покамы понимаем Xo'yoq, исходя из ratio и разума. В этом слу-чае мы также не замечаем того, каким образом римскоеrationem reddere не говорит нечто равное тому, что говоритгреческое A,o'yov §t6o'vcu. Это греческое выражение вполнеправильно переводят так: давать отчет, указывать основа-ние; но при этом не мыслят собственно по-гречески. Если мыс-лить по-гречески, Xo'yov 5i8o'vcu говорит: предлагать имен-но собирающей способности слышать нечто присутству-ющее в его таким-то и таким-то образом присутствии и вего наличности. Поскольку всякое сущее остается опреде-ляемым через бытие, т.е. посредством оснований, само су-щее является так или иначе обоснованным и основанным,притом различными способами, многообразие которых, атакже их происхождение, не могут здесь обсуждаться.

[Покажем коротко и только в двух отношениях, как вистории мышления с давних пор совпадают бытие и осно-вание, хотя и таким образом, что их взаимопринадлеж-ность и происхождение остаются скрытыми. Это совпаде-ние сейчас является неким распаданием. Правда, как толь-ко мы однажды рассмотрим эту редкую взаимопринадлеж-ность, то представляется, что будет достаточно легко, как


это всегда бывает в подобных случаях, повсюду ее нахо-дить и на нее указывать.

«Бытие» под другими именами ранних времен запад-ноевропейского мышления означает А.о'уо<;. Тот же самыймыслитель Гераклит, который сказал это слово, называлбытие также cpo'mq.

Бытие в качестве собирающе-прячущегося позволенияраспуститься является тем первым, откуда впервые распус-кается, возникает все как то или иное им собранное, исхо-дя в распустившееся-несокрытое. В качестве Xo'yoq бытиеявляется тем первым, откуда присутствует присутствую-щее — по-гречески: то' Tcptoiov 'o'ösv. Это «первое, отку-да» есть то, откуда начинается все, что есть, и начиная счего, оно остается господствующим в качестве начавше-гося; «начинаться» по-гречески 'a'p^siv. Таким образомXo'yot; разворачивается в тсрта-cov 'o'Sev, т.е. в 'арет', гово-ря на римской латыни, в principium. То, что ищет принци-пы, представляя все размышления и рассмотрения, действияи возможности, и удерживается в них, происходит из сущ-ности бытия как Ао'уо<; и сри'ац. Здесь установлена взаи-мопринадлежность бытия и принципа и ratio, бытия и ос-нования как основания разума. Однако все это никоимобразом не само собой понятно, а является одной-един-ственной тайной некоего единственного в своем роде по-сыла судьбы.

Бытие в смысле Хо'уос; — это собирающее позволениебыть наличным. В нем-то и раскрывается наличное, и при-чем в качестве такого, от которого так или иначе зависитто, что с чем-то другим дело обстоит именно таким обра-зом, а не иначе. То, от чего зависит то, что нечто есть иесть именно так, а не иначе, показывает себя как то, чтоявляется в этом виновным. То, от чего как от некоего уженаличного нечто зависит, что в нем виновно, по-греческиназывается 'ca'tiov. Римляне переводят это слово словомcausa, а мы говорим: причина. И причина, и принципыимеют характер оснований, и тем самым, поскольку явля-ются происходящими от сущности основания, относятся кбытию. Поэтому они — принципы и причины — опреде-


ляют сущее в его будущем и управляют всяким представ-лением о сущем. Господство и притязания принципов ипричин сразу же твердо запечатлеваются и становятсястоль естественными, что складывается впечатление, слов-но бы только они и единственно они — хотя и неведомо,почему и откуда — определяют сущее в его бытии.

Когда в Новое время бытие определяется трансценден-тальным образом как предметность, а эта последняя — какусловие возможности предмета, то бытие словно бы исче-зает, уступая место тому, что называется условием возмож-ности и представляет собой определенный род рациональ-

ного основания и основывания.]При тех предоставлявшихся нам возможностях, кото-

рые подводили нас к тому, чтобы более четко сказать, чтоже предполагает под собой речь об истории бытия как обытийном посыле судьбы, указывалось на то, что бытие,проясняясь и посылая себя, в то же время уклоняется. Речьоб уклонении остается темной и для иного уха звучит какнекое мистическое, нигде на деле не закрепленное утверж-дение. Сейчас мы сможем отчетливо услышать слова обуклонении бытия. Эти слова говорят следующее: бытие какбытие скрывается, и именно в своей первоначально послан-ной судьбой взаимопринадлежности с основанием какlo'yoq. Но такое самоуклонение не исчерпывается этой со-крытостью. Скорее, бытие, скрывая свою сущность, позво-ляет обнаруживаться чему-то другому, а именно основа-нию в образе 'ар/си', 'ага'ш, rationes, causae, принципов,причин и оснований разума. В уклонении бытие оставля-ет после себя эти образы оснований, которые, однако, со-гласно своему происхождению, остаются неизвестными.Между тем, это неизвестное не узнается именно в качестветакового; ибо любому известно, что всякое сущее имеетнекое основание. В этом не находят ничего необычного.

Итак, бытие в уклонении посылает себя человеку та-ким способом, что скрывает при этом свое сущностное про-исхождение за густой пеленой рационально понятых ос-нований, причин и их различных форм.

Положение об основании, услышанное во второй то-


нальности, гласит: «Бытие и основание: то же самое.» Ска-занное звучит отчетливее, как только мы вновь начинаеммыслить способом, соответствующим бытийному посылусудьбы, и слышим, как говорит Ko'joq в качестве ведуще-го слова Гераклита. Положение об основании во второйтональности не является метафизическим положением, апредставляет собой некое положение, мыслимое способом,соответствующим бытийному посылу судьбы. Поэтому егоуточненная формулировка должна гласить: «Первона-чально соответствуя посылу судьбы, бытие присуждаетсебя в качестве ho'yoq, а следовательно, пребывая в сущ-ности основания.» Первоначально соответствуя бытийно-му посылу судьбы, бытие и основание «суть» то же самое,но они остаются тем же самым и в некой взаимопринад-лежности, которая распадается в исторически изменчивойразличенное™.

Следуя второй тональности, мы больше не мыслим бы-тие, исходя из сущего, но мыслим его как бытие, а именнокак основание, т.е. не в качестве ratio, не в качестве при-чины, не в качестве основания разума или разума, а в ка-честве собирающего позволения быть наличным. Но бы-тие и основание представляют собой не какую-то пустуюодинаковость, а суть скрытая полнота того, что преждевсего обнаруживается в бытийном посыле судьбы как ис-тория западноевропейского мышления.

При первом объяснении второй тональности положенияоб основании это значило: «Бытие и основание: то же са-мое». В то же время это значило: «Бытие: без-дна».

Бытие, о чем говорит его первоначальное имя Ä,o'yoq,способом, соответствующим посылу судьбы, «есть» то жесамое, что и основание. Поскольку бытие бытийствует какоснование, оно само не имеет никакого основания. Одна-ко это не потому, что оно само себя обосновывает, а пото-му что любое обоснование, в том числе даже именно то,которое производится посредством самого себя, остаетсянесовместимым с бытием как основанием. Всякое обосно-вание и даже любая видимость обоснованности должныбыли бы низводить бытие до некоего сущего. Бытие как


бытие остается лишенным основания. Бытие лишено осно-вания, у бытия отсутствует основание, а именно как некоетолько его обосновывающее основание. Бытие: без-дна.

Стоит ли только что здесь сказанное в одном ряду с тем,что было сказано ранее: «Бытие и основание: то же самое»?Или же первое полностью исключает второе? На самом делетак кажется, когда мы мыслим, согласно правилам обыч-ной логики. В соответствии с ними «Бытие и основание:то же самое» означает то же, что и «Бытие = основание».Как же тогда может быть действительным еще и нечто дру-гое: «Бытие: без-дна»? Однако как раз это и обнаружива-ется в качестве того, что сейчас нужно продумать, а имен-но: бытие «есть» без-дна, поскольку бытие и основание:то же самое. Поскольку бытие «есть», основывая, и лишьпоскольку оно не имеет никакого основания.

Если мы мыслим в соответствии с этим и остаемся в та-ком мышлении, то замечаем, что мы выпрыгнули из обла-сти существовавшего до сих пор мышления и находимся впрыжке. Но не попали ли мы из-за этого прыжка во что-то лишенное почвы? И «да», и «нет». Да — поскольку те-перь бытие больше не может обрести какую-либо почву,каковой является сущее, и не может быть объяснено, исхо-дя из нее. Нет — поскольку бытие теперь необходимо мыс-лить только как бытие. В качестве того, которое нужнопродумать, оно, исходя из своей истины, становится чем-то задающим-меру. Способ мышления должен приспосаб-ливаться к этому задающему-меру. Но эту меру и ее зада-вание мы, исходя из самих себя, не можем присвоить по-средством какого-либо вычисления и измерения. Они ос-таются для нас чем-то неизмеряемым. Однако прыжок такмало позволяет мышлению впасть во что-то лишенное по-чвы в смысле полной пустоты, что только он и позволяетмышлению достичь соответствия с бытием как бытием, т.е.

с истиной бытия.Когда мы слышим положение об основании в другой

тональности и размышляем об услышанном, то это раз-мышление представляет собой некий прыжок, и притомдальний прыжок, который вводит мышление в игру с тем,


в чем покоится бытие как бытие, а, следовательно, совсемне с тем, на чем оно покоится как на своем основании. Бла-годаря этому прыжку мышление достигает простора тойигры, в которой на карту ставится человеческая сущность.Лишь поскольку человек введен в эту игру и при этом по-ставлен в ней на карту, он способен действительно игратьи оставаться в этой игре. В какой игре?

Мы едва узнали эту игру и еще не продумывали ее в еесущности, т.е. в том, что в ней играет и кто в нее играет, икак нужно мыслить здесь играние (das Spielen). Если мыуверяем, что подразумеваемая здесь игра, в которой поко-ится бытие как бытие, является некоей высокой, и дажевовсе — высочайшей игрой и свободна от любого произ-вола, то этим мало что сказано, пока эта высота и самоевысочайшее в ней не мыслится, исходя из тайны игры.Однако чтобы мыслить это, недостаточно существовавше-го до сих пор способа мышления; ибо как только такойспособ пытается мыслить игру. т.е. пытается представитьее, согласно своему роду, он принимает ее за нечто, чтоесть. Тогда к бытию некоего сущего, а следовательно, так-же к игре принадлежит основание. Сущность игры тем са-мым определяется как диалектика свободы и необходимо-сти всегда в горизонте основания, ratio, правила, правилигры, вычисления. Пожалуй, лейбницевское положение«Cum Deus calculat fit mundus» более соответствующим об-разом следовало бы перевести так: «В то время, как Богиграет, возникает мир».

Вопрос, к которому нас вынуждает прыжок в другуютональность положения об основании, звучит так: «Мож-но ли надлежащим образом определить сущность игры,исходя из бытия как основания, или же мы должны мыс-лить бытие и основание, бытие как без-дну, исходя из сущ-ности игры, в которую мы, смертные, введены только та-кими, какие мы суть, живущими в близости смерти, кото-рая в качестве самой предельной возможности Dasein спо-собна быть чем-то высочайшим в просвете бытия и в про-свете его истины?» Смерть есть еще непродуманное зада-вание меры чему-то неизмеряемому, т.е. высочайшей игре,


в которую по-земному приведен человек, в которой он по-

ставлен на карту.Однако не является ли неким исключительно игровым

действием то, что сейчас в завершении лекционного курсао положении об основании мы почти что насильственнымобразом втаскиваем в игру мысли об игре и о взаимопри-надлежности бытия и основания? Так может казаться дотех пор, пока мы все еще упускаем возможность мыслить,соответствуя бытийному посылу судьбы, и, следователь-но, возможность доверить себя, вс-поминая, освобождаю-щему соединению в традиции мышления.

Мыслительный путь нашего лекционного курса под-вел нас к тому, чтобы услышать положение об основаниив другой тональности. Это потребовало от нас такого воп-роса: «Каким образом бытие и основание "суть" то же са-мое?» Ответ мы получили на пути возвращения к началубытийного посыла судьбы. Этот путь вел через традицию,согласно которой в словах «основание» и «разум» ratioговорит в двойном смысле учета. Но в ratio говорит про-думанный по-гречески Хо'уос. Но лишь благодаря тому,что мы обдумали, что же в раннем греческом мышлении дляГераклита означает Äo'yoq, нам стало очевидно, что этослово одновременно называет и бытие, и основание, т.е.оба слова, исходя из их взаимопринадлежностн. То, чтоГераклит называет Хо'уо<;. он называет также и другимиименами, которые являются ведущими словами его мыш-ления: сри'ок;, из-себя-распускание, которое одновремен-но бытийствует как самоскрывание; ко'стцо<;, который в тоже время по-гречески означает: порядок, соединение и ук-рашение, обнаруживающееся в видимости как блеск и мол-ния; наконец, Гераклит называет то, что присуждает себяему в качестве Xo'yoq, в качестве некоего того же самогобытия и основания так: 'ouco'v. Это слово с трудом можноперевести. Иногда говорят: время мира (Weltzeit). Это мир,который мирит и временит (weitet und zeitigt), приводя какко'ацос; (Фрагмент 30) соединение бытия к разгорающемусясиянию. Согласно вышесказанному, в именах Хо'уос;,cpu'mq, ко'ацос; и 'aico'v мы можем слышать то невысказан-


ное, что мы называем бытийным посылом судьбы.Что говорит Гераклит об 'mco'v? Фрагмент 52 гласит:

'mco'v тгшс; 'ECTTI rtca'^ojv, Ttsaasu'cov: naido'c, 'r\ ßaaiA,ni'n.Бытийный посыл судьбы — это ребенок играющий, играю-щий в игру на доске; ребенок — это царская власть — т.е.'ссрхл'> учреждающе-управляющее основывание, бытие су-щего. Бытийный посыл судьбы: ребенок, который играет.

Поэтому существует также великий ребенок. Самый ве-ликий, благодаря кротости своей игры царственный ребе-нок — это та тайна игры, в которую вводится человек ивремя его жизни, тайна игры, в которой на карту постав-лено его существо.

Почему играет увиденный Гераклитом в 'caco'v великийребенок мировой игры? Он играет, потому что он играет.

Это «потому» погружается в игру. Игра есть без «поче-му». Она играет, пока она играет. Она остается толькоигрой: чем-то высочайшим и глубочайшим.

Но это «только» есть Все, Единое, Единственное.Ничто не есть без основания. Бытие и основание: то же

самое. Бытие как основывающее не имеет никакого осно-вания, играя как без-дна ту игру, которая в качестве по-сыла судьбы бросает нам в руки бытие и основание.

Остается вопрос, играем ли мы свою роль и как мы, слы-ша правила этой игры, подчиняемся этой игре.

Д о к л а д

П о л о ж е н и е о б о с н о в а н и и

Положение об основании гласит: Nihil est sine ratione.Это переводят так: «Ничего нет без основания». То, что выс-казывает это положение, можно передать в следующей фор-ме: «Все имеет некое основание, т.е. все, что каким-либо об-разом есть». Omne ens habet rationem. Так или иначе дей-ствительное имеет некое основание своей действительнос-ти. Так или иначе возможное имеет некое основание своейвозможности. Так или иначе необходимое имеет некое ос-нование своей необходимости. Ничего нет без основания.

Во всем, что нас окружает, что имеет к нам отношениеи что с нами происходит, мы высматриваем основания.Для своих высказываний мы требуем указания на осно-вание. Мы настаиваем на обосновании для любого пове-дения. Часто мы довольствуемся близлежащими основа-ниями; подчас мы исследуем далеко отстоящие основания;наконец, мы отваживаемся на первые основания и спра-шиваем о последнем основании. Во всяком обосновании ипроникновении в суть мы уже торопимся по пути к некое-му основанию. Поэтому то. что высказывает положениеоб основании, привычно нам и привычно потому, что не-посредственно очевидно. Дело обстоит таким образом, чтото, что высказывает положение об основании, на первыйвзгляд, даже и не установлено специально в качестве не-коего положения или же вовсе — исполняется как некийзакон.

Зачастую содержание положения, которое в сокращен-ном виде гласит: «Ничего нет без основания», известнотолько p следующей формулировке: Nihil fit sine causa. «Ни-


чего не происходит без причины». Несомненно, всякая при-чина является неким родом основания. Но не всякое осно-вание вызывает нечто в смысле некоего причинения. Так,к примеру, общеупотребительное высказывание «Все людисмертны» содержит в себе именно основание того, что мысознаем: «Сократ смертен». Но любое общее высказыва-ние не влечет за собой и не является причиной того, чтоСократ смертен.

Nihil sine ratione. «Ничего — без основания». Так зву-чит вряд ли высказанная формула авторитетного повсю-ду мнения, которому мы доверяем наше представление.Однако в истории западноевропейского мышления, нача-лом которого можно считать шестой век до Рождества Хри-стова, понадобилось две тысячи и еще триста лет, преждечем хорошо знакомое представление «Ничего — без осно-вания» было специально установлено как некое положе-ние и стало известно в качестве закона, было признано вовсей своей важности и сознательно наделено статусом ни-чем не ограниченной значимости. В течение вышеупомя-нутого времени положение об основании словно бы спа-ло. Вплоть до настоящего момента мы едва ли размышля-ли об этом необычном факте, а также едва ли задавалисьвопросом, от чего могло зависеть то, что такое ничтожноеположение нуждалось в столь неслыханно долгом инку-бационном периоде. Ведь только в семнадцатом столетииЛейбниц признал с давних пор привычное представлениео том, что ничего нет без основания, за некое задающеемеру положение и изложил его как положение об основа-нии. Должно ли только благодаря общему и незначитель-ному положению об основании обнаружиться нечто вели-кое и единственное в своем роде? Подготавливалось ли встоль необычайно долгий инкубационный период такжеи какое-то необычайное пробуждение, разбуженность внекое бодрствование, которое не допустит более никакогосна, и прежде всего инкубации, священного сна?

Но то, к какого рода положениям Лейбниц причисляетположение об основании, выдает латинское наименова-ние, данное им положению. «Ничего — без основания»,


Nihil sine ratione зовется principium rationis. Это положениеявляется теперь неким принципом. Положение об основа-нии становится неким основоположением. Для Лейбницаоно является одним из высочайших основоположений, еслидаже — не высочайшим. Поэтому Лейбниц сопровождаетосновоположение основания прилагательными. Лейбницназывает его principium magnum, grande et nobilissimum: ве-ликим, могущественным, общеизвестно-возвышеннейшимпринципом. Насколько положение об основании заслужи-вает это отличие? В этом отношении нас может наставитьна путь истинный содержание основоположения.

Лейбниц возвышает nihil sine ratione — «Ничего — безоснования» — до высочайшего основоположения тем, чтопоказывает, каким образом положение об основании обо-сновывает все положения, т.е. любое положение, именно вкачестве положения. Этот характер положения об основа-нии раскрывается в полном латинском наименовании, ко-торое Лейбниц дает принципу. Лейбниц характеризует по-ложение об основании как principium reddendae rationissufficientis. Мы переведем это наименование, объясняя от-дельные определения. Principium rationis — это principiumreddendae rationis. Rationem reddere означает «возвращатьоснование обратно». Мы спрашиваем трояким образом:

1. Для чего то или иное основание является основанием,

которое нужно вернуть обратно?

2. Почему основание должно быть возвращено обратно,

т.е. специально предъявлено?

3. Куда возвращается основание?

На первый вопрос Лейбниц отвечает коротким, но име-ющим серьезные последствия замечанием. Основание яв-ляется основанием, которое нужно вернуть обратно, quodomnis veritatis reddi ratio potest (Gerh. Phil. VII, 309), «пото-му что некая истина лишь тогда является истиной, когдаей может быть возвращено обратно основание». ИстинойДля Лейбница всегда -- и это остается решающим — явля-ется propositio vera, истинное положение, т.е. верное суж-дение. Суждение — это connexio praedicati cum subiecto, связь


чего-то высказанного с тем, о чем сделано высказывание.То, что в качестве соединяющего единства субъекта иобъекта обеспечивает их связь, является почвой, основа-нием суждения. Оно-то и служит полномочием для связы-вания. Основание дает отчет в истинности суждения. От-чет по латыни означает ratio. Основание истинности суж-дения представляется в качестве ratio.

В соответствии с этим Лейбниц пишет следующее в од-ном из писем к Арнольду, «Hanovre le 14 juillet 1686: ilfaultousjours qu'ily ait quelque fondement de la connexion destermes d'une proposition, qui se dort trouver dans leur notions.C'est la mon grand principe, dontje croy que tous les philosophesdoivent demeurer d'accord, et dont un des corollaires est cetaxiome vulgaire que rien n'arrive sans raison, qu'ont peuttousjours rendre pourquoy la chose est plustost alle ainsiqu'autrement...» В переводе: «всегда с необходимостью естьтак, что существует некая основа связи членов суждения,которая должна находиться в их понятиях. Именно это иявляется моим великим принципом, с чем, я полагаю, дол-жны согласиться все философы, и потому эта обычная ак-сиома о том, что ничто не происходит без некоего основа-ния, которое всегда можно вернуть обратно, и почему делопротекает, скорее, так, нежели иначе, остается одним изположений следствия.» (Переписка между Лейбницем, Ар-нольдом и ландграфом Эрнстом фон Хессен-Райнфельсом.Издано С. L. Grotefend, Hannover 1846, S. 49; ср. к этому:Gerhardt, Phil. II, 62.)

Великий принцип — это principium reddendae rationis, ос-новоположение основания, которое нужно вернуть обратно.

Наш второй вопрос звучит так: «Почему основание вкачестве основания должно быть специально предъявле-но?» Потому что основание является ratio, т.е. отчетом.Если он не дан, суждение остается без должной правомоч-ности. Отсутствует подтвержденная правильность. Суж-дение не является истиной. Суждение только тогда являет-ся некоей истиной, когда указывается основание связи,когда дается ratio, т.е. отчет. Такое отчитывание нужда-ется в неком месте, куда кладется отчет, месте, перед кото-


рым он дается.Мы задаем третий вопрос относительно ratio raddenda:

«Куда должно быть возвращено основание?» Ответ: «Об-ратно к человеку, который способом представления, вы-носящего суждения, определяет предметы в качестве пред-метов». Но представление есть repraesentare — делать не-что для человека настоящим, присутствующим. Но начи-ная с Декарта, которому следовал Лейбниц и вместе с нимвсе мышление Нового времени, человек понимается как Я,которое относится к миру таким образом, что до-ставляетсебе этот мир в правильных связях представления, т.е. всуждениях, и, следовательно, противопоставляет его себев качестве предмета. Правильными, т.е. истинными суж-дения и высказывания являются лишь тогда, когда осно-вание связи субъекта и предиката доставляется представ-ляющему Я и возвращается обратно к нему. Основаниемявляется лишь такое основание, как ratio, т.е. как отчет,который дается о чем-либо перед человеком как вынося-щим суждения Я и для него же. Отчетом является лишь от-чет, который дан. Поэтому ratio есть в себе ratio reddenda;основание как таковое есть основание, которое нужно вер-нуть обратно. Только благодаря возвращенному к Я испециально ему доставленному основанию связи представ-ления нечто представленное приходит к стоянию такимобразом, что обеспечивается в качестве предмета, т.е. вкачестве объекта для представляющего субъекта.

Но доставленное основание совершает такое приведе-ние-к-стоянию (solches zum-Stehen-Bringen) предметов лишьтогда, когда достаточным способом дает исчерпывающийотчет для обеспечения предметов. Основание, которое не-обходимо доставить, должно быть неким ratio sufficiens.

Лейбниц в одном месте пишет о положении об основа-нии следующее: (principium rationis) quod dicere soleo nihilexistere nisi cuius reddi potest ratio existentiae sufficiens.«Принцип основания, который я имею обыкновение выс-казывать (в такой форме): "Не существует ничего, для чегоне может быть доставлено основание его существованиякак достаточное основание"». Основание, которое во вся-


ком суждении о каком-либо предмете претендует на своюнеобходимую доставку, одновременно требует следующе-го: быть достаточным как основание, т.е. полностью удов-летворять в качестве отчета. Для чего? Для того, чтобы ка-кой-либо предмет в цельности его статичности приводитьк стоянию в любом отношении для каждого человека, т.е.полностью. Только полнота оснований, которые необхо-димо доставить, perfectio, гарантирует то, что нечто «проч-но»-устанавливается для человеческого представления какпредмет в буквальном смысле, т.е. обеспечивается в своейстатичности. Полнота отчета, его завершенность толькои ручается за то, что любое представление повсюду и в лю-бое время может рассчитывать на предмет и считаться с ним.

«Ничего нет без основания». Теперь положение говоритследующее: «Любое нечто действительно как существующеетогда и только тогда, когда оно обеспечивается для представ-ления как некий поддающийся исчислению предмет».

Итак, в чем же заключается величие положения об ос-новании как величие principium magnum, grande etnobilissimum, великого, могущественного, общеизвестно-возвышеннейшего принципа? Ответ: «В том, что этотпринцип распоряжается тем, что должно иметь право бытьдействительным в качестве предмета представления, и во-обще — как нечто сущее». В положении об основании го-ворит это требование распоряжения тем, что называетсябытием какого-либо сущего. Впервые специально и пол-ностью установив положение об основании в качестве та-кого принципа, Лейбниц тем самым высказал и то, что.кроме всего прочего, principium rationis неким решительными поэтому неизбежным способом занимается человеческимпредставлением и подчиняет его своей власти. Principiumrationis, положение об основании становится основополо-жением всякого представления. Это означает, что представ-ление подчинено principium rationis, выражаясь рациональ-но: управляется разумом. Ибо «ratio» с давних пор озна-чает не только отчет в смысле того, что оправдывает, т.е.обосновывает нечто иное. Ratio одновременно означает от-чет в смысле «оправдывать» нечто как существующее по


праву, правильно «вычислять» и «обеспечивать» посред-ством такого учета. Этот широко мыслимый счет являетсятем способом, каким человек нечто воспринимает, прово-дит и принимает, т.е. вообще нечто вос-принимает. Ratioесть способ восприятия, т.е. разум. Разумное, рациональ-ное представление следует за principium rationis. Положе-ние об основании является высочайшим основоположени-ем разума, поскольку благодаря ему разум в качестве ра-зума впервые достигает полного развертывания своейсущности. Положение об основании является основополо-жением разумного представления в смысле обеспечиваю-щего счета. Так говорят об основаниях разума. Благода-ря тому, что Лейбниц привел это незначительное, едва лиспециально продумываемое положение «Nihil sine ratione»— «Ничего — без основания» — в полную и строгую фор-мулировку могущественного основоположения, инкуба-ционный период положения об основании в каком-то от-ношении закончился. С тех пор требование, господствую-щее в основоположении, разворачивает некую прежде неподозревавшуюся у него власть. Она осуществляет ничутьне меньше, чем самую глубинную, но одновременно сокро-веннейшую чеканку эпохи западноевропейской истории,эпохи, которую мы называем Новым временем. Власть мо-гущественного основоположения становится в истории че-ловечества тем могущественнее, чем более всеобще, самособой понятно, и вследствие этого, чем более незаметно по-ложение об основании определяет всякое представление иповедение. Так обстоит дело сегодня.

Поэтому мы, нынешние, должны спросить, слышим лимы и как мы слышим требование, которое говорит из ве-ликого основоположения всякого представления? Ощуща-ем ли мы могущество этого требования? Да. Человек Но-вого времени, конечно, слышит это требование. Он слы-шит его необычайно решительным образом, и именно так,что все исключительнее, все быстрее становится зависимымот могущества этого основоположения. Более того, совре-менный человек рискует сравнивать величину всего вели-кого лишь с масштабом власти principium rationis. Сегод-

2OO М а р т и н Х а й д е г г е р

ня мы знаем, уже по-настоящему этого не понимая, чтосовременная техника неудержимо толкает к тому, чтобы

довести свое оборудование и свои изделия до всеобъемлю-

щего, максимально возможного совершенства. Это совер-

шенство заключается в полноте поддающегося исчислению

обеспечения предметов, расчета, производимого с ними, и

обеспечения гарантии исчисляемости возможностей учета.

Совершенство техники является лишь эхом требования

perfectio, т.е. полноты обоснования. Это требование гово-

рит, исходя из principium reddendae rationis sufficientis, ос-

новоположения достаточного основания, которое необхо-

димо доставить. Кратко повторим предпринятые здесь мыс-

лительные шаги в качестве перехода к последующему:

Современная техника понуждает к максимально воз-

можному совершенствованию. Это совершенствование

покоится на всеобщей исчисляемости предметов. Исчисля-

емость предметов предполагает неограничиваемую значи-

мость principium rationis. Следовательно, охарактеризован-

ная здесь власть положения об основании определяет сущ-

ность современного технического века.

И сегодня человечество дошло до того, чтобы последо-

вать вовлеченности в нечто, чего до сих пор не могло воз-

никнуть в его истории. Человечество вступает в век, кото-

рому оно дало имя «атомный век». Недавно вышедшая изпечати и рассчитанная на широкую аудиторию книга

носит такое название: «Мы будем жить благодаря ато-

му». Эта книга снабжена напутственным словом лауреа-

та Нобелевской премии Отто Хана и предисловием нынеш-

него министра обороны Франца Йозефа Штрауса. Заклю-

чая свое введение авторы пишут:

Итак, атомный век может быть полным надежд, цвету-щим, счастливым веком, веком, в котором мы будем житьблагодаря атому. Это зависит от нас!

Конечно, это зависит от нас; это зависит от нас и кое-чего другого, а именно от того, размышляем ли мы еще,

хотим и можем ли мы вообще еще размышлять. Между тем.

если мы должны достичь пути осмысления, то прежде всего


нужно научиться распознавать различие между только

считающим и осмысляющим мышлением. Благодаря тому,

что мы видим это различие, мы предпринимаем сейчас по-

пытку осмысления, имея в виду положение об основании.

Мы начнем с того, что, во-первых, лишь обратим наше

внимание на то, что же скрывается в том, на первый взгляд,

безобидном именовании, которое называет некое время

«атомным веком». Что же в этом особенного? Впервые в

истории человек объясняет эпоху своего исторического

Dasein, исходя из напора и выработки природной энер-гии. А это выглядит так, словно уже не хватает масштабов

и силы размышления, чтобы в достаточной мере испытывать

нечто странное и тревожащее в таком истолковании ны-

нешнего века, благодаря чему мы беспрерывно и все более

решающим образом оказываемся этим затронутыми.

Dasein человека запечатлено атомной энергией!

Используется ли атомная энергия в мирных целях или

мобилизуется для военных, поддерживает ли и вызывает ли

одно другое — все это остается вопросами второго порядка.

Ибо прежде всего и раньше всего мы должны спросить: «Что

же означает то, что некая эпоха истории запечатлевает-

ся атомной энергией и ее освобождением?» У кого-то, по-

жалуй, уже готов ответ. Он рассуждает так: «Атомный век

означает власть материализма. Вот почему важно спасать

старые духовные ценности от напора материального».

Этот ответ, между тем, стоил бы слишком недорого. Ведь

материализм совершенно не представляет собой ничего ма-териального. Он сам есть некий образ духа. И над Западом

он веет не менее сильно, чем над Востоком. В американс-

ком журнале «Перспективы», чье немецкое издание осуще-

ствляется издательством С. Фишера, можно прочесть сле-

дующее (Макс Лернер, «Универсальная технология и ней-

тральные техники», тетрадь 14, 1956, стр. 145):

Потеря некоторых старых ценностей могла бы, пожалуй,повлиять на состояние культуры в течении долгих перио-дов времени; но тем, что важно для ее связей с непосред-ственно идущими вслед поколениями, является то, что людиимеют — или полагают, что имеют — нечто, что навязыва-


ется им в качестве ценности.Ценности дохода, потребления, социального статуса н

массовой культуры отличаются от ценностей, которые мож-но описать как землевладение, ремесло и владение неболь-шой фабрикой. И в этом смысле основной тон американс-кой культуры полностью изменился под влиянием великойтехнологии. Ведь сами машины отняли американских рабо-чих, служащих и людей свободных профессий от машин иперенесли их интересы и энергию с производства товаровна зарабатывание денег, чтобы была возможность покупатьэти товары и пользоваться ими.

На примере этих нескольких предложений становитсяочевидным, что материализм — это самый опасный образдуха, потому что мы самым легким способом и на самоепродолжительное время впадаем в заблуждение относи-тельно того неуловимого рода, к которому принадлежитосуществляемое им насилие.

Поэтому мы снова спрашиваем: «Что же означает то.что некая эпоха мировой истории запечатлевается атом-ной энергией и ее освобождением?» Это означает ничтодругое, как то, что атомный век подвластен тому могуще-ству требования, которое грозит взять верх над нами по-средством принципа достаточного основания, которое не-обходимо доставить.

Как мы должны это понимать? Атомная энергия в ги-гантском количестве освобождается посредством расщеп-ления атомного ядра. Освобождение этой природной энер-гии происходит благодаря работе самого современного ес-тествознания, которое все отчетливее обнаруживает себякак некая задающая меру функция и форма сущности со-временной техники. Еще до недавнего времени наука зна-ла из частиц атома лишь протон и нейтрон. Сегодня ихизвестно уже более десяти. На примере этих фактов видно,что исследование стремится к тому, чтобы снова перевестирассеянное многообразие элементарных частиц в некоеновое единство. Важно устранить противоречия, которыепостоянно выступают на передний план в наблюдаемыхфактах и в выстраиваемых для их объяснения теориях. Этопроисходит благодаря тому, что противоречащие друг


другу суждения приводятся к некоему единогласию. Дляэтого требуется единство, связующее что-либо противоре-чивое. Однако тем, что несет и определяет' связь представ-лений в суждениях, является так или иначе доставленноедостаточное основание. Из этого становится очевидным,что побуждение к вопрошанию о лишенном противоречийединстве суждений и вовлеченность в соответствующееобеспечение этого единства берет свое начало в могуще-стве требования доставки достаточного основания длявсякого представления. Власть могущественного осново-положения основания является той стихией, в которой на-уки чувствуют себя как рыба в воде.

Обо всем этом наилучшим образом нам сказал Гете вдвух последних строках одного из поздних стихотворений(«Китайско-немецкие времена года и дня» X):

Однако исследование всеми силами стремится,никогда не уставая,

К закону, основанию, к «Почему?» и «Как?»Doch Forschung strebt und ringt, ermüdend nie,Nach dem Gesetzt, dem Grand, Warum und Wie.

Пожалуй, Гете догадывался о том, как нечто неутоми-мое, присущее исследованию, в случае, если такое иссле-дование только слепо следует своей вовлеченности, утом-ляет человека и землю в их самой глубокой сущности.Между тем, Гете не мог предположить того, куда же при-ведет эта неутомимость нововременного исследования,когда такое исследование безоговорочно вручит себя какединственной мере власти могущественного основополо-жения достаточного основания, которое необходимо дос-тавить. Куда же это привело? К изменению научного пред-ставления, только благодаря каковому изменению, одна-ко, завершается то, что было заложено в сущности наукиНового времени.

Благодаря освобождению гигантской атомной энергииуправляемая современной техникой наука теперь избав-лена от обязанности исследовать новые источники энер-гии. Но это избавление тотчас же оборачивается неким


еще более могущественным сковыванием в требовании ос-новоположения основания. Именно теперь исследованиюсовершенно необходимо по-новому устремиться к тому,чтобы укротить освободившуюся природную энергию. Чтоэто означает?

Это означает: обеспечить пригодность атомной энергиии прежде всего ее исчисляемость таким способом, чтобы этообеспечение, со своей стороны, постоянно вызывало подклю-чение новых гарантий. Благодаря этому неизмеримо возра-стает могущество требования доставки достаточного осно-вания. Находясь под властью такого могущества требова-ния, укрепляется основное движение сегодняшнего челове-ческого Dasein, которое повсюду работает на безопасность.(Между прочим, Лейбниц, открыватель основоположениядостаточного основания, является также изобретателем«страхования жизни»). Однако работа по обеспечениюжизни сама должна постоянно обеспечиваться по-новому.Ведущее слово для такой основной установки сегодняш-него Dasein —это слово «информация». Мы часто можемслышать это слово в англо-американском разговоре.

Информация в первую очередь означает уведомление,которое по возможности быстро, по возможности обшир-но, по возможности ясно, по возможности исчерпывающеосведомляет сегодняшнего человека об обеспечении его по-требностей, порождаемого ими спроса и удовлетворенияэтого спроса. В соответствии с этим во все более увеличи-вающемся масштабе одерживает верх представление о язы-ке человека как о неком инструменте информации. Ведьопределение языка как информации в первую очередь до-бывает достаточное основание для построения мыслитель-ных машин и для построения устройств, предназначенныхдля великого сосчитывания. Однако благодаря тому, чтоинформация ин-формирует, т.е. уведомляет, она в то жевремя формирует, т.е. устраивает и выравнивает. В каче-стве уведомления информация уже является неким устрой-ством, которое устанавливает людей, все предметы и со-стояния в такую форму, которая является достаточной длятого, чтобы обеспечить власть человека над Землей и даже


над тем, что находится за пределами этой планеты.В облике информации могущественный принцип дос-

таточного основания, которое необходимо доставить, вла-ствует над всяким представлением и, следовательно, опре-деляет современную мировую эпоху как такую, в которойвсе зависит от доставки атомной энергии.

Чтобы вступить в некое осмысленное мышление, мыспрашивали о том, слышит ли человек Нового времени исегодняшний человек то требование, которое говорит, исхо-дя из могущественного основоположения всякого представ-ления. Мы ответили: «Да» и показали — как. Сегодняшнийчеловек постоянно слышит основоположение основания,все более становясь зависимым от этого положения.

Но если предположить, что такая зависимость не явля-ется единственным и подлинным способом нашего слуха,то мы еще раз обязаны задать вопрос: «Слышим ли мы тре-бование положения об основании?» Но теперь мы обра-тим внимание на то, что действительно слышим это требо-вание только тогда, когда соответствуем тому, что оно соб-ственно нам присуждает. Говорит ли в требовании поло-жения об основании некое обращение? И слышим ли мыто, откуда говорит могущественное основоположение? Мывынуждены признать: «Нет»! Но каким образом «нет»? По-стольку, поскольку мы недостаточно четко и определеннослышим и обдумываем то, о чем собственно говорит поло-

жение об основании.В общеизвестной формулировке положение об основании

гласит: Nihil est sine ratione. «Ничего нет без основания».Обычно мы не обращаем внимание на то, что в привыч-

ном высказывании этого положения пропускаем мимоушей маленькое словечко «есть» как нечто само собой ра-зумеющееся. Почему мы должны слышать это «есть»? Ос-новоположение основания гласит: «Всякое сущее имеетнекое основание». Положение — это некое высказываниео сущем. Однако сущее мы узнаем как сущее только тог-да, когда обращаем внимание на то, что оно есть и каконо есть. Следовательно, чтобы услышать собственно по-ложение о сущем, мы должны направить наш разум на то,


что в положении «Ничего нет без основания» это «есть»задает некий все настраивающий тон. Когда мы вслуша-емся, т.е. освободимся для того, что собственно говорит вэтом положении, то само положение внезапно прозвучитпо-другому. Больше не «.Ничего нет без основания», а«Ничто не есть без основания». Словечко «есть», так илииначе говоря о сущем, называет бытие сущего. В то жевремя, когда теперь это «есть» (хочется сказать: «Бытие»)задает в положении тон, одновременно вместе с ним подударение попадает и основание: «Ничто не есть без осно-вания». Теперь бытие и основание звучат одним созвучи-ем. В этом звучании раздается то, что бытие и основаниевзаимопринадлежат в чем-то одном. Звучащее отныне по-другому положение об основании теперь говорит следую-щее: «К бытию принадлежит основание». Положение обосновании не говорит больше как высочайшее основопо-ложение всякого представления о сущем, что все имеет не-кое основание. Положение об основании говорит теперькак слово бытия. Это слово является ответом на вопрос:«Что же означает бытие?» Ответ: «Бытие означает осно-вание». Между тем, положение об основании в качествеслова бытия не может сказать большего: «Бытие имеет не-кое основание». Если бы мы понимали слово бытия в этомсмысле, бытие представлялось бы как некое сущее. Толькосущее, и притом с необходимостью, имеет некое основание.Оно есть лишь в качестве основанного. Однако бытие, таккак оно само является основанием, остается без основания.Поскольку бытие основывает, само являясь основанием,оно позволяет сущему быть так или иначе неким сущим.

[Однако поскольку Лейбниц и вся метафизика придер-живаются положения об основании как некоего осново-положения о сущем, метафизическое мышление в соответ-ствии с этим основоположением требует для бытия перво-го основания: в неком сущем, и причем, сущем из сущего(in dem Seiendesten); ср. Лейбниц VII, 289 sqq.]

Итак, всякое сущее, поскольку дано бытием как осно-ванием в бытии, неизбежно обладает приданным ему не-ким основанием. Ибо в противном случае оно не было бы

П о л о ж е н и е о б о с н о в а н и и 2О7

сущим. Тем самым положение об основании, понятое какосновоположение достаточного основания, которое необ-ходимо доставить, является истинным только потому, чтов нем говорит слово бытия, которое гласит: «Бытие и ос-

нование: то же самое».Это слово бытия, согласно выдвинутому ранее утверж-

дению, должно давать ответ, и именно на вопрос: «Что жетакое бытие?» Однако является ли это ответом, когда намговорится: «Бытие означает основание»? Вместо того, что-бы получить таким образом ответ, мы снова наталкива-емся на какой-то вопрос. Ибо мы тотчас же спрашиваем:«Что же такое основание?» Сейчас на это существует толь-ко такой ответ: «Основание означает бытие». Бытие оз-начает основание — основание означает бытие: здесь всевертится по кругу. Нас охватывает головокружение. Мыш-ление оказывается в растерянности. Ведь мы не знаем на-верняка ни того, что означает «бытие», ни того, что озна-чает «основание». Но если предположить, что слово бы-тия в качестве основания отвечало на вопрос о смыслебытия, то этот ответ остается для нас закрытым, как и преж-де. Не хватает ключа, чтобы отпереть его, что дало бы намвозможность ознакомиться с тем, что говорит слово бытия.Здесь, в этом докладе, это тяжело сделать и потребовалосьбы достаточно много слов только для поисков недостаю-щего ключа. Поэтому мы выбрали иной путь, чтобы отпе-реть, по крайней мере, некую предваряющую дверь. Со-провождать нас на этом пути мог бы поэт, чьи стихи опи-сывают то представление, которое находится под властьюмогущества основоположения достаточного основания,которое необходимо доставить.

О науке Нового времени Гете сказал:

Однако исследование всеми силами стремится,никогда не уставая,К закону, основанию, к «Почему?» и «Как?»

Это «однако» в самом начале первой строки выделяетисследование по сравнению с неким иным подходом и по-зицией, которые больше не стремятся без устали к основа-


нию для сущего. Всегда, когда мы подстерегаем основа-ния сущего, мы спрашиваем: «Почему?» Это вопроситель-ное слово гонит представление от одного основания к дру-гому. «Почему» никак не допускает покоя, не знает оста-новки, не делает никаких перерывов. «Почему» — это сло-во, обозначающее вовлеченность в некое неутомимое и-так-далее, которое движет исследование, когда оно толь-ко слепо утомляет самое себя, так, что однажды вместе сним можно будет зайти слишком далеко.

Слово бытия как основания говорит следующее: «Бы-тие — само являясь основанием — остается без основания»,т.е. теперь — без «почему». Если мы попытаемся помыслитьбытие как основание, мы должны сделать шаг назад из воп-роса: «Почему?».

Но чего же мы тогда еще должны придерживаться?В «Собрании изречений», датированном 1815 годом,

Гете говорит:

Как? Когда? Где? — Боги остаются безмолвны!Придерживайся «Потому» и не спрашивай «Почему?»Wie? Wann? und Wo? — Die Götter bleiben stumm!Du halte dich ans Weil und frage nicht Warum?

«Почему» разворачивается в вопросы: «Как? Когда?Где?» Оно спрашивает о законе, о времени, о месте того,что совершается. Это вопрошание о пространственно-вре-менно-закономерно приведенных в порядок течениях дви-жения есть тот способ, в котором исследование подстере-гает «почему» сущего. Но Гете говорит:

Придерживайся «Потому» и не спрашивай «Почему?»

О чем говорит «потому»? Оно предотвращает исследо-вание «почему», а следовательно, исследование обоснова-ния. Оно отказывает в обосновывании и проникновениив суть. Так как «потому» есть без «почему», не имеет ни-какого основания, оно само является основанием.

Слово «основание» означает нечто глубоко лежащее, кпримеру, морское дно, дно долины, глубину души. Ср.Гете, Сонеты, «Потрясение» («Mächtiges Überraschen»):


Was auch sich spiegeln mag von Grund zu Gründen,Er wandelt unaufhaltsam fort zu Tale.Поток со скал бросается и мчитсяНавстречу океану, увлекаяВ долины неизведанного краяВсе то, что жаждет в безднах отразиться1.

Основание есть то, на чем покоится все, что предлежитвсякому сущему в качестве того, что его несет. «Потому»называет это несущее предлежание, перед которым мы про-сто останавливаемся. «Потому» указывает на сущностьоснования. Однако если слово бытия как основания явля-ется неким истинным словом, то «потому» одновременноуказывает и на сущность бытия.

Однако что же собственно означает «потому» («weil»)?Это — укороченное слово, обозначающее «пока»(«dieweilen»). Старая поговорка гласит:

Следует ковать железо, потому что оно теплоеMan muß das Eisen schmieden, weil es warm ist.

Под «потому» здесь ни в коем случае не подразумева-ется: поэтому — потому что, но «потому» означает: пока(dieweilen), т.е. до тех пор, пока — в то время, как — железоявляется теплым. Немецкий глагол weilen (находиться, про-водить время) означает: длиться, оставаться тихим, погру-зиться в себя, а именно: пребывать в покое. В одном пре-красном стихотворении Гете говорит:

Запинается скрипка, замирает танцор.Die Fiedel stock, der Tanzer weilt.

Однако «находиться», «длиться», «пребывать постоян-но» — это старый смысл слова «быть». «Потому», котороепредотвращает всякое обоснование и любое «почему», на-зывает простое, скромное, без каких-либо «почему» пред-лежание, в котором все заключается, на котором все поко-ится. «Потому» называет основание. Но одновременно

'Цит. по изданию: И. В. Гете. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 1 , М.. Художе-ственная литература, 1975.


«потому» в качестве некоего «пока» называет доение: бы-тие. «Потому» сразу называет и бытие, и основание, на-зывает доение, бытие как основание. Бытие и основание— в этом «потому» — то же самое. Они оба принадлежатдруг другу.

Не слишком значительное положение об основании:«Ничто не есть без основания» говорит как великое осно-воположение, principium grande. Положение является вели-ким благодаря власти своего требования надо всяким пред-ставлением. Не слишком значительное положение об осно-вании «Ничто не есть без основания» одновременно гово-рит как слово бытия и называет бытие в качестве основа-ния.

Однако только потому, что слово бытия является истин-ным, имеет силу и основоположение представления. Поло-жение об основании как слово бытия впервые дает осно-воположению представления основание.

Слово бытия как основания делает возможным такоеосновывание. В силу такой способности слово бытия яв-ляется неким мощным словом. Оно велико, но в совершен-но другом смысле, чем величие могущества основоположе-ния. Положение об основании как слово бытия являетсявеликим в смысле чего-то, обладающего великим влияни-ем, великой возможностью, чего-то могущественного. Ононе говорит о власти требования «почему». Могуществен-ное слово — это некое слово, лишенное власти. Оно про-сто передает нам смысл «бытия».

Между тем, мы должны спросить: «Почему?» Ведь мыне можем выпрыгнуть из настоящего века, над которымвластвует основоположение достаточного основания, ко-торое должно быть доставлено. Но одновременно мы неможем отказаться от того, чтобы придерживаться этого«потому», по той причине, что мы послушны слову бытиякак основания. Мы должны делать одно: следовать силеосновоположения доя всякого представления. Мы не мо-жем позволить себе другого: размышлять о могуществе сло-ва бытия.

Положение об основании говорит: «Ничего нет без


основания». Отныне каждое слово положения говорит

своим способом.В положении об основании говорит требование осно-

воположения. В положении об основании говорит обра-щение слова бытия. Однако это обращение является на-много более древним, чем требование. Ведь в течение нео-бычайно долгого инкубационного периода положения обосновании к западноевропейскому человеку всегда ужебыло обращено слово бытия как основания. Без этого об-ращения не существовало бы мышления в облике филосо-фии. А без философии не существовало бы также никакойзападноевропейской науки, никакого освобождения атом-ной энергии. Однако обращение в слове бытия как осно-вания остается безмолвным в отличие от основоположения,громко заявляющего о себе в ныне шумящей, бьющей вовсе колокола силе своего требования.

Раз это так, то в этом шуме больше всего и упорнее все-го еще и сегодня пропускают мимо ушей обращение, кото-рое пробивается сквозь положение об основании.

«Это зависит от нас», — так было сказано. Однако неот того, живем ли мы благодаря атому, а от того, можемли мы, смертные, какие мы суть, быть именно теми, кото-рые стоят в обращении бытия. Только такие существа спо-собны умирать, т.е. принимать смерть как смерть.

От этого зависит, суть ли мы те, кто ждет и бдит, ктободрствует для того, чтобы тишина обращения в слове бы-тия одержала верх над звучанием в требовании principiumrationis как основоположении для всякого представления. Отэтого зависит то, покорится ли сила требования «почему»обладающему великим влиянием обращению «потому».

Придерживайся «Потому» и не спрашивай «Почему?»

Слова Гете — это некий намек. Но намеки остаютсятолько намеками, если мышление не истолковывает их какокончательные высказывания и не оставляет их таковы-ми. Намеки — это только намеки, пока мышление следуетих указанию, размышляя над ними. Таким образом мыш-ление оказывается на неком пути, который ведет к тому,


что испокон веков обнаруживает себя и одновременно пря-чется в традиции нашего мышления в качестве того, чтодостойно мышления.

К этому достойному мышления относится то простое об-стояние дел, которое, возможно, теперь нам стало кое в чемближе. Мы называем его, когда говорим: «Бытие даетсянам как основание». Основание толкуется как ratio, какотчет.

В соответствии с этим человек является animal rationale,живым существом, он требует отчета и дает отчет. Соглас-но вышеназванному определению, человек есть считающееживое существо. При этом слово «считать» понимается вболее широком смысле, который слово ratio (изначально— слово римского торгового языка) получает уже у Цице-рона в то время, когда греческое мышление перенимаетсяримским представлением.

Бытие дается нам как основание. Основание толкуетсякак ratio, как отчет. Человек есть считающее живое суще-ство. Все это остается действительным при самых различ-ных изменениях и единой линией проходит сквозь всю ис-торию западноевропейского мышления. Это мышление вкачестве мышления европейского Нового времени приве-ло мир в сегодняшнюю мировую эпоху, в атомный век.Перед лицом этого простого и в то же время тревожногодля Европы состояния вещей мы спрашиваем:

«Исчерпывает ли вышеупомянутое определение, глася-щее, что человек является animal rationale, сущность чело-века? Гласит ли последнее слово, которое может быть ска-зано о бытии, что бытие означает основание?» Или: «Неостается ли сущность человека, не остается ли его принад-лежность бытию, не остается ли сущность бытия, все болеенас озадачивая, все еще чем-то достойным мышления? Сме-ем ли мы, если уж дело должно обстоять таким образом,оставить на произвол судьбы это достойное мышления вугоду неистовству исключительно считающего мышленияи его гигантских успехов? Или мы обязаны найти путь,на котором мышление способно было бы соответствоватьэтому достойному мышления, вместо того, чтобы, околдо-


ванные считающим мышлением, мы прошли в мысли мимо

чего-то достойного мышления?»Это вопрос. Это — мировой вопрос мышления. В от-

вете на него решается, что станет с Землей, и что станет с

Dasein человека на этой Земле.

Martin Heidegger Мартин Хайдеггер DER SATZ VOM GRUND … · 2003. 12. 13. ·...

Documents

Transcript of Martin Heidegger Мартин Хайдеггер DER SATZ VOM GRUND … · 2003. 12. 13. ·...